Последнее лето

Когда Ягыз наконец вышел из кабинета главного прокурора, в его ушах все еще звенело. Прокурор Мерьем умела и любила накричать, в этом ей не откажешь, но сегодня она превзошла себя. Ее вопль «имейте в виду, прокурор Ягыз, я вам не Хакан Йылмаз, и здесь не Стамбул» наверняка услышал в Стамбуле сам учитель Хакан. Ягыз знал, что столкнется с враждебностью местных, когда ехал сюда. Стамбульский выскочка приехал учить нас нашей же работе – это было написано на лице каждого работника правосудия Измира. Кроме обычной ревности к приезжему, на место прокурора по особым поручениям рассчитывали люди, проработавшие в Измире годами, знавшие здесь все от и до, и то, что столь опасное, но такое желанное место отдали тридцатилетнему прокурору из Стамбула, желторотому птенцу по меркам прокуратуры, вызывало у его нынешних коллег раздражение. Ягыз знал, что они следят за каждым его шагом, и мигом бегут докладывать о малейшем спотыкании. И следовало признаться, сегодня Ягыз споткнулся, и споткнулся так, что заметили все. Если бы он просто незаконно арестовал приезжих гангстеров, это уже было бы плохо, но Ягыз арестовал еще и Синана Эгемена и Ниль Шаноглу, и о том, что это пока не просочилось в прессу, пришлось позаботиться путем многочисленных кнутов и пряников. Ягыз лично пообещал эксклюзив редактору сайта местных сплетен, только бы тот не запустил в эфир свое любимое «шок-шок-скандал!» Прокурор Мерьем снимала с него стружку долго и со вкусом: за то, что в Измир заявились бандиты из Стамбула, за то, что с ними, как оказалось, повязана светская львица Ниль Шаноглу, за то, что арестован сын Хазыма Эгемена, за то, что с Ягызом живет дочь «госпожи Фазилет», даже за то, что Ягыз – сам сын Хазыма Эгемена, и за то, что прокурор Мерьем не узнала обо всем этом заранее. О последнем, на самом деле, Ягыз не собирался рассказывать никому, но увы – если бы он заткнул Синану рот кляпом и в таком виде ввел в Дворец Правосудия, никакой эксклюзив не помешал бы редактору-сплетнику опубликовать его «шок-шок-скандал». А так – крик Синана «Брат, вот увидишь, я пожалуюсь нашей маме» услышали все в здании, и моментально сложили два и два. Семья Эгеменов была одним из столпов общества Измира, и осознание, что среди них работает один из членов этой семьи многих заставило поменять к нему отношение, он уже видел это – как они смотрят на него, как разговаривают с ним, настороженно, осторожно, с любопытством. Теперь все понятно, говорили они. Почему он так холоден и высокомерен – теперь все понятно. Почему он так рано добился успеха – теперь все понятно. Почему он нарушает правила и не боится за это получить – теперь все понятно. Почему его перевели в Измир и назначили на место, на которое претендовали другие, более заслуженные измирские прокуроры – теперь все понятно. Теперь он не был «одним из нас». Теперь он стал «одним из них». Богатенький мальчик, играющий в охотника за преступниками, готовый при любой опасности покинуть их ряды, чтобы отправиться работать на тепленьком месте в холдинге Эгеменов. Ведь столько раз стольких многих из них сравнивали с ним и спрашивали, почему, почему вы не можете быть такими же храбрыми, такими же жесткими, такими же безрассудными, такими же не боящимися ни бога, ни черта? Теперь все понятно, говорили они. За его спиной стоит Хазым Эгемен, чего ему бояться. И что мог поделать Ягыз теперь? Он же не мог отлавливать каждого по одному и рассказывать, как он не разговаривал со своей семьей тринадцать лет, как ломал спину в стамбульском порту целыми днями, а ночами корпел над учебниками, готовясь к поступлению в университет, как потом ночами протирал столы и мыл посуду в ресторанах, чтобы днем ходить на лекции, как голодал и спал на полу в дешевой