Урок этикета от этого достопочтенного

      Дни сливались в один нескончаемый поток, они превращались в недели, потом в месяцы, но ничего не менялось. Ему приносили еду и вино, книги и музыкальные инструменты. Утром он обнаруживал рядом с кроватью неизменные знаки императорской благосклонности. Заколки, шпильки, отрезы ткани и готовые одеяния, благовония жидкие и в виде палочек, а кроме того букеты цветов и цветущие веточки яблонь и слив. Казалось Тасянь Цзюнь решил завалить его подарками, вот только зачем? Однако Ваньнин никак не мог поймать тот момент, когда эти подарки оказывались в его покоях. Он предполагал, что их потихоньку приносят слуги. С Мо Жанем, или вернее Тасянь Цзюнем, Юйхэн не виделся с той самой памятной ночи.       В то первое утро после заключения сделки император проснулся раньше него и неслышно вышел из Павильона Алого лотоса, намереваясь выполнить свою часть уговора. Он отпустил Сюэ Мэна, предварительно избив и, как и обещал, собственноручно стащив в полубессознательном состоянии с трех тысяч ступеней. Затем он велел стражникам связать кузена и отвезти к границе Нижнего царства. Наблюдая с отрешенным видом за тем, как бывшего наследного господина пика Сышен, словно куль с картофелем, оплетают верёвками и закидывают в повозку, Мо Вэйюй не мог понять своих ощущений.       «Грязная псина отпусти шицзуня! — Сюэ Мэн бился раненой птицей, пытаясь разорвать сковывавшие его цепи, — Зачем он тебе?! Имей хоть немного совести, скотина ты эдакая, шицзунь он… "       «Теперь принадлежит этому достопочтенному, — насмешливо оборвал его император, — и только этот достопочтенный будет решать, жить ему или умереть. Если бы ты не был таким слабаком, то ему не пришлось бы жертвовать собой, чтобы спасти твою никчемную жизнь"       Кажется, Сюэ Мэн даже плакал. По крайней мере, Мо Вэйюю показалось, что он заметил, как покраснели его, наполненные бессильной яростью, глазенки. Император в волю наигрался, уродуя его милое личико, отомстив разом за все насмешки и выпады в свою сторону. Можно было конечно ещё отдать красавчика дворцовой страже для утех, но Тасянь Цзюнь решил, что и нанесённых увечий будет достаточно, чтобы сбить с ненавистного Павлина спесь. Словом, он проявил невиданное доселе милосердие, отправив Сюэ Мэна восвояси в относительно целостном виде. Шрамы заживут, синяки сойдут, а вот порванная задница никогда не изгладится из памяти. После этого Тасянь Цзюнь погрузился в управленческие дела и, казалось, забыл о своём госте. Та ночь все еще сладко отдавалась в паху, однако он не позволял себе слишком сильно погрузиться в сладкие воспоминания. Ещё не время. Пусть учитель успокоится, решит, что более не интересен этому достопочтенному и ему уготована судьба забытого всеми узника. К тому же сейчас строящаяся империя требовала его полного внимания, иначе великий замысел грозил пойти по пизде. А в том, что касалось Ваньнина спешить не хотелось. Тасянь Цзюнь хотел медленно уничтожать его личность, макать с головой в унижение, топить в своей злобе, преобразовать ненависть в линчи и неспеша многие годы смаковать невероятный вкус победы над проклятым шицзунем, сломавшим его жизнь и лишившим даже призрачной надежды на счастье.       В короткие часы отдыха, когда в его постель залетала случайная птичка, Тасянь Цзюнь вспоминал искажённое от боли лицо с прокушенными губами, красные воспаленные глаза, которые Ваньнину было запрещено закрывать, тело, покрытое следами его греховной страсти, и становился поистине жестоким с ни в чем неповинными любовниками. С некоторым раздражением он замечал, что их тела и сладкие стоны не могут утолить его голод, механически дотрахивал и выгонял, предпочитая засыпать в одиночестве. Он грезил о том дне, когда, наконец, у него появится достаточно времени, чтобы посетить вожделенный Павильон. Но шли дни, а дел меньше не становилось.       