Кровавая роза / Blood Rose

Прошел месяц после того, как Гермионе Грейнджер удалось влиться в ряды Рыцарей, и Риддл не совсем понимает, что с ней делать. Она остроумна, чрезвычайно умна (всего на немного отстает от него в рейтинге класса), непредсказуема, преступно хороша в дуэлях и не похожа на всех девушек, которых он встречал раньше. Если говорить начистоту, то она очень, очень ценна для его дела. Настолько, что когда в первую неделю октября у нее начинается сильный кашель, Риддл сразу это замечает. Она отмахивается от его любопытных взглядов, комментариев и приподнятых бровей и говорит, что через неделю всё будет в порядке. Но лучше не становится. Через несколько недель он застает ее, прячущейся в уборной, по дороге на Астрономию. Его первая мысль – что она там с кем-то еще (что довольно типично для такого места с высокой концентрацией подростков с бущующими гормонами), но, услышав ее кашель, он быстро приходит к выводу, что она одна. – Грейнджер? Она напрягается, услышав его голос, дикие волосы обрамляют ее неестественно бледное лицо. – Риддл? Он кивает и заходит в уборную, накладывая простые защитные чары. – С вами все в порядке, мисс Грейнджер? Он не мог допустить, чтобы один из его Рыцарей заболел, особенно самая способная из тех, кого ему удалось заполучить. Он сохраняет с ней дистанцию и придерживается официального тона. – Я в порядке... – пытается произнести она, но срывается на очередной приступ кашля, и все ее тело содрогается. Он смотрит на нее с легким чувством раздражения, которое переходит в тревогу, когда она, шатаясь, идет вперед, спотыкаясь о его руки. – Грейнджер?! Ведьма снова вздрагивает, и он оглядывается вокруг в поисках кого-нибудь из своих Рыцарей, профессоров, хоть кого-нибудь, на кого можно скинуть ответственность за ведьму. Коридор совершенно пуст. Он вздыхает. Утреннего кофе сегодня явно было недостаточно для таких дел. Ее кашель постепенно стихает, и она высвобождается из его объятий. Ее лицо раскраснелось. Он не может понять почему – от смущения или от кашля – возможно, от того и другого. Она открывает рот: – Я… Он прерывает ее, нисколько не смутившись. – Не испытывай меня, Грейнджер. Безопасность моих Рыцарей имеет первостепенное значение, поскольку, хотя я более чем способен достичь своих целей без единого из вас, вы все полезны... своими уникальными способностями. Ты солгала мне об этой «простуде», в которой есть явно нечто большее. Ее губы трогает нерешительная улыбка – почти забавно, как он волнуется из-за такой простой вещи, как кашель, – если бы она не знала его будущее, то могла бы подумать, что ему не все равно. Она встречает его взгляд – то, на что мало кто из Рыцарей осмеливается; то, что пробуждает в нем любопытство (неужели она не боится его? Конечно, в Европе она видела нечто и похуже, попав в гущу войны Гриндевальда, но неужели его скрытые угрозы не действуют?) – и тонко улыбается. Он находится в нескольких сантиметрах от нее и его выражение лица сейчас близко к оскалу. Как всегда, она бросает ему вызов. Он должен наказать её за это; он должен поставить её на место и должен был сделать это уже давно, но, как и всегда, что-то останавливает его в шаге от принятия такого решения. Взмах ее палочки, и их окутывает заглушающее – процедура, о которой любой другой Рыцарь забыл бы. В его груди кольнуло раздражение. – Я прошу прощения, милорд, – она медленно склоняет голову. – Я не хотела причинять вам неудобства. Я просто... Она снова кашляет, и что-то вылетает изо рта и слетает с губ, паря в воздухе, и приземляется у его ног. Ее глаза расширяются. Он нахмуривает брови. Он опускается на колени, и она быстро следует