квартире, которую делил с десятью другими недоедающими студентами, как пахал круглыми сутками, заезжая в свою квартиру только чтобы переодеться и принять душ, когда сменная одежда, которую он держал в своем кабинете, приходила в негодность. Ягыз мог кричать об этом с крыши Дворца, но никто не послушал бы его. Они все для себя решили, когда Синан крикнул: «Я все расскажу маме, брат!» Ягызу сейчас как никогда хотелось вернуться в Стамбул. Туда, где никто не знал, что такое «Эгемен Груп», что он имеет к этому отношение, а те, кто знал, были в курсе, что за этим стояло. Учитель Хакан, Эрдал, Айше… Забавно, что именно благодаря Айше Ягыз понял, что Хазан что-то проворачивает с Синаном. Когда мама… Госпожа Севинч… приходила вчера, в числе прочего она упомянула, что пропустила его свадьбу. Что не видела женщину, на которой он был женат, что не помогла ему уберечь брак… Только привычка в любых обстоятельствах держать лицо не позволила Ягызу выдать его изумление. Он не стал поправлять госпожу Севинч, что никогда не был женат. Она говорила, что ей сказал Синан, и сначала он подумал, что этот выдумщик просто наплел какую-то чушь, но разговор с Хазан вчерашним вечером все прояснил. Это она ему наплела, а тот в свою очередь наплел матери. Видимо, тогда в Стамбуле она неправильно поняла их внутреннюю шутку. Ягыз и Айше вместе учились в университете, вместе пришли в прокуратуру, вместе вели множество дел, и все называли их «мужем и женой». А когда Айше перешла в министерство, она стала «бывшей женой». Таким образом, все стало понятно. Хазан общалась с Синаном. Общалась настолько тесно, что сплетничала с ним о том, что ее не касается. Оставалось только догадываться, что еще она ему наплела. Забавно, но Ягызу это казалось каким-то… Предательством. Что она вот так просто бегала от него к его брату, сводному брату, но все же – и рассказывала ему все, все то, что ее не касалось. Она не имела права тогда, за ужином, разбалтывать о его расстройстве пищевого поведения. Не имела права каждому встречному в квартале рассказывать, как она, мол, следит за его домом, потому что иначе он жил бы в подобии тюремной камеры, какой была его квартира в Стамбуле. И не имела права рассказывать Синану о его бывшей жене, которой к тому же не существовало. И она не имела права так просто сбегать от него, особенно после того, как он, словно дурак, напился и раскрыл ей душу, вывалил ей все, чужой девчонке, спустя несколько месяцев знакомства, вывалил все, что скрывал от своих самых близких друзей многие годы. Он рассказал ей все, не только потому что был пьян, не только потому, что был расстроен… Он доверился ей. Ягыз думал, что она поймет. Сможет понять. Тогда, во время ужина, она поняла. Не послушала эту самодовольную Ясемин, которая сочла, что имеет право судить его только потому, что сама была из тех сирот, которых не усыновили, а потому думала, что ее жизнь была сложнее, и остальные не имеют права жаловаться. Он думал, Хазан его поняла. Идиот. Именно поэтому ему безумно хотелось ее просто-напросто придушить. Не только потому, что она сбежала. Поставила под удар их с прокурором Хаканом операцию, что Фвзилет могла перестать говорить, что они больше не будут узнавать о том, что вытворяет Корай в Стамбуле, и что происходит в других городах, не только потому, что подставилась под удар Безумного Четина, не только потому, что подставила под удар его младшего брата. Потому что она его обманула. Ягыз ненавидел лжецов. Безумно, до клокочащей ярости в горле ненавидел. Он больше не ненавидел воров, наркоторговцев и убийц. Сжигая сердце в ярости и ненависти против них человек рисковал сгореть слишком быстро, и его ненависть к этим отбросам утихла, осталось лишь холодное, презрительное