Aníron

Ночь вошла во владение миром, опустились густые сумерки седым туманом в низины темнеющего леса, а Владыка по-прежнему не ведал покоя. Он сидел в кресле, в своих помрачневших и донельзя охладевших чертогах, и утолял жажду душевной пустоты терпким вином, лелея лишь одно желание — унять неясную боль. Сейчас он походил на блеклую тень себя самого: ледяные глаза не видели, разум боле не внимал рассудку. Король будто бы замер в мгновении вечности. Ибо для него остановилось время — вино ударило по сердцу опьяняющим дурманом, уводя Владыку в пучину небытия. Он смотрел перед собой, сжимая в руках уже в который раз осушенный кубок, и не замечал, как очертания его опочивальни постепенно сменяются пейзажами осеннего леса. Минул лишь один миг, и поволоку со взгляда Короля смыло как водой: он, облаченный в доспехи из чистейшего серебра, держащий обнаженный клинок вместо кубка, вдруг очутился где-то в непроходимой глуши — в шаге от золотой поляны... Древа ее спали, листья их безмятежно ниспадали с крон, томно сверкая слезами росы. Осень. Багряная, дикая, пропитанная влагой утренних туманов. Она напомнила Королю о ней. Он бесшумно ступал по опавшей листве. Осторожно, будто страшился разбудить природу ото сна и нарушить ее покой, навеянный дурманом осени. Седая дымка медленно крадущегося утра незримо стелилась меж слабо темнеющих древесных стволов, дальше которых едва виднелась лесная глушь, уводящая королевский взор в забвенную обволакивающую тишину и ее тайны. Трандуил замер. Чья-то тень заскользила в тумане, огибая поляну вкруг, среди деревьев. Поднялся слабый ветер, взявшийся из ниоткуда, и прелая листва тревожно взмыла в воздух с бархатной земли и умчалась, подгоняемая им, в глубины чащи. И там, именно там, скрывшись за стволом одинокого клена, стояла она. Ее волосы цвета осенних красок больше не сплетались в дивные тонкие косы, некогда скреплявшие хрупкие пряди в замысловатых узорах; бурным медным водопадом они ниспадали по плечам и спине и казались еще длиннее прежнего. Изумрудные глаза ее блестели, и сама она лучилась подлинным воплощением пламенного света, которого Трандуил никогда не замечал в ней прежде. Эллет заворожила Короля. Столь тихая и таинственная, она смотрела на него, изучая с искренним интересом, будто он — чужак, закравшийся под сень ее леса. Ибо сейчас она — та, что имела власть над ним. Власть, которой он впервые не желал противиться. Трандуил наблюдал за ней, страшась шевельнуться, ибо казалось, что лишь одно резкое движение, и она вновь исчезнет в глубине осенней чащи, растворившись в блеклом тумане, как когда-то растворилась в череде лет его бесконечно долгой жизни... Но вдруг Тауриэль сделала шаг, вышла из-за дерева, позволив эльфу увидеть ее: высокая и статная, какими были ее потомки из дома Феанора. Однако статность эта была иной, без надменности и холода, присущего многим из них. Эльфийка видела взгляд Короля, то, как зачарованно он смотрел на нее, и оттого лукаво улыбалась ему. Босыми ногами ступала она по увядающей листве, совершенно бесшумно, шаг за шагом, приближаясь к нему. Прекрасная, как сама Осень, как ее предвестница, как ее дитя… Когда Тауриэль подошла, Трандуила обуревала странная, непозволительная тяга: желание прикоснуться к ней, провести рукой по румяным щекам, дотронуться до медного шелка волос… — То, что ты видишь — всего лишь сон, — предупредила эллет тихо, и голос ее шелестом растворился в кронах золотых ясеней. — Тогда это хороший сон… И он коснулся ее. Как нежна была молочная кожа, и как нежно было прикосновение к ней. Тауриэль прикрыла глаза, забывшись в опьяняющем дурмане пропитанного росой тумана, позволила чужой ладони ласково пройтись по ее щеке — столько трепетной чувственности скрывалось в сильных и не знающих жалости руках Лесного Владыки. Забвенная тишина окутала их. Мгновение этой близости все больше становилось желанным, и казалось, что сама природа, погруженная в чары осени, продлевала его, замедляя течение времени. Трандуил продолжал смотреть на Тауриэль, отрекшись ото всех мыслей и тревог, некогда терзавших его израненное сердце; как