за ним. Их взгляды устремлены вниз, а мир застыл вокруг. Между ними на холодном каменном полу лежит маленький красный лепесток. – Грейнджер, – он едва сдерживает ровный и спокойный тон. – Что это? Она сглатывает, и их глаза снова встречаются. – Группа когтевранцев заколдовала меня по дороге на Травологию, и я кашляла лепестками цветов... Всю неделю. Это ложь, и они оба это знают. Его глаза сужаются, и он подбирает лепесток с пола. – Их имена? Он не упускает из виду беспокойство, промелькнувшее на ее лице, и ухмыляется. По крайней мере, она прекрасно знает, на что он способен. – Правда, Риддл, все в порядке... – Имена. Ему интересно, как далеко она зайдет, чтобы отстоять свою ложь. Позволит ему пытать невинных? Он и раньше видел, как в ее карих глазах мелькала жестокость, но такое случается редко. В ее тоне появилось что-то суровое. – Милорд, я уже разобралась с ними. Она снова встречает его взгляд, как не осмелился бы сделать ни один из Рыцарей. Он смотрит на нее. – Ты смеешь сомневаться во мне? Ее лицо съеживается, как выброшенная оберточная бумага, и он борется с ухмылкой. Он выжидает, позволяя в воздухе повиснуть звукам своего предупреждающего тона. Каким-то образом ей все еще удается сохранять спокойствие. – Конечно, нет, милорд. Я просто хочу сообщить, что вам нет необходимости предпринимать какие-либо действия. Я уже более чем разобралась с виновниками. Вы знаете, я вполне способна справиться сама. – В этом я не сомневаюсь. Назови имена, Грейнджер. Или не только они понесут наказание. На мгновение ее глаза вспыхнули, и он усомнился в ее чувстве самосохранения. Но затем, с большой неохотой, она называет ему два имени. Его взгляд смягчается и превращается в опасную улыбку. – Ну вот. Это было не так сложно, не правда ли? Он выходит из уборной, прокручивая палочку между пальцев. Он думает – она его раскусила. – Что ты с ними сделаешь? – спрашивает она, как будто не знает ответа. Он выжидает мгновение, растягивая ее агонию так долго, как только может. – Ничего. Он практически чувствует ее удивление. – Н-ничего? – Ничего, – подтверждает он, ухмыляясь. – Не заставляй меня повторять, Грейнджер, я знаю, что ты не так глупа, – затем выражение его лица темнеет. – Не лги мне больше. Разберись с этой своей проблемой и сделай это поскорее. С этими словами он отменяет заклинания и протягивает руку, изображая идеального старосту, который предлагает проводить «беспомощную» ведьму в ее класс. – Теперь я лучше провожу вас в класс, мисс Грейнджер. Гермиона выходит из тени, в ее медовых глазах ясно читается замешательство, и сжимает его руку с гораздо меньшей силой, чем в прошлые сотни раз. – Я… Хорошо. Спасибо, мистер Риддл. – Не за что. Он оставляет ее на уроке, и дело вроде бы решено, но, несмотря на это, он не может выбросить из головы вид лепестка, слетевшего с ее губ. Он достает из кармана эту вещицу – почему-то не раздавленную – и изучает ее в течение минуты. Затем он направляется в библиотеку. Похоже, Том и не собирался возвращаться на свой урок. Но, применив все свое очарование и обаяние, он сможет решить эту ситуацию с любым из профессоров за считанные минуты. Кроме того, он прочитал ту главу из учебника несколько месяцев назад. Что ты скрываешь от меня, Гермиона Грейнджер? Он роняет книгу, страницы вылетают из корешка, когда она ударяется о землю. Нет. Это невозможно. Это даже не реально... Это должно быть ошибкой. Но слова смотрят на него со страницы, крупные и безошибочные. Болезнь Ханахаки – смертельное проклятие безответной любви. Когда жертва любит кого-то на глубоком душевном уровне (платонически или романтически), но любовь эта безответна, магия может ответить на ее муки, создавая цветы, которые распускаются в легких, и если это не вылечить, то жертва умрет. Смерть медленная и мучительная, и существует только два известных способа лечения. ...