У хозяина болота –
голос ласков, нрав жесток (с)
(с) Сны Саламандры – У Хозяина болота
Никто уже не помнит, когда это случилось. Старые рукописи не сохранили ни даты, ни даже года — чернила на пожелтевших листах расплылись размытой синюшной кляксой. Но город всё ещё берёг эту историю в строгих линиях новостроек и плавных изгибах парковых троп. Для тех, кто ещё мог услышать её отголосок. *** Слова – вот то единственное, что имело силу в те давние времена. Данные в залог, они связывали долгом крепче любых пут и держали на привязи надёжнее любых железных оков. Брошенные вскользь, они сплетали чужие судьбы в плотный неразрывный узор и изменить предсказанное было не под силу никому из живущих. С них всё и началось — с простых слов, которыми за радушный приют отплатила женщине бездомная ведунья. Незримыми тугими нитями сплели они судьбу для её ещё нерождённого дитя. Она вложила в свой дар всё, чего не имела сама — красоту, равной которой не нашлось бы нигде на том берегу. Беззаботность юности и легкосердие всеобщего любимца. Цепкую удачу и голос, сладкозвучней трелей самого певучего соловья. Самую лёгкую дорогу жизни и самый простой наказ — никогда не ступать на Весёлый остров. Грядущее было сказано и поднесённый ведуньей дар распустился багряным цветом в отведенный ему час. Златокудрый мальчишка рос, расцветал, а вместе с ним расцветал сладкозвучием и его голос — песни, которые он пел, задевали за живое даже полные печали сердца. Ни одни праздники не обходились без его исполнений, хоть мать все семнадцать зим старалась следить, чтобы Весёлый остров он обходил стороной. Но юность не внемлет наказам старших. Даже братья и сёстры, втайне от матери, уводили младшего за собой, к ярким кострам и весёлым танцам. В одну из купальских ночей он и повстречал на острове её — незнакомую девушку, красивую настолько, что при взгляде на её лицо любой забывал и о времени, и о бедах. Никто не мог припомнить ни её имени, ни откуда она пришла, ни куда ускользает с рассветом. Он единственный украдкой увязался следом и запомнил дорогу. Тропа увела его далеко в гущу леса, а незнакомка бесследно исчезла у кромки болот. С того дня на каждую ночь лес стал его пристанищем. Юное сердце, впервые познавшее любовь, тянуло его к топям, и душа его не знала страха. Там, на окраине болота, не ведая усталости, он искал новой встречи с полюбившейся сердцу девой, но она была холодна к его безрассудству. Долго болотная Хозяйка сторонилась его взглядов, но напевы, пропитавшие застарелые воды, тронули и её сердце. Забывшись, она явилась ему, не скрываясь за мороком, но он даже не отвернулся. Заря влюбленности не скрыла правды — приходя на болота каждую ночь, он уже знал, кому принадлежат эти земли. Его бесстрашие и верность лёгким ветром разгоняли застоявшуюся хмарь её не-жизни, и как бы сильно не одолевал голод, на нетронутое её чарами сердце не поднималась губительная рука. Он предлагал ей помощь, но Хозяйка болота берегла его от своего удела и сама заманивала новых гостей. В обмен на ласковые напевы и истории она посвящала его в тайны и быт Хозяйки болот. Странная и неестественная связь, смутившая бы многих, для них стала лучшей отрадой. Они могли бы наслаждаться этими встречами вечно, но вечность никогда не была их общей судьбой. Люди, заметившие его странные лесные прогулки, породили недобрые слухи — из всех, кто бродил однажды по тем гиблым местам, возвращался лишь он один. Потревоженная ими, мать пыталась уберечь младшего сына, но он не слушал её слов и не верил её страхам. Густой тенью слухи накрыли каждый дом и когда с болот не вернулся посланный в спину соглядатай, людское терпение иссохло и испарилось как дым. С лёгкостью, присущей обозлившейся толпе, они признали его виновным в гибели пропавших и голодной злой сворой окружили его дом. Возвращаясь с болота раньше прежнего, он попался к ним в руки, бросившись защищать свою мать. Его скрутили, уронив на колени, и удерживали на месте, не давая возможности ни помочь, ни отвести взгляд. Слова истины захлебнулись в бешеной жажде крови разъяренной толпы и навсегда осели горечью в слезах отчаянья. Его собирались казнить последним, но