У Артёма Габрелянова было две проблемы: сухие лимонные пряники и Олег Трофим.
И пряники, и Олега он любил всей душой, но во время съемок нигде по близости ему не удавалось найти хорошее печенье. Единственная пачка, которая всем своим видом обещала удовлетворить рецепторы, купленная в магазинчике неподалёку от павильона, совсем не оправдала ожиданий. Изучить ассортимент более отдалённых супермаркетов у Артёма не было времени, и он покупал прежнее печенье в том же магазинчике, злился, притаскивал на съемочную площадку, злился, ел его и злился ещё больше. И так изо дня в день.
Эти же отвратительные пряники Артём нехотя жевал, когда Олег во время короткого перерыва отчего-то заговорил о соулмейтах. Мужчина чуть не подавился крошкой. Он упрямо не верил в соулмейтов со средней школы. Ведь кто сказал, что некая иллюзорная неосязаемая судьба лучше него знает, кого ему любить? Артём считал душевную связь чепухой, и да, он в неё не верил. Олег же, напротив, рассказывал о том, как ждёт встречи со своим соулмейтом, с таким трепетом, с такой нежностью на дне карих глаз, что руки Габрелянова непроизвольно сжимались в кулаки.
— Родственные души — это эзоповская басня, ересь, — заявил он, и Олег перестал улыбаться, а огни в его глазах погасли.
— Вот это ты его раззадорил, — Роман Котков, которому чудом удавалось сохранять бодрость всё время, прыснул со смеху, толкнув Трофима в плечо.
Олег смерил его удивлённым взглядом и незамедлительно получил ответ:
— Его просто в седьмом классе девчонка продинамила, потому что он не угадал, какие вафли ей нравятся, так он до сих пор дуется.
«Что за вздор?» — подумал Артём, и вдруг его мысли прервал звонкий смех. Олег улыбался во все тридцать два, и россыпь мелких морщинок легла в уголки его глаз. Габрелянов вздохнул.
— Ну не злись, — попросил Олег, с трудом скрывая улыбку.
Да только Артём не злился. Известно, что люди вздыхают, испытывая одно из двух чувств: апатию или симпатию. Вот уже несколько месяцев его терзало второе. Вкупе с сухими пряниками влюблённость в режиссёра снимаемой кинокартины мешала работе как телеге пятое колесо. Артём почти смирился с перспективой умереть в гордом одиночестве без седой, возможно, лысой, головы рядом и стакана воды в руке, но Олег Трофим, появившись в его серой холостяцкой жизни лучиком света, подарил крошечную надежду на счастливое будущее, которая теплилась в душе Артёма по сей день. А теперь он рассказывал о грандиозных планах на прекрасную жизнь после встречи с возлюбленным человеком, в которые, очевидно, не входили никакие издатели комиксов и любители лимонных пряников. А им, издателям-то, быть может, тоже хочется любви, ласки, и домик на берегу реки! Ведь то, что они не верят в родственные души, не означает, что они не верят в любовь. Надежды Артёма рушились с молниеносной скоростью, и он не мог сдержать обиды, а Олег сидел напротив и безбожно красиво смеялся.
— Заведомо презираю своего соулмейта, — нахмурился мужчина и, немного погодя, тихо добавил: — И сочувствую ему.
На следующий день маленький столик с вкусностями за гримёркой существенно преобразился. Мало кто обратил на это внимание, но Артём (хоть он редко околачивается возле сладостей) не мог не заметить тарелочку с ярко-желтым печеньем. Вид его отличался от тех пряников, что покупал себе мужчина, и — о чудо! — на вкус печенье было прекрасным. Артём просиял, и бледное от недосыпа лицо вспыхнуло свежим румянцем. Он взял тарелку, любовно прижимая к груди как самое редкое сокровище, и унёс с собой. Через день мужчина вновь нашел излюбленное лакомство среди шоколадных конфет. То же повторилось и на следующий день. Артём был на седьмом небе от счастья, и его оптимизмом, как лампочка электричеством, заряжалась половина коллектива. Каждый рабочий день мужчины начинался с приятной находки, поднимавшей ему настроение на целые сутки. Радость не покидала Артёма около недели, пока однажды он вдруг не осознал, что эти пряники — подарок его родственной души. Тут-то огонь в глазах чуть угас, но стабильно угощаться печеньем Габрелянов, разумеется, не перестал. Теперь, помимо работы, Артём много и усердно размышлял над личностью своей родственной души. Нужно было найти этого человека и объясниться, сказать, что никаких отношений между ними не может быть, и, если он не получит затрещину, спросить адрес магазина, где продаются эти восхитительные пряники. Шло время, а он по-прежнему обедал печеньем, пытаясь придумать прощения выпрашивательную речь для своей родственной души, но все попытки сочинения прерывал голос, призывающий к работе.