давно он не ощущал тепла женского тела, как позабыл он, что значит вновь чувствовать себя живым… Она поцеловала его. Гранатовой горечью, словно терпкое вино, пролилась нить забвения по телу, смешиваясь с кровью, омывая лед в глубине королевского сердца. Ветер переменился. Сухая листва закружилась в потяжелевшем воздухе, зашелестели вековые деревья — природа пробудилась. Мгновение превратилось в вечность, которую Трандуил был готов проживать эпоху за эпохой, вновь и вновь, потому что теперь не был одинок… Но Тауриэль прервала поцелуй, и нить, связывающая их воедино, оборвалась вновь. — Что же за яд в моей крови? Чем ты отравила меня? — вопросил Владыка, не до конца избавившись от наваждения. — Тауриэль… Эльфийка в ответ лишь таинственно улыбнулась, и эта улыбка ее означала только одно — она прощается с ним, она не останется здесь. Ее жизнь — это свобода. Ее жизнь — это его потерянные грезы. Меньше всего Королю хотелось отпустить то, что могло бы стать его светом в этой проклятой мраком жизни. И он остановил Тауриэль, задержал, вновь разворачивая ее к себе, вновь целуя… Нет, в ней живет это заветное чувство, еще живет. Не зря все эти годы Трандуил мнимо ощущал то, как они похожи — она дышит всем тем, что он поклялся забыть давным-давно. Ее сердце бьется молодой плененной птицей, излучая девственно чистое пламя и теплоту, совсем нетронутую тьмой подлунного мира, в то время как в его сердце гниет давно убитая любовь. Поцелуй за поцелуем — терпкие, опьяняющие, обжигающие уста раз за разом все сильнее, все неистовее. Ярость чувств пленила, закружив в смертельном вальсе осени, напевавшей им мотивы своего безумия. Король целовал ее, медленно и с упоением, а она отвечала ему — нежно, ласково, изводя медовой мукой истерзанную душу. — Тауриэль… Она не позволила ему сказать большего, обуреваемая жаждой его ласки, и он поддался ей, хоть разум и твердил о безрассудстве. Нет. Это всего лишь сон, которым он насладится вдоволь, даже если в конце от него останется только пепел... Однако вскоре они замерли. Музыка осени стихла, встревоженные ветром листья вновь погрузились в покой. Тауриэль слушала, как громко и учащенно бьется сердце Владыки, стук которого она никогда не слышала прежде, не ощущала столь близко, столь живо... Трандуил молчаливо смотрел на нее. Он осторожно убрал прядь медных волос с ее оголенного плеча и позволил ей проделать свой мимолетный ритуал ухаживания, мнимо уповая в ее хрупкой нежности. Вот она вновь потянулась к нему, однако на сей раз эльф вдруг отстранился от нее. С горечью, нехотя, против собственной воли. Тауриэль едва заметно нахмурилась и отступила, позволяя холоду утра ворваться меж ними. Разум возымел власть над чувствами. — Это ошибка, Тауриэль, — молвил Трандуил голосом, сдавленным от захлестнувших его доселе эмоций. — Мы совершаем ошибку, за которую каждый из нас заплатит сполна. Не делай больше того, о чем потом пожалеешь… И он отвернулся, растерянно глядя куда-то в пустоту. Тауриэль глубоко вдохнула и выпрямилась, с готовностью приняв этот мнимый удар. В памяти ее воспрянули воспоминания, некогда ранившие ее больнее вражеского меча. И он знал об этом. — Ошибка… — повторила она, будто отзываясь ему эхом. — Да, это ошибка. Ведь не должно Королю становиться судьбою с теми, кто не достоин его. Трандуил медленно перевел на нее тяжелый взгляд. Он промолчал, снова ощущая, как некогда покинувший его леденящий холод возвращается, пробирается под кожу, уничтожая все то, что так отчаянно молило о жизни. Он вновь умирал. Как умирала природа от осеннего яда. Ее благодать оставила его. Он сам ее отверг. Тауриэль исчезла, как призрак, и Король остался один в оглушающей тишине чащи, где все стало по-прежнему: глухая безмятежность, млеющий сыростью туман, бесконечно падающая листва и чувство необратимо увядающей жизни. От резкого пробуждения Владыка выронил кубок, и вино кровью разлилось по каменному полу. Мрачные своды королевской опочивальни озарились слабым тусклым светом, исходившим от догорающих свечей, и темные занавески одиноко заколыхались от ветра, разгоняя редкую осеннюю листву.