Если ему и нужна была причина, чтобы поверить в то, что любовь – это слабость, то вот она. Он читает текст с подробным описанием методов лечения, и его сердце утихает. Конечно, не так уж сложно заставить какого-нибудь идиота влюбиться в интеллектуально одаренную красавицу Гермиону Грейнджер? Она умна, остроумна и талантлива. Если бы его заставили дать оценку ее внешним данным, он бы предположил, что она довольно красива, как и подобает девушкам. Он в полном порядке. Все будет в порядке. Затем он вспоминает ее лицо, осунувшееся и покрасневшее от кашля, и чувство паники возвращается. Он почти бежит из библиотеки, книга летит обратно на полку по взмаху его палочки. Он говорит себе, что его страх естественен, что он не может позволить себе потерять такую последовательницу, как она. Том прав, но не по тем причинам, о которых он думает. *** Риддл застает ее в коридоре. Она смотрит прямо на него. На его лице холодная, вежливая маска, но его бледно-зеленые глаза горят искрой, которую она видела лишь однажды. Он обеспокоен – очень обеспокоен. Гермиона мгновенно напрягается – что может так легко взволновать такого человека, как он? Он движется по коридору к ней, рассекая толпу, как ястреб в воздухе, но она убегает в сторону следующего урока, бросив ему извиняющийся взгляд через плечо. Их взгляд встречается на кратчайшее мгновение, прежде чем она теряет его из виду в толпе учеников. Она не может признать, что недовольна тем, что избегает его – он Волдеморт, ради Мерлина. Но, по крайней мере, его остроумие, его обаяние и ее постоянное усилие, связанное с тем, что ей приходится вести себя, как чистокровная ведьма с предрассудками (усилие, которое, к ее ужасу, дается ей все проще с каждым днем), заставляют ее мысли быть настороже. И сосредоточиться на том, чтобы остаться в живых и выполнить задание, а не на них... И тут она вспоминает их. Они мелькают в ее сознании – мальчики, которых она любит до боли. Мальчики, с которыми она установила такую тесную связь. Ее друзья, которых она оставила позади; семья, которую она бросила, пытаясь спасти. Ее горло снова начинает щекотать, она борется с этим, но зуд перерастает в пламя, и ее глотка уже горит. Агония проникает в легкие, пока она не сдается. Гарри, ухмыляясь, смотрит на нее так, словно она поймала звезды на небе, потому что снова поняла все первой. Она втягивает воздух жадными глотками так же быстро, как и выдыхает его, грудь вздымается, когда она кашляет, хрипит и отплевывается. Рон, стоящий перед Гарри на сломанной ноге, кричит Сириусу, что ему придется убить его первым, потому что он никогда не позволит причинить вред своему лучшему другу. Гермиона падает в толпе, едва успевая заметить сильные руки, которые обхватывают ее и прерывают падение. Невилл, смелый и умный Невилл, уже не тот робкий маленький мальчик, который пришел просить помощи в поисках своей жабы. Кто-то выкрикивает ее имя, дыхание бьется о ее лицо. Полумна, странная и добрая Полумна, которая говорила о том, чего никто не мог видеть. Над ней жестоко издевались за это, но она никогда не позволяла ненависти разгореться в своем сердце. – Грейнджер! Грейнджер, ты меня слышишь? Гермиона! Кто-нибудь, позовите профессора! Джинни, пылкая и верная Джинни с лучшим в мире Патронусом, который Гермиона когда-либо видела, и смелостью, чтобы использовать его против любого врага... Она снова подумала о них, и не была уверена, что сможет остановиться. Она вздрагивает и дрожит, когда