отвращение. Но лжецы, лицемеры, притворяющиеся порядочными людьми, а также те, кто втирается в доверие и обманывает – их он ненавидел. И ему до сумасшествия хотелось ее убить. И тогда, на пристани, ему казалось, что он не сдержится и убьет ее, просто свернет ей шею, и он задыхался от бешенства, слушая нелепую чушь, которую она несла, и когда он скрутил ее, он был буквально в секунде от того, чтобы просто ее прибить. Пока она не посмотрела ему в глаза. Своими огромными напуганными, честными глазами невинного олененка. Даже это в ней было ложью, но этот взгляд остановил его лучше любого удара. Она смотрела на него потрясенно, удивленно, напуганно, и ему хотелось… Ягыз не знал, чего ему хотелось. Сделать что-то. Что-нибудь. Что угодно. И теперь он не знал, что делать с ней. Разве он сможет еще раз ей поверить? Он должен был отказаться от нее. Отправить ее в Стамбул. Пусть ее запрут в камере. Пусть приставят к программе защиты свидетелей. Пусть найдут ей другого няньку. Ему следовало стереть ее из жизни. Выбросить. Выбросить, как других лжецов. Вроде его приемной матери, госпожи Севинч. Она тоже ему лгала. Лгала, что любила его. Что никогда не отличала его от своих других детей. Что дорожила им. Она красиво говорила, госпожа Севинч, но она никогда ничего не делала. Она говорила, что не хотела, чтобы он уезжал в Америку – и ничего не сделала. Говорила, что не хотела бы, чтобы он занимался тем, чего не хочет – и ничего не делала. Говорила, что не хотела скрывать от него правду – и ничего не делала. Если бы это был Синан или Гекхан, если бы кого-то из них отец, господин Хазым захотел отправить на чужбину, промолчала бы она тогда? Если бы в жизни Селин была страшная тайна, менявшая все ее представление о жизни, скрыла бы она ее от нее? В тот день она слушала все это, все эти причитания господина Хазыма, его самодовольные речи о том, сколько он сделал для Ягыза, сколько потратил на него средств, сил и усилий, и сколького он ждет от него в ответ – она молчала. Когда он рассказывал, как буквально вырвал его из рук его родной матери, в свои руки, все еще обагренные теплой кровью его родного отца – и она молчала, словно в этом не было ничего дурного. Это было нелегко, вырвать из своего сердца любовь к этим лжецам. На это понадобились годы. Годы он все еще пытался их оправдать. Годы он еле сдерживался от того, чтобы вернуться. Но время – лучший доктор. Он лечит даже от любви. Ягыз смотрел в двустороннее зеркало, наблюдая за допросом Мерта Эрйигита. Тот держался нагло, шутил, веселился, отлично зная, что надолго он здесь не задержится. Ягыз знал, что Безумный Четин в соседней допросной только матерится в ответ на все вопросы, Ниль Шаноглу, скучающе закатывая глаза и изучая ногти, равнодушно требует адвоката, а шестерки тупо молчат. От того, что он привез их сюда, не было никакой пользы. Ни от них, ни от Синана, ни от Хазан. Дверь комнаты отворилась и заглянул молодой полицейский с очень взволнованным видом. – Мой прокурор, – на его лице было какое-то ликование. – К вам пришел ваш отец! Комиссар Нилюфер и прокурор Ялчин быстро переглянулись, посмотрели на него, и тут же уставились на Мерта в зеркале. Слишком внимательно уставились, будто он рассказывал самые сокровенные тайны своего отца, а не насмешничал над старшим комиссаром. Ягыз сжал челюсти, отчаянно сдерживаясь от желания ударить кулаком в стену. – Значит, обошлось без тети Гюзиде, – пробормотал он под нос и почувствовал, как все искоса уставились на него. – Проведите его в мой кабинет, – холодно сказал он и прошел к двери. Идя по коридору он чувствовал, как его спину буровят взгляды, и почти слышал шепотки: «Хазым Эгемен». Хазым Эгемен. Имя, которое он никогда не желал бы слышать, которое не слышал годами, но