Стена

Колючий ноябрьский ветер неприятно кусал за щеки и руки, отчего те покрывались шершавой коркой; колючий ноябрьский ветер проникал внутрь тонкой одежды и сдавливал легкие в своих дружелюбных объятиях. Поежившись от холода, Людвиг лишь сильнее укутался в блекло-красный шарф и плотнее запахнул свой плащ. Эта осень выдалась особенно холодной. И неспешно шагая в сторону разноцветной Берлинской стены, - бунтующая молодежь уже успела ее преобразить из серой, подобно осеннее небо, в нечто пестрое - он выдыхал прозрачный витиеватый дым и сжимал пальцами догорающую сигарету. Мысленно ругая все подряд, в том числе и брата, он остановился у той отдаленной части стены, где обычно никто не ходил - лишь бумажные самолетики с крестами Вермахта лежали на асфальтированной земле. И бросив окурок от сигареты в лужу первого снега, Людвиг облокотился о шершавую стену, глядя в высокое, серое небо и уже по привычке размышляя о нынешнем положении страны, а вместе с тем и о том самом Гилберте. Если о положении он думал холодно и числами, то Гилберта Людвиг проклинал. Хотя бы за то, что тот оставил ему свой шарф и присутствие в холодном и темном доме, где он практически не ночует - пропадает на работе. Старший непременно бы ворчал по этому поводу. И все же в свои нечастые выходные Людвиг всегда приходил в эту отдаленную часть Берлинской стены и с кругами под глазами собирал бумажных мессеров, на крыльях которых карандашом криво-косо были нарисованы кресты Вермахта. И каждый раз возвращаясь домой, он раскрывал каждый самолет - иногда попадались письма с кривым почерком, что был подозрительно похож на почерк брата. Своего рода вера и надежда. Однако в этот раз, на западной стороне не было ни единого мессера с востока.

***

Колючий ноябрьский ветер неприятно кусал за щеки и руки, отчего те покрывались шершавой коркой; колючий ноябрьский ветер проникал внутрь тонкой одежды и сдавливал давно прокуренные легкие в своих дружелюбных объятиях; он сковывал суставы, отчего они при любом движении начинали скрипеть, грозясь вот-вот рассыпаться в костный порошок. По крайней мере, Гилберту так казалось. Облокотившись о шершавую стену, что так и пестрила различными рисунками и надписями, он, плотнее запахнув свою тонкую куртенку, всунул руки в карманы, высовывая оттуда аккуратно сложенный листок бумаги. Дыхнув на онемевшие от морозов руки, Байльшмидт выпрямил лист и, уже по привычке сложив его в несколько раз по новой, сделал слегка непропорциональный самолетик, которые обычно складывают маленькие дети. Но Гилберт мог еще и поспорить с детьми - его бумажный самолет намного лучше. Самолеты Люфтваффе всегда были лучшими. И высунув из кармана огрызок карандаша, он нарисовал на крыле мессера крест Вермахта. Последний самолет к полету готов - осталось лишь надеяться, что этот точно долетит до младшего брата.

И лишь через десять с лишним лет Брагинский узнает, куда делась вся бумага из его кабинета, а Людвиг узнает имя создателя того бумажного Люфтваффе, что пикировало на западную сторону Стены.