ее лёгкие яростно реагируют на паразита, который, кажется, намерен проложить себе путь в ее горло, извиваясь и скручиваясь, расцветая смертельной красотой под ее кожей. Она в ловушке, утопает среди лиан и колючек и не может прорубить себе путь. Все, что она видит – это тьма. Она приходит в себя примерно через двадцать минут, уставившись в потолок. – Где я? – пробормотала она, обескураженно оглядываясь вокруг. – Ты в Астрономической башне, – его голос дрожит от напряжения, он едва сдерживает угрожающую колкость в своем тоне. – Я хотел отнести тебя в лазарет, но решил, что раз ты была достаточно смелой, чтобы солгать мне не один, не два, а ТРИ раза, то это должно быть невероятно важно для тебя. Его тон подразумевал «или, по крайней мере, важно для твоего же блага». Рот Гермионы то открывался, то закрывался, а потом она прикусывает губу. Риддл поднял брови, пытаясь добиться ответа. Она делает вялую попытку, мучительно тихо произнося: – Да. Ему интересно, знает ли она, что именно с ней происходит. – У тебя болезнь Ханахаки. Она смеется, высоким и глухим смехом, и на мгновение ему кажется, что она думает, что он шутит, но взгляд ее глаз говорит о другом. – Ты думаешь, я этого не знаю? Риддл качает головой, все его тело дрожит, он едва сдерживает свой гнев. – А знаешь ли ты, что это значит? Ты умрешь, Грейнджер, медленно и мучительно. Его сердце сбивается с ритма при мысли о том, что она лежит на полу, а из ее изуродованного и окровавленного тела прорастают цветы. Он едва не вздрагивает. – Позволь мне произнести заклинание. Его голос лишен своей обычной мягкости, а бледные глаза широко раскрыты от беспокойства. Она почти поверила, что ему не все равно. Ей нравится так притворяться, что ему не все равно, когда ситуация становится особенно тяжелой. Но он все еще просто выдающийся мальчик из Слизерина, которого ждут великие дела. Ужасные, да, но великие... Она отказывает ему. Она категорически отказывается. Она провела исследование — и знает, что сделает это заклинание. Оно удалит цветы, да. Оно спасет ее, да. Но оно также удалит воспоминания о людях, которых она любит. Воспоминания, которые она не может позволить себе потерять (особенно в ловушке прошлого, когда над ней нависает харизматичный молодой Том Риддл, сверкая своей раздражающе очаровательной улыбкой). Она провела свое исследование и сделала это в тот самый день, когда появились первые симптомы. Она не позволит никому произнести это заклинание. Он, что понятно, растерян и раздражен, но вздыхает и делает последнее, чего она ожидает. Том пытается помочь ей другим способом. – Назови мне имя. Назови мне имя проклятого гриффиндорца, которому ты отдала свое сердце, и мы все исправим. Он будет очарован тобой к концу недели. Он пытается убедить ее назвать имя, потому что, черт побери, он зальет все блюда с ужина этого придурка Амортенцией, если это потребуется для ее спасения. – Я… – хмурится она. – Гриффиндорца? В ответ он тянется к своей мантии и бросает в воздух над ее головой красные и золотые лепестки, окрашенные кровью – ее кровью. Она смотрит, как они осыпаются вниз, словно мрачное конфетти. Она сидит, застыв, и тут он возвращает ее в настоящее. – Гермиона, пожалуйста. Назови мне имя, – умоляет он. Она снова качает головой, и Том сжимает руки в кулаки, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Будь это кто-нибудь другой, он бы просто отвел его в лазарет и произнес заклинание, избавив всех от душевной боли. Будь это кто-нибудь другой, и он бы просто вырвал имя из этих уст. Будь это кто-нибудь другой, и он… Он бы не старался так сильно. Ему было бы все равно. Том выбегает из башни, оставляя