каким-то чудом он вырвался из хватавших его рук, и, не разбирая дороги, бросился к лесу. В самую глушь, туда, где так боялись ступать остальные. Израненный, изломанный и избитый, он знал, что не убежит от смерти, но не пожелал принять её из людских рук. Когда все, кто смог отыскать его следы, собрались на берегу у мутной стоячей воды, то не нашли ничего, кроме сброшенной окровавленной рубахи. Недовольные исходом, но смирившиеся с неудачей, люди вернулись к своей прежней жизни, и, постепенно время стирало память об их делах. Она сохранилась лишь в ставших на года строгими запретах ходить на болота, и в новом имени — Весёлый остров обратился Чёртовым, и на долгие годы его земля была лишена людских праздников и веселья. *** Никто из живущих тогда был не в силах представить, что порой нечисть бывает ласковей их самих. Хозяйка болот укрыла сердечного друга в своих владениях, едва только тело его пошло ко дну. Она была готова уберечь его и от людского гнева, и от любых бед, но раны на его теле были так страшны и тяжелы, что растекающаяся молодая кровь будоражила мёртвые воды как не случалось раньше. Пламя мести жгло её изнутри, но слишком хорошо была ей известна истина — сколько бы крови не пролилось, не родиться из этого потока новой жизни. Умея губить на зависть, Хозяйка болот не ведала обратный путь. Кроме того, что подсказывало теперь её тоскующее сердце. Она использовала всё, чем жила эта земля — нерастраченную девичью нежность, из которой росли кувшинки. Скорбь матери, что произвела на свет мёртвое дитя. Голос влюблённого, чьи песни напитали здешние воды. На последнем выдохе она обменяла свою не-жизнь на смерть любимого, и в подарок оставила ему всё, чем владела сама — земли, знания и силу. Забвение укутало нового Хозяина болота и убаюкало в толще водной мути дурманным сном, лишая время всякой власти над этим царством и всеми его обитателями. *** Он открыл глаза в тот миг, когда на Чёртовом острове, пережившем многолетнее запустение, снова разгорелись костры и заиграла музыка. Он слышал, чувствовал чужое веселье даже сквозь толщу вод, таких далёких от цветущего островного берега. Память услужливо вернула ему всё, что он должен был забыть. Подёрнутые мутной дымкой, воспоминания накатывали одно за другим, как волны на бушующей реке, и неумолимо выталкивали его на поверхность. В его заброшенном уголке стояла тишина и царило запустение — не проносил свои истории над водой ветер, не пели птицы, не жужжали насекомые, не цвели даже кувшинки. Лес, росший чуть вдалеке, стал больше, деревья выше, а тьма между ними — гуще и опаснее. Болотная заводь растеклась, расширилась, откусила себе кромку леса и низкие деревья у края. Сквозь густую застоявшуюся тишину нет-нет да доносились весёлые девичьи вскрики и мальчишеский смех. Он вышел к берегу, встав в полный рост, и долго смотрел туда, где прятало последние лучи сбежавшее солнце и зарождались чуждые звуки. Знакомые ему по той, старой жизни. Когда-то он тоже так умел — смеяться, петь, говорить. Под ногой чавкнуло и он отвернулся от леса, переведя взгляд на размытое грязное отражение в неподвижном зеркале воды. Его тело покрывала бурая тина, в волосах запутались жухлые тёмные водоросли, а кожа на лице была покрыта слоем ила. И только чуждым всему живому светом полнилась горящая зелень глаз. Он дёрнул уголками губ, вспоминая, заново учась тому, что когда-то делал, не задумываясь, и разбил лёгким касанием руки ответившее кривой ухмылкой отражение. Со стороны острова снова донёсся беззаботный смех. Он потянулся на звук, полной грудью вдохнул затхлый воздух и прикрыл глаза. Он был голоден. Он знал, что должен был сделать. *** Первой частью его силы стали дети тех, кто когда-то оправдал свою жестокость отговорками и чужой молвой. Наивные и легковерные, они послушно шли за блуждающими огоньками, были падки на миражи и обманный зов, и пропадали в зыбучих водах без следа. У его сна не было цены, но за новую жизнь дорого расплачивались другие. От запустения топей Хозяин болота избавился легким взмахом руки. Вслед за покрывшимися цветущим разнотравьем и ягодным кустарником островками суши в глубь леса стали забредать дикие