***
Всю свою жизнь она ощущает себя пятым колесом. Родители ждали второго мальчика, а родилась она. Эдит. Недо-Эдмунд. «Эд». Так её зовут брат и сёстры. Ласково, по-своему особенно, но Эд все прожитые годы чувствует в этом обращении налёт неясной вины, которая подкармливает её собственную: не слишком она похожа на Сьюзен; соперничество с Питером зачастую выглядит какой-то надуманной нелепостью, но даже спустя годы Эд так и не может заставить себя вовремя остановиться. Впрочем, наблюдая за Питером в их второй визит в Нарнию, Эд понимает, что старший брат и сам не отличается здравомыслием. Казалось бы, не будь у них войны с тельмарийцами, он бы затеял её с Каспианом. И, именем Льва, как он злится на слова Эд, когда та закатывает глаза, словно это она — старшая: — Ты был верховным королём, а ведёшь себя так, будто сцепился в песочнице за деревянный меч. Нас не было здесь сотни лет, тут всё с ног на голову перевернулось. Питер окидывает её взглядом с ног до головы, напряжённо. — Ты иногда слишком Сьюзен, Эд, — только и говорит он чересчур сдержанно, словно напоминая себе, что Эд — сестра. Будь она всё же Эдмундом, то они бы наверняка сцепились. А так… Девочек ведь не бьют, что уж. — Лучше так, чем быть сейчас «слишком тобой», — отбивает она раздражённо, вновь и вновь ощущая это отвратительное «недостаточно»: оно царапается глубоко внутри не львиными когтями вовсе. — Не лезь в это, Эд, — отрезает Питер. А Эд, как никогда ранее, хочет огреть его мечом. Ну, конечно, куда ей до этих серьёзных мужских разборок! Но, в конце концов, только ей хватило ума не поддаться на чары Джадис; у неё проклятый иммунитет безо всяких прививок. Призрак Колдуньи замер, завидев её. А после расхохотался, словно увидел гораздо больше, чем следовало. «А ведь я была права, маленькая Эдит». — Помни, что он на нашей стороне, — она отмахивается и направляется к выходу, прочь из каменных стен, подальше от жёлтых факелов. — Он тельмариец, — бросает ей в спину Питер. — А ты видишь, что они сотворили с Нарнией. Эд оглядывается через плечо. — А я предательница, продавшая свою семью за сладости Белой Колдунье. И что теперь?***
Каспиан смотрит на Сьюзен. Конечно, на Сьюзен. Будь Эд парнем и не Певенси, она бы тоже смотрела на Сьюзен, попадая под чары белозубой улыбки, веснушек и прекрасных глаз. Поэтому, когда в глубоких сумерках Каспиан находит её среди камней и разливающейся прохлады, Эд первым делом хочет открыть рот и заметить, что её старшей сестры здесь нет. Вместо этого она молча наблюдает за светлячками горящих огней, пока Каспиан садится рядом, свешивая ноги, как и она. Стоит поджать пальцы, ведь под ними расползается иней, заполняя трещины в камнях. — Почему они зовут тебя так? — спрашивает Каспиан, заставляя вздрогнуть и вовсе не от пронизывающего холода. — Эд, — добавляет он. — А что плохого? — она привычно защищается и совсем не ждёт, что Каспиан улыбнётся. В последние дни он вообще не улыбается, и тяжесть на его плечах осязаема. Эд такую же носит на своих, но имя ей — предательство, сколько бы времени ни прошло. — Ничего, — отвечает Каспиан. Пожимает плечами и смотрит вниз, на гарцующих кентавров, на ворчащих гномов и тех, кто всё ещё верит в прежнюю Нарнию. Не так уж много у них этих осколков — против тельмарийской армии-то. — Мне всегда нравилась история королевы Эдит. Эд вздрагивает, как если бы ледяные руки Джадис вдруг прошлись по её плечам. — Королевы-предательницы? — Ты нас спасла. — Это не вычеркнет мои действия из истории Нарнии. — У каждого свой путь к величию, — Каспиан поворачивается к ней. Смотрит цепко, с вызовом. Эд, прожившая одну жизнь и вернувшаяся едва ли не к самому началу, ощущает в нём этот накал. Или, возможно, потому что девчонки куда умнее этих увальней-мальчишек. — Мой… учитель так говорил. Эд сама не понимает, почему её сердце так щемит от печали в его улыбке. Наверное, потому она крепче впивается пальцами в камень, когда Каспиан опускает ладонь подле. Их мизинцы почти соприкасаются, и от Каспиана веет жаром. Летом. Жизнью. Эд хочет отодвинуться, будто магия зимы способна его заразить. — Твой только начался, — тихо говорит она, а затем добавляет, поддавшись чужому пылу: — Мы непременно победим. Нужно отодвинуться. Каспиан смотрит на неё, и глаза его непроглядно черны. — Да, — произносит он, смотря на Эд так, что в каждой кости отдаются его слова. Нужно отодвинуться. «Мне всегда нравилась история королевы Эдит». — Мы победим. Эд не отодвигается.***