Проблема сухих пряников больше не тревожила Артёма — на её месте оказалась тайна личности соулмейта. К этой неразберихе примыкал ещё и снующий повсюду Олег, и от скопления жизненных дилемм и вопросов у Габрелянова порой начинала болеть голова. Ужасно тяжело было собираться после съемок в номере Олега, но просто невыносимо становилось, когда они вечерами оставались наедине. Трофим часто жаловался на холод, кутался в какие-то пледы, и у Артёма страшно чесались руки содрать с него бесполезную тряпку и утянуть на диван в собственные тёплые объятия. Олег смеялся над какой-то его шуткой, и желание бросить рутину и нежно прижать к себе режиссёра мерзко скребло рёбра изнутри острыми коготками.
— Я поставлю чайник? — зевнул Артём. — Уж больно спать хочется.
— Да, конечно, — кивнул Олег, и проводил коллегу взглядом до кухни.
Энергетики были в далёком номере Габрелянова, но он уже валился с ног, и обойтись без бодрящего напитка нельзя было. Артём набрал воды в чайник и включил его, достал с полки две одинокие чашки и потянулся к дверце навесного шкафчика, чтобы взять шелестящую упаковку с травами, но его рука дрогнула, и сам мужчина застыл в оцепенении. С верхней полки на него смотрели пять прозрачных пакетов с ярко-желтым печеньем. Артём протёр глаза, но видение не исчезло. К уму мигом вернулась бодрость. Он услышал шаги позади, быстро схватил упаковку с чаем и захлопнул дверцу.
Олег опёрся о косяк и, зачем-то прикусив большой палец, сказал:
— Я купил новый чай. Как тебе?
— Супер, — ответил мужчина не оборачиваясь — боялся, что выпученные глаза выдадут его. — Очень приятно пахнет.
Олег еле слышно выдохнул. Если бы Артём сейчас обернулся, он бы сразу всё понял — Трофим выглядел таким напуганным, будто за столешницей стоял не человек, а волк, и за несколько мгновений его лицо несколько раз сменило оттенки с красного на мертвецки белый и наоборот.
«Боже, Олег, ты растяпа, — ругал себя режиссёр, когда Артём ушел. — Как можно было допустить такую нелепую оплошность?» Он сидел на кровати, напряженно потирая виски. «Но он же ничего не сказал, — отвечал внутренний Олег. — Значит, не видел». Хмурая складка на лбу режиссёра разгладилась, но спустя мгновение он снова страдальчески завыл. «Конечно, он ничего не сказал, — отвечал первый Олег, Олег-пессимист. — Он теперь вообще со мной разговаривать не будет. Артём точно видел пряники». У Олега-оптимиста аргументов не нашлось, и он с гнетущим чувством поражения замолк, оставляя место терзающим мыслям о предстоящем нелёгком разговоре с Артёмом.
Следующий рабочий день начался весьма успешно, на площадке царило необыкновенное — казалось Олегу — веселье, и только режиссёр был отчего-то мрачен и вздрагивал каждый раз, когда его окликал мужской голос. В перерыве он мельком увидел, как Артём с тарелкой пряников в руках приближается к нему, и начал отсчет до момента своей смерти. Артём сел рядом, но на его лице нельзя было прочитать презрения. Он протянул Олегу тарелку и улыбнулся:
— Ты такой нервный сегодня. Угощайся. Завтракал хоть?
Рука сама несмело потянулась и взяла печенье. Бледный от страха режиссёр жевал ядрёно желтый пряник, который ему самому, по правде говоря, не слишком нравился, и повторял себе один и тот же вопрос: «Неужели не заметил?» Как бы там ни было, этот жест успокоил Олега, и к завершению рабочего дня он уже начал смеяться. В конце концов, даже если Артём видел пряники в его шкафчике, ему хватило профессионализма, чтобы не устраивать разбирательства по этому поводу. Олег думал, что Габрелянов может заговорить об этом уже после съемок, но к тому времени они оба забудут об этой истории, и обсуждать её будет просто нелепо. Режиссёр был спасён от лишней тревоги.