Гермиону в круге из красных и золотых лепестков. Он ждет внизу, прислушиваясь к кашлю на случай, если придется бежать за ней обратно, но через несколько минут слышит только тихие всхлипывания. Но все равно остается, пока не слышит ее шаги, спускающиеся по лестнице, а затем молча уходит. *** На следующей встрече с Рыцарями каждый человек в комнате остро чувствует напряжение, витающее в воздухе. Оно ощутимо, настолько сильно, что готово разрезать воздух ножом. Он и Гермиона пристально смотрят друг на друга, и молодые Пожиратели задаются вопросом, как так получилось? Как Гермиона пробила себе путь через их ряды и не боялась этой молчаливости Тома – ее никогда не касался его Круциатус? Конечно, было несколько сомнительных предположений, каждое из которых было пресечено так же быстро, как и появилось. Риддл не терпит сплетников. Она кашляет лишь один раз, а кулак Риддла по-прежнему крепко сжат. Рыцари переглядываются между собой, но ни за что на свете не могут и предположить, что происходит между ними. В конце встречи Риддл приказывает им всем выйти, все еще яростно глядя на девушку, которая (обычно) является его любимой последовательницей. Она ни разу не подвела его. Она с легкостью выполняет задания, с которыми не справляются все остальные. Она не позволяет ему произнести заклинание. Она блестящий дуэлянт, и благодаря своему быстрому и хитрому уму была очень близка к тому, чтобы победить всех на сегодняшней тренировке, даже будучи больной. Никто, кроме него, этого не знал. Она не называет ему имени. Она забавная и не перестает вызывать улыбку на его лице, когда пытается это сделать. За последние несколько месяцев он улыбался больше, чем когда-либо в своей жизни. Если Том ничего не предпримет, она умрет. Риддл сидит у камина, глядя на огонь. Он говорит себе, что ему должно быть все равно. Но это не так. *** Они в Большом зале. Свечи погасли, вместо этого зал освещен темными фонарями в виде тыкв по периметру всей комнаты. Стены и потолок украшают цепочки из бумаги в форме летучих мышей, как и яркие оранжевые серпантины. Гермиона садится за стол напротив Риддла и едва не вздрагивает, когда видит его. При слабом освещении он дьявольски красив – теплый свет падает на него сзади, подчеркивая острые скулы и придавая новый оттенок его привычной алебастровой коже. Он делает вид, что вздыхает, когда его Рыцари с упоением поглощают сладкие блюда, зачерпывая горстями конфеты из черных котлов на столе, но она видит улыбку, которая появляется на мгновение на его лице. Он выглядит более живым, чем она когда-либо видела его раньше. Более человечным. Их взгляды встречаются и задерживаются – зеленые глаза против карих. Затем призрак подталкивает ее сзади, и чары разрушаются. Толстый Монах извиняется, но она отмахивается от него с улыбкой и заявлением «ничего страшного». Судя по хмурому выражению Риддла, которое исчезает с его лица, когда она поворачивается к нему, можно предположить обратное. Она хмурится, а он отвечает ей полуулыбкой. Гермиона решает не думать об этом и возвращается к осмотру зала. Это одно из немногих празднований Хэллоуина, на котором она бывала, когда не происходило какого-нибудь безумного хаоса (но сейчас еще рано об этом говорить, ведь никто не может этого утверждать). Первый год – тролль в туалете. В груди раздается шелест, а в горле – неприятный зуд. Второй год – они на вечеринке и миссис Норрис находят в коридоре окаменевшей. Она должна перестать думать о них, она должна выкинуть их из головы, пока они не убили ее. Риддл внимательно следит за ней. На третьем курсе Сириус Блэк ворвался в замок и порезал картину Полной Дамы, когда пытался выследить Петтигрю. Она