которое слышал теперь постоянно, и теперь должен был увидеться с ним лицом к лицу. Когда пришла госпожа Севинч, в нем что-то дрогнуло. На секунду, на короткую секунду, прежде чем он заставил себя сжать кулаки, стиснуть зубы и вытолкнуть из себя любые мысли о жалости. Испытает ли он жалость к Хазыму Эгемену? Ответ был простой. Нет. Как только он вошел, Ягыз понял, что не испытывает к этому человеку ни жалости, ни сочувствия, ни каких-либо иных теплых или светлых чувств. Госпожа Севинч сожалела. Госпожа Севинч горевала. Этот человек был как обычно доволен собой. Хозяин жизни. Хозяин города. – Немедленно выпусти Синана. Ягыз приподнял брови, откинувшись в кресле. Он отказался подниматься с места, просто сидя за столом. За его спиной стоял красный флаг. Висел портрет Ататюрка. За его спиной был закон. И правда. А за спиной господина Хазыма только вечная, бесконечная ложь. – Я сказал, немедленно выпусти Синана. – Добрый вечер, господин Хазым, – Ягыз иронично усмехнулся. – Я сказал… – Я прекрасно вас слышал. Вопрос в другом, господин Хазым. С чего мне вас слушать? – Я приказываю тебе… – О, – Ягыз перебил его, с трудом подавив желание расхохотаться от подобной нелепости. Спустя тринадцать лет этот человек все еще думает, что может приказывать ему. Что имеет право ему приказывать. Что спустя столько лет, Ягыз снова вскочит перед ним и начнет прислуживать ему, как дрессированная собака. «Ягыз, сидеть! Ягыз, лежать! Ягыз, голос! Ягыз, дай лапу! Хороший мальчик, хороший, пошел вон!» «Я больше не твой пес, Хазым Эгемен. Ты больше мной не командуешь». – Кто вы такой, чтобы мне приказывать, господин Хазым? Хазым Эгемен разглядывал его с видом пророка, узревшего грехи своего народа, и оскорбленного в лучших чувствах. Разочарование. Самое страшное для Ягыза когда-то – разочарование в глазах его отца. Ягыз улыбнулся. Это больше его не задевало. «Ты больше не имеешь надо мной власти, Хазым Эгемен». – Как же низко ты пал. Ягыз удивленно вздернул голову, с интересом уставившись на своего бывшего отца. – Да? Расскажите, как именно? – Чтобы отомстить мне, ты отыгрываешься на собственном брате, так? Арестовал его, чтобы досадить мне. Не думал я, что ты докатишься до подобного. Ягыз не выдержал и расхохотался. – Насколько же вы эгоцентричный человек, господин Хазым, – сказал он, рассмеявшись. – Я, я, я… У вас это так и не прошло, правда? Вы по-прежнему считаете себя центром земли. Весь мир не вертится вокруг вас, господин Хазым. Синан здесь исключительно за свои заслуги. Я не отыгрываюсь на других, Хазым Эгемен. Каждый получает свое. Каждый получает то, что заслужил. Синан получает свое, и ты свое получишь, – Ягыз перешел на ты, он не желал больше высказывать уважение этому человеку. – Конечно, – Хазым презрительно скривил губы. – Получаю то, что заслужил. После того, что я сделал для тебя. Вырастил тебя. Выкормил. Выучил. А ты… Неблагодарный. Даже то, что ты сидишь сейчас здесь, – он оглядел кабинет, – даже это моя заслуга. Что ты поступил в университет, сделал карьеру – ничего бы этого не было, если бы я не дал тебе все, что я дал. – О да, – Ягыз едва сдерживал накипающий гнев. – Ты растил из меня Эгемена. Достойного этого имени. Так ведь ты говорил? Того, кто не уронит имя в грязь. Того, кто будет достоин носить это имя. Ты надел это имя на меня, словно ошейник, и привязал к цепи, и теперь спрашиваешь, почему я не благодарен за эту цепь. – Если это имя было так тебе противно, почему же ты его не сменил? Почему так и остаешься Ягызом Эгеменом? Почему не выбрал другое, а продолжаешь носить его, носить мое имя, щенок? Ягыз пожал плечами. – Я думал об этом. Размышлял. Даже планировал. А потом подумал: а почему? Из нас двоих, Хазым Эгемен, мерзавец – ты. Почему же я