Тарелочка продолжала изо дня в день наполняться пряниками, Олег довольствовался счастливым лицом соулмейта каждое утро, и не просил большего. Покупка печенья в промышленных масштабах немного била по кошельку режиссёра, но довольная улыбка Артёма была бесценной. Так проходили будние дни. А потом случился день рождения Олега. Ему вынесли красивый тематический торт, правда, свечи на ветру потухли раньше, чем он успел их задуть — ведь снимали на улице. Это почему-то всех очень рассмешило, и с самого утра, невзирая на пробирающий холод, улыбки не исчезали с лиц всей команды. Некоторые из актёров и операторов поздравляли его лично. Но самый последний подарок ожидал именинника под дверью его номера. Олег смерил большой красный пакет удивлённым взглядом, оглянулся по сторонам и, не заметив никого, занёс подозрительный предмет вовнутрь.
Подарок содержал в себе три элемента. Первым был тщательно замотанный в упаковочную бумагу толстый свитер из очень приятного материала. Олег растянул его перед собой и с прищуром начал рассматривать. Он был убеждён, что совсем недавно где-то видел подобный принт. После нескольких минут усердной умственной работы мужчину осенило — точно такой же свитер, но, разумеется, больший в размере, он видел на Артёме около недели назад. Олег надел свитер поверх футболки и вновь заглянул в пакет, глупо улыбаясь — кажется, он догадался, кто его тайный поклонник. То ли это была заслуга хорошего свитера, то ли чрезмерного смущения, но режиссёр ощутил сильный прилив теплоты и даже немного покраснел. Вторая упаковка была такой же плотной и многослойной, пришлось повозиться с ней, но результат заставил Олега отстраниться и долго сверлить взглядом подарок. Перед ним лежал большой пластиковый судочек со свежим «Наполеоном». Никому на съемках он не рассказывал о своих гастрономических предпочтениях, в сети не распространялся, так что знать об его любви к торту мог только один
определённый человек.
Третьей составляющей подарка была маленькая записка на самом дне пакета. Она гласила:
«Я впервые готовил наполеон и занимался этим ночью за неимением времени днём, а ещё подвергся сильным эмоциям известного характера, потому не удивляйся, если торт окажется солоноват.
P. S. Я тебя не презираю».
Олег громко захохотал, и неизвестно, что его больше смешило: признание в чувствах или возможность попробовать солёный «Наполеон». Но Артём напрасно себя клеймил — у него получился замечательный торт, и Олег, без шуток рассчитывавший попробовать нечто отвратительное, был в восторге от десерта. Артём его приятно удивил.
На следующий день удивлял Олег. Без предъявления каких-либо претензий и объявления войны он вероломно пришел на съемочную площадку в новеньком коричневом свитере с черным принтом. Рома одним из первых увидел Трофима, и тяжелое умственное усилие так сильно примяло его лицо, что Олег не мог сдержать смеха. Он всем улыбался и был до того энергичен, что чуть не сбил с ног вдруг появившегося из неоткуда Артёма. Габрелянов удивлённо рассматривал режиссёра несколько мгновений, не реагируя на замечания, и на его лице растянулась довольная улыбка:
— Классный свитер.
Олег еле сдерживал смех, и казалось, будто его рот вот-вот треснет по уголкам губ. Весь день они с Артёмом переглядывались с таким весельем на лицах, будто оба вчера выиграли по миллиону в лотерее.
— Что за цирк? — хмурился Рома, который не понимал совершенно ничего, и Олег снова и снова заливался смехом.
Но представление не хотелось затягивать. Вечером Артём неожиданно выказал желание проводить Олега до его номера, и тот, по-прежнему глупо улыбаясь, принял предложение. Рома смотрел на них как на умалишенных, но думал, что только ему непонятна причина всеобщей радости, значит, умалишенный тут он.
До двери они дошли молча, а когда пришли, Олег оперся плечом о стену и уставился на Артёма большими глазами, которые вот-вот могли расплакаться от смеха.