животные и залетать птицы. За дичью к болоту, набросившему на себя вуаль цветущего притворства, тянулись и одинокие охотники, и собиратели ягод, и путники из других деревень. Обитателям болота стало проще заманивать к себе гостей. Каждый из них радовался приволью, что дозволял новый Хозяин, но меру знали все. И сколько бы ни было пропавших, ни одно из селений не поднимало тревогу. А чуть погодя болотный народ стал прирастать. Люди, стремившиеся к лёгкой жизни, сами отдавали свои беды лесной тьме и жадной до чужих жизней мутной грязи болот. Хозяин топей обходил свои владения и подбирал брошенных младенцев, уводил души проклятых матерями некрещёных детей туда, где они могли остаться и жить, как вздумается. Они становились лозовиками и были обречены на вечное детство — судьба куда лучше той, что была дарована им собственными родными. Забирал он и тех, кто был рождён от буйного веселья Купальских ночей — эти дети навсегда были отмечены тягой к иному миру, который никогда не суждено было принять у себя живым. Таков был его щедрый хозяйский приют. *** Ему всегда нравилось наблюдать. Весна расцветала в лето, осень осыпалась в зиму, года шли по кругу, но он не знал усталости. Набросив на себя обманчиво дивный лик, подолгу засматривался он на призрак своей старой жизни. Люди не замечали его, когда он того желал, или же говорили только о нём одном, когда он без стеснения являлся на их собрания. Он играл и забавлялся с ними, подобно кошке, что мучает пойманную мышь, не давая ей ни возможности убежать, ни лёгкой смерти. Люди привечали его и как всезнающего бездомного старичка, кочующего от селения к селению, и как заблудшего охотника, и как потерявшегося мальчишку. Но вести, которые он приносил, слова, которые он вкладывал в чужие уши, становились причиной громких ссор и раздоров. И это согревало его застывшее сердце. Лишь купцы и кочующий весёлый люд пользовались хозяйской защитой — для них он был проводником и толкователем местных путей. Когда ушли за грань те, кто помнил старые дела, он вернул себе прежний облик, дарованный ему при жизни. И на весёлых ночных гуляниях, где весь болотный мир мог позволить себе свободу, выбираясь на сушу и разбредаясь среди людей, каждый замечал красивого ясноглазого незнакомца, но и не задумывался выпытывать у него правду о родной стороне. Самых красивых и привязчивых девушек он уводил за собой, обращая их в болотниц и кикимор. Не желая расставаться со своей влюблённостью, ища лучшей доли, они сами охотно соглашались на такой обмен. Часть из них оставалась жить на болотах, других же время спустя уводили за собой в сухие леса лешие или заманивали в чистые водоёмы водяные. Хозяин болота отпускал своих любимиц в обмен на услугу, попросить о которой он мог в любую ночь и час, сплетая ниточки связей между собой и теми, кто был далёк от его сил и его топей. Прочной паутиной нити опутывали лес, землю и реки с озерцами, протягивались так далеко, как было возможно, связывались узором столь крепким, что нельзя было разорвать или распутать. Хозяин болота не желал покидать свои владения и укреплял их так, как никто до него. *** Она была самой необычной из тех, кого он знал. Впервые он заметил её на Чёртовом острове, мимолётно оглянувшись через пламя костра на пляшущих простоволосых девиц. Она стояла неподвижно, гордая и прямая как стрела, и не сводила с него пристального тёмного взора. Их взгляды встретились — и на миг в янтаре замершего пламенного язычка отразилось знание, красной искрой мелькнула судьбоносная нить, такая тонкая, что её ещё можно было поймать и развеять — но Хозяин болота улыбнулся, сморгнул, и ворох весёлой ночи вновь юлой завертелся по поляне. Вслед расстилающемуся с востока утреннему покрывалу сумерек ступила она в старый лес, желая пройти хозяйской тропой, но строго следил за своим домом волоокий господин, и не нашлось ей пути к гибельным топям. Он вспомнил это упрямое лицо и тонко сжатые губы не сразу — шесть зим назад девчонкой обосновалась она вместе со старой бабкой-кормилицей на самой окраине села. Молчаливо и замкнуто рос этот гадкий утёнок в стенах собственного дома, чтобы юной лебёдкой выйти в полный опасностей