Её бы сердцу не пропускать удары, когда перед самым уходом, куда более болезненным, нежели тот, первый, Сьюзен целует Каспиана. Её бы сердцу не покрываться наледью, не сжиматься. — Когда вырасту, — говорит Люси, кривясь, — наверное, пойму. Сьюзен скользит кончиками пальцев по щекам Каспиана. Тот ей улыбается. Неуверенно, по-мальчишески, — и это одна из последних таких улыбок, которые видит Эд. И которые предназначаются не ей. За грудиной колет обледеневшей сталью. Жадностью? Позади чудится смех Джадис. «А ведь я права, я права, маленькая Эдит». — Я выросла, — отвечает Эд, вспоминая о том, как Каспиан смотрел на неё и видел королеву вовсе не с мальчишеским именем, не пятое колесо, — но до сих пор не понимаю. Врёт, конечно. Но ей ведь не впервой.***
Её магия без Нарнии похожа на тлеющие угли, как бы иронично оно ни звучало. Эд не пытается заморозить Юстаса, хотя случаются мгновения, когда от силы этого желания звенит в ушах. — Посмотрела я бы на него в Нарнии, — бурчит она, пока они с Люси развешивают постиранное бельё. — Ворчал бы там за свои санитарные нормы. Солнечный свет здесь наверняка не такой яркий, как в Америке, куда уехали Сьюзен с Питером. Старшая сестра пишет им о посещаемых клубах, о заведённых знакомствах — тоска проскальзывает в тех строках, где она вспоминает о покинутом ими мире. Верно. Солнце было и остаётся самым ярким там, за завесой. — Я бы потерпела и Юстаса, представься нам такая возможность, — Люси улыбается, воюя с простынью: та тяжёлая, путается и никак не хочет поддаваться. Справляются они в четыре руки, а после усаживаются прямиком на перевёрнутый таз, спиной к спине: возвращаться в комнату не хочется. Особенно зная, что где-то там бдит их персональная головная боль. Эд старается не думать об Америке. Старается не завидовать, хотя список за прожитые годы набегает внушительный. Отчего-то она слишком часто вспоминает об их уходе из Нарнии. Совершенно не в том ключе. — Ты хочешь вернуться? — Люси тянется к её руке, переплетает пальцы. У Эд всегда холодные руки, сколько их ни грей. Как если бы сила зимы стремилась прорваться наружу хотя бы таким образом. Люси не боится её дара. Люси ничего, в сущности, не боится. Эд сгибается, чтобы уложить голову ей на плечо. Смотрит прямо перед собой и отчего-то видит ночной лес, словно бы под ней — снова хранящие тепло летнего дня камни, а рядом сидит Каспиан, от его руки подле расползается жар и впереди у них всё та же война. — Надо учиться жить дальше, — говорит Эд. Врать другим и самой себе становится чем-то сродни дыхания.***
Когда из картины начинает литься вода, а маленький нарисованный корабль становится всё больше, Эд хохочет в голос. Рядом ей вторит Люси, пока вода заливает комнату под визгливые крики Юстаса, грозящего им всеми карами за нарушение законов физики. Что за дети нынче растут, подумала бы Эд, но ей всё равно. Морская вода попадает в рот, щиплет глаза, но они никак не могут успокоиться. (Не хотят.) И в это мгновение, полное азарта и неизвестности, Эд абсолютно счастлива.***
Каспиан другой. Даже слишком. Взрослый, искрящийся солнцем, уверенный. Красивый, что глаза режет. Король. Он так крепко сжимал их в объятиях, мокрых и холодных, и Эд в ту секунду не могла не признаться самой себе: ей не хотелось, чтобы это заканчивалось. От Каспиана пахнет морем и лесом — так пахнет дом. Эд понимает, что заглядывается на него слишком часто, ровно, как и Люси: та заправляет за ухо волосы, спрашивает у Каспиана за королеву — больше смущённо, нежели игриво. Наверное, им обеим по-своему больно, когда тот отвечает, что никто не смог затмить их старшую сестру. Тень Сьюзен преследует их, и Эд бы себя возненавидеть за подобные чувства. Глядя на Люси, она отчего-то знает, что той на плечи жмёт схожий кусок гранита. — Я так рад, что вы вернулись, — говорит Каспиан. Улыбается так, что даже не получается толком расстроиться из-за собственной эмоциональной ущербности, из-за нелепого фонаря в руках. — Нарнии вас не хватало. Помедлив, он добавляет чуть тише: — Мне вас не хватало, — и вдруг смотрит на Эд. И та вновь ощущает себя той королевой, истории про которую любил когда-то мальчишка-без-короны. От этих слов у неё внутри тают все льды, пускай с возвращением в Нарнию магия в её жилах поёт, требует выхода. Шёпот Джадис возвращается, и её ледяные когти царапают затылок, скребут по волосам. Эд всё равно. — Нам тебя тоже, — отвечает она. И врёт, подумаешь, всего наполовину.***
Ложь истлеет, растает, как иней на солнце (и у него, светила этого, тёмные, почти агатовые глаза), когда Каспиан станет вторым, кто восхитится силой зимы, текущей в жилах древней королевы. И поцелует ей пальцы в величайшем признании. И пускай по счёту она третья, но в тот момент, стоя на корме корабля подле Каспиана, Эдит не будет пятым колесом, не будет не-Эдмундом. Эдит Певенси будет первой.