— Ну что? — спросил Габрелянов привычным тоном, хотя сам выглядел не намного серьёзнее, чем его коллега.
— Свитер, — хихикнул Олег по-ребячески. — Такой тёплый. Прямо как я хотел.
— Ну говорю же, крутой, — нелепо улыбался Артём.
— Спасибо, — карие глаза вдруг лишились прежней весёлости, и залились таким странным, интимным блеском, что Олега захотелось затолкать в номер, чтобы никто посторонний, никто, кроме Габрелянова, этого блеска не увидел.
— Пожалуйста, — тихо ответил Артём, и его улыбка смягчилась до самой нежной улыбки, которой только мог улыбаться любитель лимонных пряников.
— Торт не был пересолен, — вдруг заметил Олег, смешливо улыбаясь. Его голос вдруг стал совсем тихим. — Мне радоваться или сомневаться в твоих чувствах?
Артём долго смеялся то ли от общего волнения, то ли над шуткой, и не заметил, как его соулмейт, залюбовавшись, потянулся к его лицу и оставил еле ощутимый поцелуй на щеке. Лицо мужчины вдруг вытянулось, и он перестал смеяться:
— А ну-ка повтори!
Он быстро притянул Олега к себе за талию и сам накрыл его губы своими. Трофим улыбался, как мошенник, выудивший из чужого кармана пару тысяч, и его радость так заражала Артёма, что он сам не удержался от нежной улыбки в поцелуй. Запах Олега смешался с запахом подаренного свитера, и это так трогало, что Артём ни на мгновение не хотел отрываться от режиссёра. Теперь ничто не мешало ему то жадно, то заботливо целовать желанные губы, обнимать Олега, так любящего тепло. Трофим льнул к нему с такой умилительной преданностью, что последние лоскуты сомнений сами собой выметались из души, и Артём впервые подумал о том, что беспрекословная вера и нежность была лучшей частью тех, кто верил в любовь родственных душ. Он чувствовал то же самое, мысль об их непререкаемой связи как будто подкрепляла и без того уверенное любовное чувство, и Артёму казалось, что он снова, как в детстве, начинает верить в чудо.
— Тёма, притормози, — всё ещё смеялся Трофим, ладонями оттолкнув лицо жадного до ласк возлюбленного, — мы ещё в коридоре, забыл?
— Это приглашение? — улыбнулся Артём, поглаживая его спину.
Олег хитро сверкнул глазами и отпрянул, чтобы открыть дверь.
***
Просыпаться утром было тяжело, веки слипались, громкая мелодия будильника Трофима десятками молотков била по ушам. Артём скривился в полудрёме и встретился взглядом с сияющими глазами Олега. Он еще не понимал радости своего соулмейта, но от одной улыбки зацелованных губ в груди разливалось летнее тепло.
— Я поставил будильник на двадцать минут раньше нужного, чтобы мы могли поваляться, — улыбнулся Олег и крепче обнял возлюбленного.
Тёплые руки прижали к себе взлохмаченного режиссёра, который во сне немного отдалился от Артёма, и огладили спину сквозь футболку.
— Ты гений, — смеялся Габрелянов, запуская пятерню в давно не стриженые волосы Трофима.
Олег просиял и еле ощутимо чмокнул его в чуть заросшую шею под челюстью.
Длинные пальцы солнечных лучей еле пробирались сквозь занавески на окне. Артём притянул одеяло, опасаясь, как бы его соулмейт не замёрз. Олег заёрзал, удобнее устраиваясь на его плече и начал кончиками пальцев выводить снежинки на груди Габрелянова. Артём заулыбался — снежинки были очень тёплыми. Он окинул взглядом окно — не открыто ли? — и, заглядевшись на светло-желтые занавески, вдруг вспомнил:
— Слушай, а ведь пряники-то тебе не бесплатно достаются.
— Да подумаешь, — отмахнулся Олег, чуть подымаясь и целуя Артёма в колючую щеку. — Мне главное, чтобы ты был доволен.
Габрелянов нахмурился — этот ответ ему решительно не понравился.
Отказываться от сладостей он, само собой, не стал — ну не дурак же, — но с тех пор рядом с печеньем на столике у гримёрки каждый день вклинивалось блюдце с кусочком торта «Наполеон».