тихонько кашляет, но Риддл смотрит на нее взглядом «я-тебя-предупреждал», и она пытается остановиться изо всех сил. Они спорят с ним яростно и ожесточенно, Гермиона вымещает свой страх в гнев, а Риддл делает то же самое, пока остальные не оборачиваются. Гермиона выбегает из-за стола, оставляя за собой взбешенного Риддла. Тролль, сэр Николас, мисс Норрис... Гарри, призраки и Рон на вечеринке... Изуродованный портрет, Рон, дрожащий и бледный в общей гостиной... Кубок Огня, извергающий из пламени три имени, а затем еще одно... Гарри, Рон, Дамблдор, Полумна, Невилл, семья Уизли, Римус и Сириус – все они улыбаются, шутят и ухмыляются, все живы, здоровы и счастливы... Она не понимает, что упала, пока ее колени не ударяются об пол. Ботинки стучат по камню, а свет вдруг становится слишком ярким. Кто-то притягивает ее к себе, пока она захлебывается плодами своих сердечных страданий, пока Гермиона извергает доказательства своей привязанности к людям, которые еще не родились, чтобы полюбить ее в ответ. Кто-то говорит. В его голосе испуг, отчаяние, и он просит – нет, умоляет – ее о чем-то. Она не может ответить... *** ...Риддл сорвался с места и побежал через весь зал, как только увидел, что она упала. Всё её тело неконтролируемо тряслось, она судорожно кашляла, и краем глаза он увидел, как Дамблдор приказал включить огни. Том притягивает ее в свои объятия, когда в зале снова становится светло, а студенты кричат, так как временно ослепли. Он умоляет ее назвать имя – имя – и держит ее почти нежно, пока она всхлипывает, ее рвет и бросает в дрожь, в сильную дрожь. Он ненавидит видеть ее такой. Он едва может это вынести, но не может заставить себя произнести заклинание. Вместо этого он умоляет замерших учителей помочь, пока она выкашливает сад цветов на его груди. Она выкашливает красные и золотые гвоздики, фиолетовые барвинки, фантастический розовый цветок, которому он не знает названия, и незабудки. Она выкашливает тигровые лилии, оранжевая пыльца которых пачкает их одежду, волчье лыко и даже веточку собачьей ртути. Они сидят на ковре из бесчисленных лепестков. Весь мир замер, и только они знают о разыгравшейся трагедии. Том тоже дрожит, вытирает большим пальцем кровь с ее губ, умоляя позволить ему спасти ее. Она отказывается. – Пожалуйста, Гермиона, просто позволь мне сделать это. Пожалуйста, я прошу тебя. Она никогда не слышала в его голосе такого отчаяния – никто из них не дышал – и вряд ли когда-нибудь услышит снова. – Я не могу, Риддл, я не могу их забыть. Ее голос едва слышен, и он напрягает слух, чтобы расслышать хоть слово. Он мог бы притвориться, что это не так. Он мог бы спасти ее. Он прижимается лбом к ее лбу, и она чуть расслабляется. Затем он достает палочку. – Ступефай. Он отстраняется как раз вовремя, чтобы увидеть ее расширенные глаза, в глубине которых укор предательства, а затем она замирает в его объятиях, и кашель наконец прекращается. Том Риддл встает и подхватывает ее на руки. Комната словно оживает, студенты перешептываются, лица бледнеют, а профессора вскакивают на ноги. Он передает ее ведьме в белой мантии из Больничного крыла. – Отведите ее в лазарет. Она страдает от болезни Ханахаки, но отказывается назвать виновных. Если вы не сможете выяснить, кто они, хорошо, вы знаете, какое заклинание использовать. Ведьма выполняет его просьбу, и так же быстро Гермиона исчезает из поля зрения. Он садится за стол, словно в оцепенении, и заканчивает свой ужин, игнорируя все вопросы, обращенные к нему. Он чувствует на себе чей-то горящий взгляд – несомненно, Дамблдора – и спокойно игнорирует его, запивая тыквенный пирог стаканом воды. Риддл выходит