easy breezy

джено ворвался в его жизнь как вихрь, закружил, запутал и повалил с ног. сам тоже упал: на протянутой ладони алела крупная ссадина. марк тогда аккуратно взял его руку, неловко ухватился за пальцы, и джено дернул его вверх. после того дня, марк, кажется, на землю не опускался. достал свой скейт, который пылился со школьных времен, посмотрел в интернете видео с трюками и пролистал список базовых терминов, совершенно ничего не запомнив. когда джено сбил его с ног в парке, они провели вместе весь вечер. последний раз он знакомился так быстро и легко еще в песочнице, большеглазый, наивный, казавшийся гораздо меньше своего возраста. после поступления в университет дед оглядел его строгим взглядом и сказал, что маленькая собака — всегда щенок. затаив обиду, марк понял, что не сильно-то и изменился, возиться в песке не хотелось, заводить друзей стало тяжелее, но глаза были большие, карие, простодушно верящие во все, что видят. марк очень верил во все, что джено говорил, каждое слово хватал на лету и хранил в памяти. запомнил, как он объяснял в тот вечер, почему заметил марка в последний момент, про траекторию движения и тормозной путь. что-то подобное было, наверное, на физике, но будто впервые марк слышал и понимал. все на свете ощущал и знал. необъяснимой силой к джено тянуло, будто они две намагниченные сферы, которым суждено было столкнуться. в его квартире всегда светло, бело-зелено, сыто и пряно. крошечная кухня с отштукатуренными стенами и незавешенном шторами окном, большие мясистые темно-зеленые листья пеперомии, свежие фрукты на столе, а посередине — джено. улыбка не только на губах, но и глаза горят огоньками, теплые тлеющие угли, не обжигают — только греют. черные, смоляные волосы, разметавшиеся на макушке, крохотная звездочка-родинка под глазом и царапины на руках. джено умел жить один, готовить, учиться, работать, знать обо всем на свете. рассказывать так, что марк забывал обо всем на свете. о том, что не ел со вчерашнего утра, о корзине белья, которую он так и не отнес в прачечную, о том, чему сам так и не научился. о зависти речи не шло, то было обожание, иррациональное, спонтанное, полуслепое. возможно, марк просто устал быть одиноким, никогда не чувствуя тепла в своей комнате, куда солнечный свет попадал исключительно по утрам зимним, холодным. джено объяснял ему мир, доставал его из кармана как блестящую стекляшку и мазал солнечными зайчиками по чужим губам. сердце ухало вниз к бедрам, а потом утекло до самых пяток. марка воспитывал дед: строго, беспристрастно, старался поделиться мудростью. своим миром, далеким уже даже для его детей и совсем заоблачным для марка. родители ездили по миру; сначала по работе, возвращались на праздники и показывали снимки, дед в такие моменты становился еще более суровым, никогда не досматривал фото до конца. уходил на кухню курить и не разговаривал ни с кем до тех пор, пока они с марком снова не оставались вдвоем. довольно быстро визиты почти сошли на нет, превратились в письма и вложенные в конверт снимки. спустя несколько лет — в открытки из очередного города с подписью. чертям ребенок мешался. это марк услышал, притаившись за стенкой и вжав ухо в прохладный бетон так сильно, как только мог. родителей он так и не решился ненавидеть, не видел смысла злиться из-за того, чего вроде бы и нет. но путешествовать не очень любил, тревога скреблась внутри вдали от дома. может быть, это все из-за деда, его понимания слова «семья»: свои не разбредаются по миру. дед никуда не уходил, но когда перестал его узнавать, хотелось отчаянно за что-нибудь схватиться, чтобы не свалиться за борт в этот сильный шторм. марк любил собирать постоянные в своей жизни: большой мягкий темно-синий плед (родители привезли, когда он научился ходить), кружку с мордой льва, пурпурный тюль на окнах, который мама повесила еще до того, как он родился. и джено. теперь он тоже был важной составляющей, будто без него весь этот механизм никак не мог запуститься. джено был совсем другой — свободный, быстрый, сильный. широкие плечи под белой майкой, глубокие ритмичные вдохи у марка над самым ухом, белые зубы, с заостренными клыками. марку всегда казалось, что даже яблоко хрустит у него во рту иначе: сочнее, вкуснее. разрисованные чернилами ребра марк рассматривал днями напролет, когда они ходили купаться или просто сидели на дженовом балконе в городской духоте. больше всего он любил смотреть в черные глаза напротив, какие они были, когда джено перекидывался парой слов с ребятами из скейт-парка. как они зажигались изнутри, когда джено смотрел на него. сотни светящихся звезд и неизвестных планет глотали черные дыры, но не было в них ничего страшного, как не было ничего более красивого, чем глаза, в которых марк ловил блики своего отражения и пыль млечного пути. джено был его самым близким человеком на всем белом свете. настоящим другом. джено обнимал его со спины, пряча лицо в изгибе шеи, молчал подолгу, после улыбаясь лишь правым уголком рта. все друзья так делают, да? марку очень нравилось как губы растягиваются на первом слоге его имени, а потом округляются в забавную звонкую «о» на втором. дженодженодженоджено. я люблю тебя. хотелось задохнуться и сгинуть, сгореть синим пламенем, но не произносить вслух. язык не слушался, а разум бил в набат: скажи ему, он знает все про тебя, он видит. марк рвано дышал и отводил взгляд от сухих губ, от грубых костяшек, от узких, почти изящных лодыжек. ощущая, как на него направлен чужой взор: вес тысяч небесных тел, невысказанных мыслей и сомнений. тогда джено взял его за руку, также неловко как марк его в первый раз. переплел их пальцы, с силой надавив на тыльную сторону ладони. больно не было, только горячо, марк чувствовал как собирается пот над губой и между лопатками. ветер колыхал вековые деревья, листва шумела слишком громко, марк до смерти боялся пропустить то, что джено сейчас скажет. тот выглядел уставшим, черты лица будто стали острее, взгляд, скользнув по губам, блеснул для марка в последний раз. — ты мой самый лучший друг. задохнулся все-таки, обжегся и в эту самую секунду будто бы действительно умер. он знает, он все-все-все на свете знает. почему тогда делает больно? — ты мой тоже, — марк давится словами, хочет их немедленно забрать, сказать совершенно другое. не оставляй меня, мне страшно, только не ты, пожалуйста, пожалуйста, я все тебе расскажу о себе, о мире, о чувствах, я люблю тебя. джено внезапно обрушился океанской волной и также исчез. будто прохладный морской бриз лизнул обгоревшие плечи и растворился в мареве жаркого дня. пришла пора опускаться на землю.