мир. Пять зим своих истратила чернокосая красавица на древнюю науку, чтобы славиться теперь местной ведуньей. Знал Хозяин болота, что не его чарами увязалась она следом, но шла по самому громкому зову из всех, что ведом людям. Не было ничего прекраснее этого звука для ушей им пленённых. И ничего более губительного, когда другой его не слышал. *** Ни одна земля не знает упорства больше, чем может хранить в себе юность, прокладывающая путь к желанной цели. Всё, чем хотелось ей обладать, была не чужая сила, но сердце, остававшееся немым уже не один век. Она ведала, что ей, как и многим до неё, не добиться успеха, но гордыня и глупое девичье любопытство тянули её к болотам и к их Хозяину. Лесные тропы служили ей верными псами и выводили из любых зарослей, но стоило ей подступиться к гиблой границе и дороги исчезали, тонули в мутной дымке и зарастали стеной из осоки. Хозяин болота, невидимый даже для её острого взора, слушал её просьбы и оставлял без ответа ласковые слова. Позволял разноситься над мхом и цветами звенящим песням колдовских призывов и раздавал манящую сладость её голоса всем болотным жителям. Лозовики, безобидно подшучивая над упорной гостьей, уводили её от болот назад к людям. Болотницы и кикиморы передразнивали её пение и заливистым смехом выпроваживали в спину. Она выискивала его на праздниках среди молодых и юрких, и водружала на его голову венок из трав, сплетённых меж собой вязью заклинаний, способных сковывать каждого, кто был им награждён. А к утренней росе находила свой дар одиноко висящим на хвойной ветке у кромки леса. Под тихий хозяйский смех травяная корона в её руках осыпалась на землю иссохшим сеном. Истратив год и самые ценные отвары, настоянные на горьких слезах обид, под полной луной подносила она ему кубок с хмельным вином. Он выпивал подношение до последней капли, но так же ясен и чист оставался его взгляд, в прежней усмешке кривились губы и так же, как и раньше, он ускользал с утренними лучами в свои заводи. Его не приманивали ни слова, не удерживали верёвки заклятий, не сковывала любовная ворожба. Он вбирал в себя все её хитрости и умения, как болотные топи вбирали в себя свою жертву и ничего не возвращали взамен. Она отдала ему всё, на что была способна, но Хозяин болота не знал снисхождения. Он ждал, что она перестанет искать путь к гибели и гордыня вытравит из юного сердца ростки ядовитой любви. Но иногда у дорог, которые однажды выбирают, нет обратной тропы. Она принесла единственную доступную ей, самую ценную разменную монету в его привычном мире. В этот раз никто не останавливал её, не пытался запутать дороги, не цеплял за подол. Алыми ручейками текла по бледной коже, густыми большими каплями с кончиков пальцев срывалась кровь из глубоких ран на её руках. Капли падали в тёмные воды и исчезали в вязкой и затхлой топи так незаметно, будто всегда были её частью. Хозяин болота вышел к ней сам. Впервые стояли они друг напротив друга и никто не осмеливался нарушить их невысказанный диалог, не заглушал пением молчаливых слов, не завлекал танцем к чужим взорам. Его глаза были похожи на яркий мох, подсвеченный дивными светлячками, и в них не отражалось ничего из того, что она пыталась отыскать — ни интереса, ни гнева, ни жажды. Она не заметила, как они оказались на окраине леса — Хозяин болота сам провожал её из своего дома, ласково удерживая под руку. Он коснулся её запястий и раны, которые она нанесла, затянулись, не оставив шрамов и забрав с собой следы алых ручейков. Небо на горизонте сворачивало звёздчатый бархат и надевало серую вуаль. Она протянула к нему руки, но Хозяин болота уже неслышно шагнул под тёмную сень лесных деревьев и исчез с её глаз. Его ждали родные топи, а её домом всегда оставался мир людей. Боль разочарования и обиды в её сердце росла, разлетаясь по траве растревоженными каплями росы, но она покидала лес с гордо поднятой головой, ни разу не оглянувшись. На пороге дома её ждал свёрток — дар благодарных соседей или влюблённого мальчишки, что преследовал её уже много дней. Первый солнечный луч коснулся её волос и вместе с ним мелькнуло проблеском старое воспоминание о молве по рассказам