Собственно, только это и спасало пока учителя Чу от навязчивого внимания императора. Однако он об этом не догадывался и, как и думал, Мо Вэйюй постепенно успокоился. Решив для себя, что постарается приспособиться к своему новому положению, Ваньнин в скором времени перестал пытаться заговорить со слугами и начал пользоваться дарами императора. Понятное дело, что его не интересовали драгоценные цацки и тряпье. Он продолжал носить привычную скромную заколку и белые одежды, дни напролет читал и чертил, иногда играл на гуцине и рисовал. Ночь проведенная с Тасянь Цзюнем периодически напоминала о себе тихой болью в сердце. Его грубость и злобные слова, единственной целью которых было причинить как можно больше физического и душевного страдания, заставляли Ваньнина время от времени сжимать кулаки, ловя готовый сорваться с губ тягостный вздох. Мысль о том, что из-за него Мо Жань превратился в Тасянь Цзюня грызла душу. Неужели все именно так? Он никогда не мог бы подумать, что его ученик так сильно нуждался в нём, в его одобрении и участии. Ваньнин привык считать свои чувства к нему, как что-то недостойное, грязное, он хотел видеть в Мо Жане только ученика, испытывать лишь высокие эмоции, сделать из него сильного заклинателя и выпустить подобно птенцу из гнезда. Он был готов любить его платонически всю жизнь, не смея открыться и, как ему казалось, внести смятение в разум юноши. Конечно Ваньнин знал, что Мо Жань рано лишился невинности и вообще вёл образ жизни далёкий от праведного. Но он не хотел быть тем, кто внесет свой вклад в его растление.       «Какая ирония, — подумал старейшина Юйхэн, перебирая струны гуциня, — ученик сам стал учителем. Кто бы мог подумать, что он будет тем, кто… " Нравственность, пусть и пострадавшая, но не поверженная, не позволяла ему даже мысленно произнести это слово. Наверное, если бы такое произошло с ним в юности, то было сложнее. Однако он был взрослым мужчиной пусть и лишённым какой бы то ни было порочности. Тело перестало болеть, напоминая о тем моментах, когда Мо Вэйюй, поглощенный похотью, буквально разрывал его на куски, и по прошествии нескольких недель произошедшее стало казаться на более чем кошмарным сном. Если такова была цена жизни Сюэ Мэна, если он сможет спасти хотя бы его, то оно того стоило. Вполне возможно, что Тасянь Цзюнь в скором времени убьет его, а может решит заточить на всю оставшуюся жизнь. Чтож Ваньнин готов принять и это. В конце концов, жизнь давно потеряла для него смысл. Существовать по инерции иногда становилось настолько утомительно, что хотелось совершить хоть что-то что могло убедить учителя что он все еще живой человек, а не марионетка-зомби. Благодаря Тасянь Цзюню, как бы двусмысленно это не звучало, Ваньнин в полной мере ощутил, что его тело ни чем не отличается от тел других людей, оно также нечестиво и идёт на поводу у низменных инстинктов. Этого было достаточно, чтобы более он даже не помышлял о какой бы то ни было телесной близости. Хотел ли он видеть своего ученика? Чу Ваньнин не смог бы дать однозначного ответа.       Этот день начался также, как все прочие. Проснувшись, Ваньнин увидел очередную драгоценную безделушку и новые ноты. Безделушка отравилась в секретер к своим собратьям, а ноты перекочевали с прикроватной тумбы на низкий столик, за которым он обычно принимал пищу. Движения Ваньнина независимо от того, что он делал, были чёткими и выверенными. Он налил чай, отпил и уже хотел было начать любимое пирожное в виде лотоса, как двери в Павильон распахнулись, с оглушительным грохотом ударяясь о стены. Рука Ваньнина так и застыла с недонесенным до рта пирожным. На пороге с дьявольской улыбкой на губах, облаченный в тяжёлые императорские одежды стоял Мо Вэйюй. От одного его вида по телу пробежала невольная дрожь. Стоило огромных трудов сохранить холодное, надменное выражение лица и не показать отхвативший его страх.       — Император приветствует учителя.       Уверенной поступью Тасянь Цзюнь пересёк порог Павильона Алого лотоса, мигом разрушая своим присутствием атмосферу покоя и размеренности.             