Осколки твоей лжи

Ночь висит над Мондштадтом темным полотном, скрывая чужие секреты, и лишь редкие вкрапления звезд да серебряный диск луны спасают людей от кромешной тьмы. Ночь — время недозволенного, когда запретные желания обретают силы и когда можно все то, что нельзя было днем.        С высоты Собора Барбатоса весь город, как на ладони, и Кэйа пустым взглядом всматривается в мерцающие огни Мондштадта. Смотрит вниз и прикидывает про себя, до скольки он успеет сосчитать, пока будет лететь с крыши.        Ни с какой крыши он, к своему сожалению, не полетит — об этом напоминает устроившаяся рядом Розария с бутылкой вина и пачкой непонятно откуда взявшихся сигарет. Как всегда сидит с ним за компанию, и Кэйе иногда даже думается, что он не такой уж и плохой собутыльник. Хотя вкусы Розарии довольно специфичны.        — Иногда от алхимии Альбедо даже есть польза, — отвечает она на немой вопрос рыцаря и протягивает ему сигарету. Ледяной голос — лезвием по ушам — и такой же ледяной взгляд. Розария будто вся сделана изо льда Драконьего Хребта — такая же холодная и прочная, не сломать ничем.        — Спасибо, — Кэйа принимает протянутую ему сигарету и глубоко затягивается. Привычный вкус табака оседает во рту, едкий дым заполняет легкие — такие же едкие мысли заполняют тяжелую голову, и Кэйа бы так хотел избавиться от них. Ветер подхватывает тлеющий пепел, унося куда-то в ночное небо, и Кэйе думается, что все это ужасно неправильно.        «Полуденная смерть» обжигает горло, а они даже не морщатся — оба привычные, не в первый раз сидят вот так на крыше собора — Кэйа лишь тихо ворчит и говорит, что надо было взять больше. Розария пропускает пустые слова, что будто ветер проносятся вскользь, не имея особого смысла, мимо ушей. Кэйа любит говорить попусту, но иногда Розария будто слышит то, чего не должна была. Она слышит всегда лишь самое важное — секреты, что видны только в такие тихие ночи.        — Я жалок, — как бы невзначай, чересчур небрежно бросает Кэйа, а Розария делает вид, что ей как обычно все равно. Она тихо вздыхает, делая очередную затяжку, и готовится услышать непривычную из уст капитана правду — холодную и больную. — Все, на что я способен — убивать себя сигаретами и алкоголем. А мог бы уже давно покончить со всем раз и навсегда и перестать приносить всем проблемы.        Лицо Кэйи не выражает абсолютно никаких эмоций — ни тоски, ни печали — ледяная маска равнодушия, в которой Розария невольно узнает себя. Она всматривается чуть пристальнее, видит, как у него дрожат руки — Кэйа едва не роняет сигарету, но будто не замечает этого.        Розария не знает, что ему на это ответить, поэтому молчит. Она редко дает советы и никогда не лезет не в свое дело — суицидальные мысли капитана Ордо Фавониус уж точно не ее забота. Но внутри все равно что-то ноет неприятно от одного лишь взгляда на Кэйю — будто смотреть в кривое зеркало на свое отражение.        Розария сбивается со счету, которую сигарету за сегодня уже выкуривает, и только тяжело вздыхает. Кэйа залпом допивает вино, и она даже не возражает — кажется, ему сейчас нужнее.        Кэйа про себя удивляется тому, как с каждым разом «Полуденная смерть» заканчивается все быстрее и быстрее, и слегка разочарованно отбрасывает бутылку в сторону. Ему хочется просто забыться — выкинуть из головы назойливые мысли, и он завидует сейчас Розарии, которая, кажется, совсем ничего не чувствует. Хотя при более детальном рассмотрении он подмечает чуть сведенные брови и плотно сжатые губы — хруст льда, что вот-вот треснет — будто она заставляет себя молчать.        — Знаешь, — с напускной беспечностью тянет Кэйа, — я все никак ума не приложу, зачем ты каждый раз сидишь тут со мной?        Розария нехотя переводит усталый взгляд на капитана и опять молчит. Она опять не знает, что ответить, и совершенно не хочет разбираться в собственных мотивах.        — Глупый вопрос, — сухо бросает Розария. Делает долгую паузу, все размышляя, стоит ли опять открывать рот или же за сегодня она была уже слишком многословна. — Кто иначе потащит тебя домой и не даст украсить своими внутренностями главную площадь. Если Барбара увидит такое с утра пораньше, ее точно хватит удар. Будет неприятно.        Кэйа заливается хриплым смехом, а Розария мысленно проклинает себя за излишнюю откровенность — ледяное равнодушие трещинами, хрусталь немого безразличия вдребезги. Розария никогда не вмешивается, потому что из нее плохая советчица — куда лучше у нее получается слушать, это она обычно и делает. Но не в эту ночь.        — Ты не приносишь всем проблемы, — Розария готова откусить себе язык — так много она еще не говорила и никогда не собиралась. По тонким пальцам ползут ледяные осколки, снежинки танцуют на ладони — она молчит пару минут, а потом добавляет: — По крайней мере мне.        Кэйа смотрит в глаза напротив — морозная сталь с отливом в ледяную бирюзу — и едва ловит обрывки сказанных фраз. Он слышит треск — или это у него в груди разбиваются те самые стены, что он так старательно выстраивал? Кэйа сидит так близко, что может дотронуться до хрустальной кожи — она такая же ледяная на ощупь, как и вся Розария? Он тянется, потому что хочет узнать. Потому что хочет почувствовать, хочет разломать все стены и маски, хочет увидеть все, что скрыто от глаз днем и что вырывается наружу в ночи.        Он тянется ближе, и Розария не отстраняется.        Лед у них один на двоих, но у каждого свои раны, своя боль и своя история. Оба прошли через многое, они знают, что такое горечь утраты и полное отчаяние — потому и ладят так хорошо, ведь легко могут понять друг друга. Холод во взгляде напротив и лед в сердце, что бьется в такт чужому — слишком, до невыносимого похожие внутри, но каждый скрывается за своей маской.        Только друг перед другом эти маски они могут снять, показав хотя бы часть себя настоящих. Ненадолго приоткрыть завесу, впустить в сердце хоть кого-нибудь.        Из желаний остается лишь одно — топить боль, обиду, отчаяние друг в друге — топить лед в мимолетном влечении и искрах страсти. Быть рядом, лишь бы не теряться в одиночестве.        На губах вкус дешёвого табака вперемешку с вином — вкус горечи и поломанных судеб. Холодная ночь скрывает их от взоров других людей и оголяет все чувства, делая слишком уязвимыми. Но вдвоем не так страшно. Пальцы путаются в чужих волосах, сжимая покрепче, словно хватаясь за последнее, что может удержать в этом мире. Прохладный ветер уносит шумные вздохи и тяжелое дыхание, а в темноте виднеются лишь глаза — тоже одни на двоих, кристаллы льда под стать Крио Глазу Бога, что вот-вот пойдут трещинами и разобьются на тысячи осколков.        Они сами вот-вот разобьются — потерять себя во лжи и секретах — они оба на грани, но не дадут друг другу упасть.        Кэйа чувствует ледяное дыхание — а губы горят огнем. Он осторожно касается ее руки, крепко переплетает пальцы с чужими и сжимает почти до больного. У Розарии тонкие, угловатые пальцы, но кожа — тепло приходящей после морозов весны и нежность лепестков только распустившихся роз. Она сжимает его руку в ответ — безмолвное признание, по крупицам собранное доверие и невольная привязанность. Розария не пытается улыбаться, но Кэйа тонет в непривычной нежности взгляда, впервые за долгое время чувствуя хоть что-то, кроме ледяного одиночества — разбитое сердце за выстроенными стенами — и осторожно прижимает ее сильнее к себе в неловких объятиях.        Когда Кэйа засыпает, уткнувшись ей в плечо, Розария надеется, что это все лишь побочный эффект «Полуденной смерти» — пустой самообман, и Розария прекрасно это понимает. Она упоенно слушает мерное сопение под ухом и осторожно перебирает синие пряди — Розария никогда не лезет в чужие проблемы, но проблемы капитана кавалерии для нее уже давно не чужие.