из-за стола, не кивнув своим Рыцарям, и хотя несколько студентов пытаются последовать за ним, продолжая выкрикивать вопросы, они быстро сдаются и возвращаются в зал. Он явно их игнорирует. Том уходит в темноту, в глубины Хогвартса, где портреты молчат, а свет почти не горит. Его движения быстры и безудержны. На его лице застыла холодная маска. В конце концов он останавливается перед стеной, скрывающей Выручай-комнату, и достает из мантии сложенную вчетверо страницу, проводя пальцем по потрепанному краю. Он начинает шагать. Мне нужна комната. Мне нужна комната, которая позволит мне провести ритуал. Мне нужна комната, которую никто не сможет найти. Он останавливается, когда появляется дверь, стена рябит, камень превращается в дерево. Рука Тома тянется вперед... – ТОМ! Он отдергивает руку, пальцы скручиваются в кулак от внезапного шума. Он поворачивается, на его лице ясно читается настороженность, когда он рассматривает того, кто его позвал. Это Дамблдор. Волшебник стоит рядом с ним, мантия развевается вокруг его лодыжек. Он смотрит на него с выражением, в котором проскальзывает недоверие и любопытство. – Профессор Дамблдор. – Том. На мгновение они настороженно смотрят друг на друга. – Мисс Грейнджер… – Дамблдор делает паузу, не замечая беспокойства, промелькнувшего на мгновение в темных глазах Тома. – Да? Что с ней? Дамблдор вздохнул. – Как давно вам известно? Риддл борется с желанием покрутить свою палочку между пальцами – его любимый способ снять стресс. – Впервые я заметил симптомы в прошлом месяце. Но уверен в них стал только несколько недель назад. Он видит, как уголки рта профессора Трансфигурации начинают хмуриться, и поспешно добавляет (с легким налетом раздражения): – Она умоляла меня не произносить заклинание, говорила, что воспоминания этих людей ей слишком важны. И тут же он видит, как в глазах волшебника появляются искорки. Том ненавидит это. – Понятно. Тогда, полагаю, я должен убедиться, что мисс Грейнджер не потеряет эти воспоминания до того, как мы сможем выяснить, кто именно в них находится. Том нахмурился, глаза метнулись к двери, и адское мерцание вмешавшегося профессора стало более заметным. – Удачи, Том. И вот так, бесконечное недоверие, сверкавшее в глазах Дамблдора, сменилось настороженностью и изрядной долей удивления. Если бы Том знал, что заслужить доверие профессора так же просто, как помочь молодой ведьме, оказавшейся в опасности, он бы давно это сделал. Хотя он делал это раз за разом, но ни одно из его «добрых дел» никогда не влияло на профессора так, как это, похоже, повлияло сейчас. Молодой волшебник хмуро смотрит вслед удаляющемуся Дамблдору, проклиная высшие силы, которые поставили Альбуса Дамблдора в достаточно авторитетное положение в Школе чародейства и волшебства. Хотя, если быть до конца честным, то какая-то часть его души благодарна за то, что слишком проницательный профессор снова увидел его насквозь. Он открывает дверь и заходит внутрь, протягивая бумагу в поле зрения. Он проводит большим пальцем по пожелтевшему пергаменту, сканируя информацию сверху донизу, а затем прячет ее обратно в мантию. Риддл закатывает рукава и окидывает комнату быстрым взглядом. Все на месте. Он достает бутылку густой красной жидкости, откупоривает ее с хлопком и начинает наливать себе на ладонь. Он плюет в нее, и текстура становится почти глиноподобной. Кладет пергамент с инструкциями в центре комнаты и начинает мазать багровой пастой гладкий черный камень, на котором стоит, создавая спиралевидные узоры и руны. Его глаза бегают по тексту, а мозг переводит все с совершенно незнакомой ему интонацией, необычной для его привычного бархатистого