Ваньнин напряжённо наблюдал за его приближением, подобно зверьку, в любой момент ожидавшему нападения. Острый взгляд прошёлся по его отстранённому лицу, завтраку, не заправленной постели. Последняя, кстати, так и притягивала взгляд. Скомканное одеяло лежало в ногах, подушка ещё хранила след от головы учителя…       — Вижу, ты только проснулся, — приговорил император, — а этот достопочтенный на ногах уже несколько часов. Нужно было решить столько проблем, переделать столько дел, но едва появилась возможность император явился пред ясны очи учителя.       Ваньнин удивлённо наблюдал за тем, как император подходит к его кровати и в изнеможении падает на неё, вытягиваясь всем телом. Он вёл себя так словно они не виделись несколько дней, а не два месяца. Тасянь Цзюнь между тем приподнялся на локтях и лениво приказал:       — Принеси мне вина.       Ваньнин не двинулся с места, лишь его глаза чуть расширились, выдавая некоторые эмоции.       — Ты не услышал этого достопочтенного?       — Для подобного есть слуги, — сухо ответил Ваньнин, высокомерно поджимая губы.       — Есть, — согласился император, одаряя его ещё одной широкой улыбкой, — и ты один из них. Этот достопочтенный готов простить твою дерзость на первый раз, но более он так не смилостивится. Давай, я жду.       Глаза Ваньнин пылали от едва сдерживаемой ярости. Ему захотелось взять кувшин с вином и запустить его в скалящуюся физиономию. Рука уже потянулась было в намерении исполнить задуманное, но злорадный голос остановил её:       — Все еще мнишь себя приверженцем благочестивого пути, учитель? Считаешь, что прислуживание этому достопочтенному ниже твоего достоинства? А может тебе стоит напомнить, как ты обменял свою жизнь на жизнь маленького павлинчика и, чтобы скрепить договор, полночи лизал яйца этого достопочтенного?       Ваньнин буквально оторопел от столь бесстыдных слов, произнесённых самым елейным голосом. Кровь бросилась к лицу, стремительно окрашивая щеки и кончики ушей ярко-красным.       — Ты… — с трудом выдавил он, — да, как ты смеешь…       — Вообще-то ты находишься в доме этого достопочтенного, — безмятежно зевнул Тасянь Цзюнь, наблюдая за его пыхтением, — и он может позволить себе все, что угодно. Тащи вино, я сказал.       Но Ваньнин не зря слыл одним из самых упрямых людей в мире заклинателей. Забыв о том, что его ядро уничтожено, он инстинктивно дёрнул рукой в попытке призвать Тяньвэнь и, понятное дело, ничего не произошло. Ярость от осознания собственного бессилия застилала глаза, ему хотелось наброситься на вальяжно растянувшегося на кровати недоноска и расцарапать его ухмыляющееся лицо. Привычная, ледяная броня из самоконтроля и чувства собственного достоинства дала трещину и прежде, чем понять, что именно делает, он схватил кувшин и бросил-таки его в императора. Кувшин пролетел аккурат в нескольких чи от ловко увернувшегося мужчины и с пронзительным звоном разбился о стену. Кровать мигом оказалась залитой темно-красной жидкостью и усыпанной осколками керамики. Тасянь Цзюнь некоторое время смотрел то на учителя, то на учинённый им бардак, а потом разразился громогласным хохотом.       — Вот это темперамент, — смеялся он, похлопывая себя по ляжкам, — и куда только ты запрятал его во время нашей ночи любви, а, Ваньнин?       Последний же, тяжело дыша, пытался успокоить бешено колотящееся сердце. Он ненавидел себя за несдержанность и Мо Вэйюя за его сверхспособность в считанные секунды доводить его до белого каления. Казалось бы, ну принеси ты вина этому блаженному, сделай, как он хочет, будь покорным и безмолвным и, кто знает, может он смилостивится и хотя бы выслушает… Но нет, их взаимоотношения всегда были похожи на оголённый нерв, который болезненно реагировал на любую провокацию. И вот до чего они дошли в своей неспособности идти на взаимные уступки.       