Последний хадж

      Так должно быть и так будет. Пол-Муад’Диб Атрейдес, Император-пророк не видел этого момента ни в одном из своих видений, и тем легче ему было понять и принять это долгожданное мгновение. Вон он — конец всего. Не зная будущего, не видя перед собой ничего в бесконечной темноте Вселенной, наполненной вероятностями как чистое небо звездами, будучи отрезанным в последнее мгновение от этого всеобъемлющего хаоса, становится невероятно легко принимать решения, даже самые тяжелые и ответственные.       Ее больше нет. Чани ушла, и вода ее отдана племени. Пора Сихаи кончилась… Приближается неизвестная Арракису пора зимы.       Пол обернулся к ситчу Табр, месту где нашли упокоение его любовь и обрывалась легенда о Муад’Дибе. Где она когда-то начиналась.       Мягкая улыбка тронула его губы. Будто и не было тех двенадцати лет, сделавших из мальчика мужа, и тронувших его черный волос сединой. Он сбросил груз времени и власти и предстал таким, каким был раньше. Если бы кто-то мог видеть его, он бы не признал в молодом улыбающемся человеке Императора. Это был фримен, чье тело еще носило отпечаток вод Каладана, но уже преданный пустыне душой и телом, уходящий без конденскостюма на последний хадж. Но никто так и не увидел этого.       Казалось, луны отражались от отсутствующих глаз Муад’Диба, наполняя пустые глазницы синевой в синеве.       Слепой должен быть оставлен в пустыне. Это закон, простой и понятный.       Пол не видел ни своей мистической силой, ни выжженным атомным оружием глазом, но знал, что идет мимо озерца, отражавшего прелестные луны Арракиса. Как божественные очи, они сияли в небесах, и, подернутые рябью, колыхались под ними. Кожей он чувствовал воду в свежем вечернем воздухе. Прежде это было бы расточительством, потерей драгоценной влаги. Теперь — это необходимость для преобразования чудесного пустынного мира. Нет слишком ценной крови. Нет слишком ценной воды. Для преображения засушливого клочка земли придется отдать все без остатка. И Пол отдал всю воду, какая у него была. Двенадцать лет реки жизни, и впадавший в нее ручей жизни своей жены. И сейчас отдаст чуть больше.       Пол отвернулся и переступил водную ленту, что опоясывала границы посевов ситча, Тяжело и легко одновременно, как правители во все времена пересекали свой Рубикон. Он сошел со скалистого уступа и мягко съехал вниз по краю высокого бархана. Шелест трепещущих листьев сада затих, обрубленный выросшей за спиной грядой. Затихли копошащиеся в траве кенгуровые мыши. Умолки даже коршуны. Нигде под скорпионом не поскрипывал песок. Только дрожащая тишина. Пол всеми фибрами души ощутил первобытное дыхание пустыни.       Теперь он понимал, почему не видел этой картины в своих провидческих трансах. Это мгновение, когда он наконец переставал видеть будущее, ведь для всякого зрения, даже мистического, есть своя граница, подобному тому как человек, стоящий в низине, не может посмотреть что с другой стороны горы. Все бессчетные линии пространства и времени, фатальные и сложные решения, переливчатые и мерзкие как клубок червей, переставали существовать здесь и сейчас, а дальше было только слепая пустота. Увидеть будущее, подлинное будущее — все равно что найти песчинку среди песчинок, несущихся сквозь пальцы, распознать финт в финте. Но игра окончена, и песочные часы замерли в своем последнем повороте. Последние песчинки наполнили дно чаши и в стеклянном горлышке осталась пустота. Пол наконец перешел горы, ограничивающие его внутреннее зрение, и оставил его как ненужный груз за каменным хребтом. Это — плата за переход. Бескрайняя пустыня всегда берет свое.       