старших. Она улыбнулась, ощущая внутри тепло зародившейся надежды. Если его любви не нужны жертвы, она принесёт ему дары. *** Кинжал срезал чужую жизнь так же легко, как срезал стебли у трав. Груз, который она удерживала перед собой в воде, и намокшее платье тянули вниз, ко дну. Сквозь её пальцы, зажимающие глубокую рану на чужой шее, сочился бордовый ручей. Затхлые воды жадно впитывали его в себя, как сухая земля без следа впитывает долгожданный дождь. На отдающий металлом призыв из тёмных заводей первыми показались болотницы. Вслед за ними, то ближе, то дальше, выглядывали и другие мучимые голодом обитатели болот. Они не осмеливались приближаться и заворожено молчали, когда на обманчивом островке суши посреди топей вырос силуэт Хозяина этих мест. На лице его держался морок, но с одежды и волос стекала вода. Она выдержала его немигающий, светящийся взгляд и протянула руки ладонями вверх, сдаваясь на милость его воле. Старую кормилицу, не удерживаемую больше никем, мгновенно забрала себе топь. Замершие тенями обитатели тихо и беззвучно исчезли вслед за ней. Хозяин болота помог гостье выбраться на берег и смыл с её рук остатки чужой жизни. Он принял её дар и снял покров тайны с троп, ведущих к его дому. *** Она была хитрее и осмотрительнее, чем он в дни своей цветущей юности: год даже не завершил полный круг, когда о его прогулках проведали многие, она же продержалась целых пять оборотов. Сила ведуньи в ней росла вместе с крупицами знаний, которыми он порой одаривал её, теша девичье любопытство. Она нанизывала его дары на свой талант, как собирают на нить жемчужное ожерелье, но её украшение было в разы ценней и много опаснее. За славой умений грязным рубищем тянулась и тень молвы, становясь всё длиннее и расползаясь дальше, за привычные земли. Свободный от любовной слепоты, Хозяин болота замечал всё, но слишком баловал поразившую его ведунью. Никто из живых никогда прежде не осмеливался приносить ему такие дары, и он ценил её безрассудство. Гордыней обращая его предостережения в прозрачную пыль, раз в год она продолжала одаривать его топи чужими жизнями, которые приводила за собой из дальних земель. На пятый дар пришлые люди из тех же краёв и взяли с неё равноценную плату. Её поймали у порога собственного дома, в час, когда роса смыла с солнечного лика сонный румянец зари. Она не пыталась вырываться, кричать или звать на помощь — она знала, что ей не помогут даже те, что были обязаны исцелением или жизнью. Знала, что ей не позволят дождаться ночи, способной отозваться на её мольбы. Они обвинили её в колдовстве и душегубстве, но никто так и не узнал, на чей алтарь приносила она эти жертвы. Выдержав всё, что ей отмерили, она не просила о прощении и не желала пощады. В назидание всем её — изломанную, но ещё живую — предали огню. Последним перед тем, как красный язык костра жадно облизал сухой хворост, звучало обещание: вода заберёт их всех. Шум реки, омывающей Чёртов остров, поглотил её слова, и на том берегу их никто не услышал. *** Одни говорили, что если кричать громче, то помощь придёт быстрее. В день, когда он срывал криком голос, погибала его семья. Другие верили, что если не выдашь и стона, будешь вознаграждён. В день, когда он умолк, его возлюбленная выбрала смерть. До брошенного на острове пепелища Хозяин болота добрался в час, когда стая плывущих по небу туч проглотила жёлтый полумесяц и принялась гоняться за звёздами. Ветер, игравший прахом в травах, подбросил к его ногам пепел несбывшихся надежд. Боль от старых потерь, брошенная им на последнем вдохе жизни, наконец, завершила круг, обогнув все земли мира, и вернулась обратно, колко зарываясь прямо под рёбра. Шевельнулось застывшее камнем сердце, покрываясь сетью трещин, горячая тлеющая волна дёрнулась вверх, обжигая грудь. Первые дождевые капли, упавшие на лицо, донесли до него её последние слова. В горле запершило и Хозяин болота, глубоко вдохнув, распахнул рот в немом крике застарелого отчаянья. Гладь реки закипела частой дрожащей рябью и понеслась дальше, яростно набрасываясь на берег. Тонко звеня, натянулись нити плетёной паутины связей, требуя вернуть данные когда-то обещания. Топи у дальней