Смех Мо Вэйюя резко оборвался и он перевёл тёмный взгляд на дрожащего от злости учителя. Их взгляды схлестнулись подобно мечам. Замершие один на кровати, другой возле столика, каждый ощущал, как воздух вокруг них начинает вибрировать от напряжения. Мо Вэйюй неторопливо поднялся и медленным шагом направился к Ваньнину. Облачённый в одежды цвета ночи с вкраплениями золотых молний, высокий и хищно прищурившийся, он подавлял одним своим видом, вызывая желание упасть на колени. Ваньнину казалось, что на него надвигается сама тьма и он инстинктивно сделал шаг назад, сначала один, затем другой и так далее пока не наткнулся спиной на стену. Вжавшись в неё, он смотрел, как его ученик неумолимо приближается. Боковым зрением Ваньнин заметил распахнутые двери Павильона. Бросившись в сторону всем телом в отчаянной попытке бегства, он едва успел сделать несколько шагов, как его грубо схватили за талию и мощным толчком швырнули назад. Голова встретилась с покрытым тканью деревом, удар был настолько сильным, что из глаз посыпались искры, а потом их заволокла темнота. Чувствуя, что сползает по стене, Ваньнин слабо дёрнулся, пытаясь схватиться хоть за что-нибудь, чтобы избежать падения. Шум в ушах не давал сконцентрироваться, голова гудела так словно в ней поселился рой разозлённых пчёл. Когда Мо Вэйюй схватил его за ворот, приподнял и, как следует, встряхнул, ему показалось, что она сейчас просто взорвётся. Словно сквозь плотный туман до него донёсся голос Тасянь Цзюня. По-видимому он уже некоторое время что-то говорил, но различить его слова Ваньнин смог более-менее только сейчас.       -… неблагодарная, заносчивая тварь. Надеешься улизнуть от этого достопочтенного? Ну уж нет. Ты был слишком самоуверенным, Ваньнин, поэтому теперь ты здесь. Я превращу твою жизнь в ад, снова и снова я буду уничтожать твою душу и топтать в грязи тело. Ты думаешь, что то что было между нами это что-то из ряда вон выходящее? Ах, баобэй, ты будешь служить мне всю оставшуюся жизнь, будешь пить моё семя с тем же удовольствием с каким жрёшь свои пирожные, а, когда будешь умирать у тебя будет такая огромная дыра, что туда можно будет ставить курильницы для благовоний. Я отомщу тебе за Ши Мэя и за себя, ты до дна выпьешь эту чашу горечи прежде, чем отправиться к великому Яме. Слышишь, Ваньнин? Я растопчу тебя, вырву с корнями твое ледяное сердце и сожру его…       Ваньнин мотнул несколько раз головой, пытаясь прогнать пелену, застилавшую глаза. Холодные, бледные пальцы схватились за кулак, державший ворот ханьфу, пытаясь разжать его, но без толку. Лишённый духовных сил, он был совершенно бессилен против мощи Тасянь Цзюня.       — И начнёшь ты искуплять свои грехи прямо сейчас.       Мир перед его глазами колыхнулся и через несколько секунд Ваньнин почувствовал спиной влажную, пропитанную вином кровать. Его запах пробрался в ноздри, ещё больше дурманя сознание, в спину впились острые осколки кувшина, но переменить положение не было никакой возможности. Тасянь Цзюнь без церемоний принялся рвать его одежду, не обращая внимания на слабые потуги защититься и оттолкнуть его. Ваньнин чувствовал, как с каждой секундой его тело обнажается все больше и не мог контролировать охватившую его панику.       — Ты сказал, что это будет один раз…       — Один раз, чтобы спасти Мэн-Мэна, — усмехнулся Тасянь Цзюнь, отталкивая его руки, — а ты думал, что я буду кормить тебя за дарма? Думал, что сможет удобно устроиться на шее этого достопочтенного?       — Тогда просто убей меня, — судорожно проговорил Ваньнин, вздрагивая от его быстрых, грубых касаний.       — Убить? Будь уверен, я сделаю это, когда придёт время, а сейчас ты примешь своё первое искупление.       Тасянь Цзюнь рванул его штаны и, наконец, увидел Ваньнина во всей красе. Все было так, как он помнил. Белоснежная кожа, сквозь которую проступала сетка голубоватых вен, талия настолько тонкая, что он мог бы обхватить её ладонями, и этот чарующий аромат яблони, словно являвшийся его естественным запахом.       