Он (не) любил его

2(14) — 6(18) сентября 1812 года. Жарко. Пламя пробирает до костей, сжигает внутренности, оставляя на бледной, словно смерть, коже ожоги. Отныне они никогда не сойдут с его тела. Гибель от огня, пожалуй, одна из самых мучительных. Она ниспослана из ада — дар дьявола, подарок прямиком из преисподней. Аид любит страданья люда, пристально наблюдая, как превращаются в пепел их смертные оболочки, но единственная разница между ними в том, что Москва бессмертен, ведь пока пламя не уничтожит всё вплоть до границ города, он, возможно, выживет. Но пожар не потухнет: ничто не прекратится само по себе, ничто не начнётся само по себе. Неужели его конец столь близок? Провести оставшиеся кратчайшие мгновения в агонии, задыхаясь и кашляя от дыма, пропитанным сажей. Таков его удел — первой древнейшей столицы? Да, таков удел лжецам. Все его слова — сплошная ложь. Отношения, мимика, реплики, поведение — лицемерие. А происходящее — нелепого рода ошибка. Где-то на подкорке сознания, на самом краю здравого смысла он услышал голос. Такой знакомый, но одновременно чужой. Может, дьявол нашёптывает ему, коря за грехи, за недомолвки, за лесть, а может, просто издеваясь, прежде чем задушить в своих объятиях девы с косой. А кем же ты был? Отдаваясь эхом, голос звенел в ушах бархатными нотами, обволакивая разум некой пеленой тумана, имея эффект гипноза. «Может я был кем-то великим, могущественным и властным?» А может жалким трусом, сбегающим от проблем? «Может для люда я являлся героем?» А может безымённым злодеем? «Нет, не может быть, я должен был быть лучше.» Но ты — «никто» и умрешь — «никем». «Возможно, ты прав. Возможно, смысл никчемного существования заключается в предсмертном миге, когда жизнь, пронесясь перед глазами, ставит пред фактом, что родясь «никем», «никем» ты и сгинешь.» Но ведь «никто» являлся кем-то. «Нет, раньше я был «кем-то», но нынешний я — никто.» А может дело не в тебе. Может тот, кого ты считал «никем», стал кем-то значимым? «Нет, это — ложь, обман, клевета, не правда.» Тогда почему ты позволил сжечь себя ради «никого»? … Может этот «никто» убил в тебе твой эгоизм? … Может, этот «никто» лелеял мечту убить тебя, а ты сам, поведясь на его уловки, воплотил его фантазии в реальность? … А может, ты любил его? «Нет, я не любил его.» Тогда почему Великий Герой, коим ты себя возомнил, жалко, надрывая голос, стонет от боли в агонии? «Нет, я…» Почему ты не любил его? «Я ненавидел его, презирал, мечтал свергнуть.» Если ты мечтал об этом, то почему ты медленно и мучительно, но добровольно согласился превратиться в горстку пепла? «Я…» Неужели ради врага ты готов лишиться своей жалкой жизни, а на своих же донёс? «Замолчи». Тверь не простила тебе твою подлость. «Замолкни». Тебя использовали, а тот кого ты так любил позабыл о твоём существовании. Или вернее будет сказать — уже несуществовании? «Я не любил его, это ради страны.» Неужели? А разве ты не ради власти возглавлял эту ненавистную тебе империю? «Нет, не ради. Исчезни.» Тогда почему дрожишь только от его любого случайного прикосновения, которое едва ли назовёшь интимным? «Сгинь, ты твердишь бред.» Если ты не любил его, тогда зачем? «Что зачем?» Зачем ты вторишь во снах его имя, словно умалишённый? «Это не любовь.» Ты уверен? «Как никогда.» Каждое твоё слово пропитано ложью, такой бессмысленной и очевидной ложью. Голос, словно хорошо выдержанное вино, пропитанное смертоносным ядом, на слух, но воспринимая на вкус, горьким терпким глотком встревал в горле, кружил голову, дурманя и душа. Хотя, возможно, все эти боли действие угарного газа, коварно пробравшегося в легкие, отравляет организм, не позволяя дышать полной грудью. Если ты не любил его, тогда почему я снизошёл к тебе в его облике? Горло что-то крепко схватило, вынуждая хватать ртом воздух, выпучивая яблоки глаз в немой вспышке ужаса, за подбородок рывком подняв голову, вынуждая смотреть в лицо, которое язвительно ухмылялось, гранича с переходом в смех, пропитанным самой мерзкой иронией, что искрилась, словно и было тем самым адским пламенем. Пред Москвой стоял никто иной, как тот самый «никто», ехидно испепеляя его взглядом. Почему то на ум всплыла, когда-то произнесённая страшим братом Киевом, легенда, что сейчас была столь неуместна, но в кои-то веки объясняла смысл сказанных слов. «На самом деле, Мишенька, пред смертью к нам приходит вовсе не ангел хранитель, а посланник Дьявола, чтобы в предсмертные миги жизни корить нашу настрадавшуюся душу угрызениями совести, грехами, нашими сокровенными чувствами, пытая нас в обличии любимых.» Посол с того света, опустив руку с подбородка жертвы инквизиции, наклонился к его уху, обжигая висок дурманящим шепотом. Если ты не любил его, тогда почему ради своего Сашеньки ты готов отдаться в мои объятия? Как жаль, но я не могу принять твой энтузиазм сейчас, но я ещё вернусь за тобой. Словно ничтожный фантом, проводник в преисподнюю развеялся в дыму, оставив безумца наедине с, поглощающим его хрупкое и беспомощное тело, пламенем.