кромки леса отозвались коротким воем, который унёс в сторону бешеный порыв ветра. Люди, убаюканные неведением, спали в своих домах. Вода у берегов начинала прибывать. *** Чёртов остров и все ближайшие земли принадлежали ему до тех пор, пока вода не вымыла и не смешала с илом въевшиеся в травы пепел и гарь. Вслед за схлынувшей сыростью в болотную обитель отправились и те, чей взор был отмечен жертвенным костром. Несколько лет здесь прорастали только дикие травы с горчащей полынью и низкий кустарник в окружении осоки. Но у короткой жизни в подругах короткая память. Новые люди вновь заняли брошенные места и очень скоро они обрели старый вид. Хозяин болота по-прежнему забредал на людские праздники и уводил тех, кто охотно поддавался на обманчивый зов. Но живых, для которых были открыты обратные пути, на его болотах больше не знали. Как строгий страж, он не терпел от людей нахальства и не прощал им обид за свой дом, к которому был привязан всем существом и который не мог покинуть, даже если бы захотел. Не раз ещё реки в тех краях выходили из берегов и подобно изголодавшемуся зверю, забирали чужие души. Страшные истории, которые всем так нравилось сочинять у костра, заставляли обходить дикие болота стороной. Но даже они не могли хранить чужой страх вечно. *** Два века спустя напомнили о себе чужие, пришлые люди. Но искали они не отмщения. В этот раз они явились, чтобы отнять у Хозяина болота его дом. Ни большая вода, размывающая берега, ни пропадающие без вести не пугали захватчиков. Как бессмертная гидра, отращивающая по две головы, число их разрасталось, стоило только кому-то исчезнуть. И Хозяин болота оказался бессилен в этой борьбе. Он отпустил всех, кто делил с ним родные топи, искать новый и безопасный дом. В ожидании неизбежного, сам он засыпал в толще зелёных вод под заунывные стенания неприкаянных душ. Во сне к нему приходили тени его родных, шёпотом зовущие оставить прошлое и уйти следом. Он ворочался, путаясь в тине, пока светлым видением к нему не приходила она, чью гордую красоту не смогло забрать даже пламя. Она укладывала тёплую ладонь на его холодный бледный лоб и от звука её голоса растворялись в дым удушливые тёмные тени. Она говорила, всё быстрее и быстрее, а затем начинала петь, и голос её вдруг обращался в тот, что он сам носил с собой при жизни. Она медленно таяла в этом звуке, и когда тёплое касание ускользало с его лица, он просыпался и надолго замирал в задумчивой неподвижности. Когда сушь, творимая людскими руками, подобралась к его берегам, он уже отказался от всех троп, уводящих за грань. Вода, давно вобравшая в себя его голос, стала его частью, а он, связанный с болотами жизнью, растворялся в ней. На иссушенной в пыль земле вырастал город, но ему не суждено было стать надгробием над последним обитателем этих мест. Растворяясь в подземных водах, врастая в мостовые и впитываясь в крыши каплями дождя, он продолжал существовать. *** Легенды о губительных топях истрепались, рассыпались мелкой крошкой и осели в щелях каменных мостовых. И пусть слова эти не оставили в людских умах даже призрачного следа, для города, выросшего из грязи и ила, они стали первой из крепчайших основ. Дом, который у него отняли, просто принял новый вид и сила, которой суждено было исчезнуть, серой дымкой тумана приросла к заключенным в гранит берегам. Город, призванный стать каменным изваянием, вопреки всем мистическим законам обрёл душу. Люди, влекомые его чарами, нескончаемой вереницей ступали на асфальтовые тропы и отдавали этому городу свои сердца. Они приписывали свою слабость фигурно вырезанным камням, вложенным в здания, и красочным образам, выписанным чужой рукой. Он же отзывался призрачным смехом на их наивный самообман. Только ему была ведома тайна этой влюбленности, но по земле уже не ходили люди, способные её разгадать. Вросший в постройки и привязанный к родным местам, он никогда не прекращал наблюдать и притягивать, миловать и забирать, одаривать редкой лаской солнечного тепла и ранить промозглой холодностью жестокого нрава. Над ним больше не имели власти ни смерть, ни время. Став хозяином этих мест однажды, он так и остался им навсегда.