Все еще находясь в полубессознательном состоянии, Ваньнин продолжал упорно бороться, стискивая ошмётки одежды, и не замечал острого, как лезвие, взгляда, с которым император наблюдал за его копошением. Один вид этого человека, теперь столь слабого, что он мог бы прибить его одним отточенным ударом, пробуждал в нём кровожадного, жестокого зверя. Ваньнин был в полном его распоряжении, он мог сделать с ним всё, что угодно. Мог выпить по капле всю его жизнь, сварить в масле и зажарить, забавляться с ним самыми изощрёнными способами, гнуть и рвать душу, заставляя выполнять самые немыслимые вещи. Да, Ваньнин принадлежал ему… как же сладка эта мысль. Отныне он не более чем бледный призрак самого себя и лишь великий Тасянь Цзюнь имеет право решать его судьбу. Как же долго он шёл к этому. В тот первый раз он действовал слишком поспешно, испытывая тайный страх, что это всего лишь один из его вожделенных снов, который может прерваться в любой момент. Он овладел им быстро, не до конца прочувствовав тот момент, когда тугое кольцо мышц прорвалось и впустило его в жаркое, трепещущее нутро. Неумеха Ваньнин сначала по-идиотски слюнявил его член, пока в конец не вывел из себя, тогда разозлённый его неловкостью Тасянь Цзюнь просто насадил его на себя, как барана на вертел, и оттрахал до световых пятен перед глазами, смазав момент проникновения, который должен был стать незабываемым. Все, что было после, конечно доставляло императору ни с чем несравнимое удовольствие, однако досада от собственной нетерпеливости осталась раздражающим осадком. И вот сейчас, когда с того раза прошло два месяца, он мог надеяться, что учитель снова стал таким же болезненно узким, как тогда.       - В этот раз я не позволю тебе все испортить.       Две хлёсткие пощёчины вновь ввели Ваньнина в состояние близкое к обмороку. Воспользовавшись его временной неподвижностью, Тасянь Цзюнь вырвал из его рук остатки одежды, в которые Ваньнин пытался кутаться. Сам он все ещё был полностью одет, что порядком раздражало потому, что не получалось в полной мере почувствовать нежность кожи учителя. Быстрыми, порывистыми движениями Мо Вэйюй снял гуань и принялся стремительно скидывать один слой одеяния за другим.       Ошалевший от происходящего Ваньнин, рефлекторно попытался отодвинуться от него, за что получил очередную оплеуху. Разобравшись, наконец, со своей одеждой, Тасянь Цзюнь, полностью обнажённый, схватил учителя за тонкие лодыжки, возвращая на место.       - Сейчас этот достопочтенный так тебя отделает, что ты навсегда отучишься спорить с ним.       Сильные руки грубо развели в стороны его колени, открывая вид на аккуратное естество нежно-розового цвета.       - Как мило, - довольно рассмеялся Тасянь Цзюнь, - у тебя так мало волос, мне это нравится.       Судорожное движение и очередной удар, на этот раз по бедру, окрасил кожу красным.       - Не зажимайся, как девственница, - насмешливо фыркнул император, - твой цветочек уже сорван, поэтому нет смысла строить невинность.       Ваньнин продолжал пребывать на границе забытья и слышал его, словно через толщу воды, но и этого было достаточно, чтобы потерять голову от невыносимого чувства стыда. Он знал, что император рассматривает его промежность, жадно задерживаясь на сжатом колечке мышц, и это было настолько отвратительно, что хотелось удавиться собственным языком.       - Интересно, как поступить этому достопочтенному? - размышлял вслух император, - Войти сразу же или использовать немного смазки? Шицзунь ты бы что предпочёл? Молчишь? Тогда этот достопочтенный решит сам.       Сжатого отверстия коснулась обжигающе-горячая, влажная головка. Ваньнин неистово забился, пытаясь любым способом уйти от этого бесстыдного прикосновения.       - Нет... нет... не надо....       Но тот его будто не слышал. Разведя ещё шире его ноги и подняв выше бедра, Мо Вэйюй словно примеривался, чуть покачиваясь вперёд-назад.       - Природа щедро одарила этого достопочтенного, - продолжал он, как будто происходящее было само собой разумеющимся, - в прошлый раз ты не оценил его милости и работал ртом из рук вон плохо. Однако твоих слюней все же хватило, чтобы его член вошёл относительно безболезненно. Думаю, на этот раз тебе нужно показать, что значит принимать его без дополнительной смазки.       