Я свободен…       Джессика не желала делать Каладан местом хаджа. Вместо этого им стал Императорский дворец на Арракисе, будто в фальшивой религии, порожденной генетически выведенным мессией, могла быть хоть какая-то святость. Раньше Пол глядел на паломников с усмешкой, но теперь понял, что значит концепция священного места. Ни дворец его, построенный, чтобы внушать страх, и не новенький храм Алии-от-Ножа, уже состаренный песками, привычно точившими металл и пластик, не могли быть по-настоящему святыми. Человеку не дано приблизиться к богу, ни сыну его, ни пророку. Настоящий хадж был здесь, в Глубокой Пустыне, в самом сердце царства Делателя.       Шай-Хулуд пишет по чистому песку.       Усилием воли Пол подавил в себе привычку к рваному ритму и из шумов пустыни проступил твердый человеческий шаг, волнами расходящийся на многие километры вперед. Пол не видел, но знал, что приближается Червь. Он столько раз видел это, что ни отсутствие зрения, ни пророческого дара, ни даже отсутствие света в холодной темноте пустыни, не могли помешать ему воочию видеть как среди дюн и барханов движется вздымающая круча песка. Как река в своей святости текущая над грешной землей.       Шаг вправо, и еще один широкий шаг подальше. Один раз оторвать ногу от земли, два раза проскользить сапогами по песку, шагнуть и остановиться…       С шипением и скрипом рядом с Полом разверзлась дыра, усеянная бритвенно-острыми лезвиями. Пол не видел, но знал, как блестят в свете луны зубы песчаного червя. Знал, как песок утекает сквозь них на манер Каладанских водопадов. И знал, насколько надо отойти, чтобы не быть утянутым песочным водоворотом. Пыль запорошили Полу волосы, осела золотистой паутиной на лице. В воздухе густо пахло меланжем. Пол не видел, но знал, что стоит рядом с высунувшейся из песка пастью огромного червя. Не просто огромного, а Великого Делателя, Матери песка и отца Времен. Пол беззвучно усмехнулся.       Разве могло быть иначе в легенде о Муад’Дибе?       — Шай-Хулуд, — одними губами сказал Пол, протягивая руку и невесомо касаясь губ червя. — Моя вода принадлежит пустыне.       И пошел прочь, соблюдая фрименский ритм — отсутствие всякого ритма. Червь какое-то время последил за Полом, поворачиваясь в сторону бесстрашного фримена, а затем нырнул обратно в песчаное море.       Я буду идти пока не сотру ноги в кровь. И каждая песчинка впитает мою кровь, мою воду, и предаст ее пустыне. Я сгорю на солнце, и влага моя испарится в воздухе, на шаг приблизив Арракис к процветающему раю. Кориолисова буря слижет плоть с костей с разнесет по всей поверхности пустыни. Каждая клетка моего тела свяжется с песком и отдаст ему свою воду, сама обратившись в песчинку. Моя плоть будет устилать Арракис, и на ней, как на древних захоронениях матери-Земли, прорастет новая жизнь. Весь этот засушливый мир станет моей могилой. Я наполню пустыню, а она наполнит меня. Я утону в воде, но в воде песчаной.       Пол улыбнулся, чувствуя всеми доступными органами чувств, как естественно ощущается биение сердца пустыни. И как легко и свободно ему по ней идти.       Я положил всю свою жизнь на то, чтобы не стать богом и не допустить джихад. Но теперь я завершаю свою жизнь, и фримены нарекут меня богом, ушедшим по тропе к алам-аль-миталь. Джихад вновь вспыхнет на костях святого мученика, которым меня нарекут. Вселенная победила, Хаос восторжествовал, и я ничем не сумел ему помешать. Но я выйду из этого расклада Таро на своих условиях. Я Император, я Муад’Диб и Усул, но я и Пол из дома Атрейдесов. Я сбросил корону императора и оставил свой коденскостюм, чтобы, облачившись в фамильный мундир Атрейдесов, вновь стать Полом и только Полом.       Каким я всегда и был.       И теперь, понимая это, я чувствую себя по-настоящему свободным.       Хорошо, что к утру песок заметет мои следы.