должен менять имя? Я ношу это имя с достоинством, – громко сказал он, перебивая господина Хазыма. – Я прославляю это имя. Я делаю этому имени честь. В то время как твои родные дети позорят его, кто во что горазд. – Он засмеялся, видя лицо господина Хазыма. – Но это ведь тебя не волнует, да? Тебя никогда не волновало, как они носят это имя. Они ведь родились с ним, им не нужно было его заслужить. Только я должен был его отрабатывать – радуйся, Хазым Эгемен. Никто не посмеет сказать, что я запятнал это имя. – Ты арестовал своего брата… – Дай Аллах, не его последнего, – Ягыз едва не задыхался от злости, но многие годы практики позволили ему сохранить невозмутимый вид. – Что ты мелешь, мерзавец! Ягыз опустил голову, приподняв палец. – Лучше подумай о том, что делаешь, господин Хазым. Оскорбление должностного лица при исполнении обязанностей. – Как же ты жалок, мальчишка, – прорычал Хазым, и Ягыз криво усмехнулся. – Да, это было мелко, – согласился он. – Можем поговорить о крупном. Он встал из-за стола, поднимая папку, и достал из нее фотографию. – Знаешь, кто это? – Он показал ему фотографию, не давая ее в руки. – Этого человека зовут Четин Эрйигит. Импозантный мужчина, правда? Вот, что делает его еще импозантнее. Он достал вторую фотографию и повернул ее к отцу, и с удовлетворением отметил, как с лица Хазыма пропали краски. – Или вот еще. И вот. Или вот. Вот эта особенно красочная, правда? Бензопила, – объяснил он, глядя в посеревшее лицо Хазыма Эгемена. – Знаешь, что общего у всех этих людей? Их всех убил Четин Эрйигит. И сегодня я арестовал твоего младшего сына в обществе этого самого Четина Эрйигита. Я успел буквально за несколько минут до того, как Безумный Четин добавил Синана в это изысканное общество. Потому что твой младший сын влез в дело, в которое не должен был лезть. Но, – сказал Ягыз, перебивая собиравшегося что-то сказать отца. – Даже если бы не влез в это дело, рано или поздно с Четином ему пришлось бы связаться, и это закончилось бы плохо, и знаешь, из-за кого? Из-за тебя. Он достал еще одну фотографию. – Знаешь, кто это? Похоже, узнаешь. Безумный Четин и его любимая племянница. Ниль Шаноглу. А что у нас здесь? Копия договора о совместном предприятии госпожи Ниль Шаноглу, господина Ферида Ямана и господина Хазыма Эгемена. – Яманы, господин Хазым, – тихо сказал он, глядя в лицо отца, бывшего отца. – Яманы и дочь Корая. Во что ты влез, Хазым Эгемен? – Ягыз спросил это, глядя в окаменевшее лицо человека, которого когда-то звал отцом. – Как именно ты валяешь в грязи наше имя, папа? – Последнее слово он произнес с наигранной иронией. – Ты несешь чушь, – твердо ответил Хазым, снова глядя ему прямо в глаза, самодовольно, гордо, уверенно. – Это всего-навсего коммерческая сделка. – Я разберусь в чем дело, – пообещал Ягыз. – Я докопаюсь, будь уверен. И когда узнаю… На этот раз я не стану молчать. На этот раз покрывать тебя я не буду. Я дал тебе второй шанс, Хазым Эгемен. Третьего не будет. – Ты? – Хазым усмехнулся. – Кем ты себя возомнил, неблагодарный мальчишка? Решил отомстить мне? Устроить на меня охоту? Так расплатиться за добро, которое я тебе дал? – Он все еще говорит о добре, – Ягыз приподнял руки, словно сдаваясь. – Если бы я хотел тебе отомстить, Хазым Эгемен, я бы сделал это уже давно. Но я не такой человек. Я не роняю свое имя. Я буду честно служить закону. Если ты больше не нарушал – тебе нечего бояться. Он прошел к двери, открывая ее, знаком показывая, что господину Хазыму пора знать честь. – А если нарушил, – тихо сказал он, когда отец двинулся к двери. – А если нарушил, – он произнес это тише, и Хазым повернулся, глядя ему в глаза. – Я посадил родную мать, – почти шепотом сказал он. – Ты думаешь, я тебя пожалею, Хазым Эгемен?