Горячий, внушительного размера орган требовательно толкнулся в его отверстие. Ваньнин едва не закричал от ужаса. Его руки взметнулись вверх, упираясь в грудь императора, чем вызвали его недовольное рычание.       - Убери руки, сука, это меня не остановит.       Давление чужой плоти стало практически нестерпимым, все тело пронзила такая страшная боль, что ему показалось, что он все-таки лишится сознания. Однако этого не происходило, и Тасянь Цзюнь медленно, но верно входил в него, постанывая от ощущения горячей тесноты, неумолимо раздвигавшейся под его напором. Вот этот прекрасный момент, которого он так жаждал. Отверстие Ваньнина по ощущениям было совершено нетронутым, тугое и мягкое оно нежно обволакивало его, сильно пульсируя на входе.       - Не сжимай так этого достопочтенного, баобэй, - как бы между делом заметил он, делая пробный толчок.       Ваньнин зарыдал от боли и стыда, пряча лицо в согнутом локте. Вся нижняя часть его тела словно онемела и перестала ему принадлежать.       - Тебя нужно как следует растянуть под размер этого достопочтенного.       Тасянь Цзюнь говорил все это таким будничным тоном, точно они обсуждали способы освоения новых духовных практик.       - Хотя мне бы не хотелось, чтобы твой вход потерял свою упругость, однако это неизбежно случается со шлюхами, чьи задницы часто кормят.       Боги, как он умудрялся говорить такие бесстыдные вещи с таким спокойным лицом? Сейчас Мо Вэйюй напоминал хорошего хозяина, желающего поскорее объездить и приручить норовистую кобылу.       Его член практически полностью вышел и вновь медленно, с оттяжкой прорвал анал. Ваньнин вскрикнул под довольное хмыканье императора, продолжавшего неспешно таранить его, с особым удовольствием задерживаясь на входе. За это он и любил невинных или хотя бы малоопытных птенчиков. Конечно они ни черта не смыслили в оральных ласках, но зато дарили незабываемые ощущения своими узкими попками.       - Вот так, молодец, учитель, - подбадривал он плачущего Ваньнина, - с каждым разом все проще, правда? Через несколько месяцев такой практики ты сможешь принимать этого достопочтенного без подготовки.       Со стороны это было похоже на заботу, если бы не демонический оскал и безумный взгляд. Он снова видел его плачущим, скулящим от боли, с раздвинутыми ногами и растянутым вокруг его члена задом. И это было прекрасно. Ненависть, смешанная с сильнейшим возбуждением, накатывала на него бешеными волнами. Сейчас, еще немного пытки, еще несколько толчков, от которых дырка Ваньнина станет еще податливее, и он отпустит себя. Этот достопочтенный втрахает учителя в кровать так, чтобы он не мог еще несколько часов свести ноги.       - Ты готов? - как бы между делом поинтересовался он, хитро приподнимая бровь, - Конечно, готов...       Вся ярость, копившаяся на протяжении двух месяцев, была выплеснута на это хрупкое тело. Тасянь Цзюнь снова и снова вонзался в его нутро с силой и деликатностью кабана. Не зная жалости, он складывал его пополам, так что собственный член Ваньнина мелькал перед его лицом, и вжимал в кровать, сотрясая мощными, глубокими толчками. Это не было похоже на соитие людей, скорее спаривание диких животных, одно из которых было самым чудовищным образом раздавлено и подчинено воле более сильного. Не зная куда деться, как сбежать от этой муки, Ваньнин молил богов подарить ему обморок, но они оставались глухи.       Когда в очередной раз Тасянь Цзюнь решил поменять позу, вздёрнув его на колени и толкнув грудью к стене, Ваньнин не узнал собственный хриплый, надломленный голос:       - Пожалуйста, хватит, я больше не могу...       - Кого это интересует? - раздалось рычание на его ухом, а в следующее мгновение мочку пронзила острая боль.       Ваньнин в изнеможении застонал, невольно откидываясь головой на его плечо.       - Пытаешься обмануть меня, учитель? - обманчиво ласковое касание языком основания шеи, сменилось резким укусом.       Ваньнин закричал во весь голос, не в силах более сдерживаться. Все его представление о мире, добре и зле, правильном и неправильном, разбивалось по воле этого человека столь близкого в прошлом и далёкого сейчас. Кажется, он впадал в состояние близкое к трансу, ибо боль от грубых проникновений и зубов стала какой-то размытой и едва осязаемой. Вместо неё перед глазами проплывало прошлое. Юный Мо Жань с его добрыми, светлыми глазами и лучезарной улыбкой... сколько раз он пытался привлечь внимание учителя, но вместо него получал только ругань и наказания...       "Учитель посмотрите, у меня правильно получается?"       "Учитель давайте вместе сходим в новую харчевню?"       "Учитель какие цветы вам нравятся больше всего?"       "Учитель, что вам подарить на Новый год?"       "Учитель... учитель... учитель..."       - Учитель? Ваньнин? Ты меня слышишь?       Должно быть он и правда потерял сознание потому, что голос Мо Вэйюя и лёгкие шлепки по щекам были едва различимы. С трудом открыв глаза, Ваньнин обнаружил себя полулежащим на коленях императора. Тело хранило отголоски боли, между ног было мерзко и мокро, но сомнения не оставалось, все закончилось.       - Очнулся?       - Мо... Жань... - прошептал Ваньнин, - я... я...       Брови императора удивлённо вздёрнулись. Он попытался заглянуть в его лицо, но Ваньнин из последних сил прижался к его груди, не желая ни на секунду терять физический контакт. С ним происходило что-то странное. Видимо, и без того травмированная психика не выдержала напряжения и дала сбой, иначе, как можно было объяснить, что он льнул к нему в надежде получить немного тепла. Рука императора поднялась было, чтобы погладить его по голове, но в последний миг опустилась обратно. Что еще за игру придумал его ничтожный шицзунь? Думает, что имеет право на ласку и утешение после всего, что натворил? Какая глупость.       - Если пришёл в себя, то слазь с меня.       Но Ваньнин упрямо покачал головой, продолжая вжиматься лицом в его грудь и тяжело дышать. Пока он чувствовал его рядом, вдыхал тяжёлый, мужской запах, ему было все-равно, что будет дальше. Никогда, кроме той первой ночи, он не был так близко к своему ученику.       - Ваньнин, - настойчиво проговорил Мо Вэйюй, - тебя нужно вытереть.       Однако попытка снять его с колен не увенчалась успехом. Цыкнув, Тасянь Цзюнь дотянулся до более-менее целого куска ткани, бывшего когда-то частью верхнего ханьфу учителя, и принялся вытирать им вытекавшую из его зада сперму. От прикосновения к истерзанному входу Ваньнин поморщился, но, о чудо!, даже не попытался ему помешать.       - Ты быстро учишься, шицзунь, - с улыбкой проговорил император, - теперь нам будет проще ужиться друг с другом.       Ваньнин сдавленно всхлипнул, чувствуя, как отупение сменяется подступающей истерикой. Неужели он настолько слаб, что достаточно двух раз, чтобы его дух был сломлен? Какое разочарование в самом себе, как стыдно и непростительно. Слезы градом потекли из воспалённых глаз, орошая плечо и грудь Мо Вэйюя. Тот с довольной улыбкой баюкал его, обняв за плечи и даря обманчивое ощущение покоя. Он так и не погладил влажные, спутанные волосы, полагая, что этот жест слишком интимен и предназначен исключительно для любимого человека. Но ненависть, утолив свой голод, поутихла, и позволила тёмной, извращённой нежности просочиться в обугленное, дымящееся сердце. Мо Жань все-таки коснулся пальцами шелковистых прядей.       - Это не последняя наша схватка учитель, - тихо сказал он, точно ведя разговор с самим собой, - их будет еще великое множество, но ты проиграешь в каждой. Я сделаю тебя послушным и ручным, и даже на смерть ради меня ты пойдёшь с удовольствием...       Его бормотание, немного несвязное, полубезумное усыпляло измученного Ваньнина. В руках этого человека, воплотившего в себе казалось две крайности, который был для него самым близким и желанным существом, и который назвал его унижение своей целью и думал лишь о том, как бы посильнее причинить ему боль, Ваньнин испытал странное умиротворение, незаметно для себя погрузившись в тревожный, мимолётный сон.