голоса. Он ставит серебряный кубок в центр поверх пергамента. Том наблюдает через окно, как луна достигает своего апогея, а затем из множества предметов, предложенных ему комнатой, выбирает клинок. Он достает его из ножен с почти нечеловеческой грацией и осторожно проводит им по ладони – кровь быстро пузырится из пореза. Том сжимает руку. Кровь стекает вниз, капает из основания кулака, попадает в чашу, окрашивая прозрачную воду в красный. Наконец, когда лунный свет падает на его четкую форму, подчеркивая каждую тень, каждую линию его лица, он шепчет последние слова ритуала. Край чаши загорается, и воздух наполняется клубами красного дыма. Он усмехается. – Теперь посмотрим... Какую несчастную душу ты прячешь от меня, Гермиона Грейнджер? Дым превращается в толпу людей, края которых слегка размыты, но черты лица ясны. Большинство бродит по периметру комнаты, в их взгляде – тусклое, отрешенное выражение. Он никого не узнает. Однако одна из них узнает его. Ее глаза дикие, испуганные, когда останавливаются на нем. Словно молния, она движется с необычайной быстротой, доставая из рукава палочку, сделанную из дыма. Он не уверен, что проекции могут создавать заклинания, но на всякий случай не хочет ее злить. Том наблюдает за ней. На ней мешковатый кардиган плохой вязки с множеством пуговиц разного размера. Не мантия, и все же она явно ведьма. Магия гудит в самом ее существе, блестит в глазах. Она храбрая (или просто глупая), надо отдать ей должное, поскольку она явно боится его (по какой причине, он не может определить – он никогда раньше не встречал эту девушку), но все же смотрит ему в лицо. Он нахмуривает брови и осторожно поворачивает влево, держа ее на достаточном расстоянии, пока она идет к нему. – Ты, – говорит девушка, ее рука лишь слегка дрожит. – Я, – Риддл отвечает нейтральным тоном, прикидывая, сможет ли он сыграть на ее страхе в свою пользу. Время поджимает, и ему нужно найти самое быстрое решение. – Кто ты? Память? Крестраж? Ты вернулся, чтобы закончить начатое? – спрашивает она. Его глаза разбегаются при упоминании крестражей – откуда она знает о них, что она знает о них – но каким-то образом он сохраняет спокойствие. Он должен проклясть ее – об этом кричит его слизеринское чувство самосохранения. Проклясть и пытать ее, пока она не отдаст ему все знания. Но он не может. Она иллюзия, а не тело, и даже мысль об этом может ее насторожить. Он выследит ее позже, выяснит все, что она знает о нем. Выяснит, почему его ухмылка, улыбка, подрагивание губ вызывают такой дикий взгляд. Но сейчас, прямо сейчас, ему – Грейнджер – нужна ее помощь. У него нет времени ни на угрозы, ни на мольбы, и он сомневается, что его слова убедят ее в его невиновности, когда она так на него смотрит. Когда она обвиняет его в создании крестражей. Когда она смотрит так, словно видит тьму, пробирающуюся под его кожу. Он должен заставить ее почувствовать страх до глубины души. Том Марволо Риддл, Лорд Волдеморт, опускается на колени перед странной ведьмой и склоняет голову. – Мне нужна твоя помощь. Она не опускает палочку. Он смотрит вверх. – Там девушка. Она умирает. Очевидно, она знает тебя, и, очевидно, ей нужно вернуться к тебе. Если она этого не сделает, то умрет. Он не упоминает о том, что ему, возможно, придется накачать их всех приворотным зельем, так как от этой мысли у него по коже ползут мурашки – его мать, его могущественная мать, почему она опустилась до того, что умоляла маггла о крохах привязанности, умоляла его и украла ее у него... Девушка внимательно наблюдает за ним, но страх перед ним уменьшился, и Том видит, как на его место приходит новый... Страх за нее. – Я могу помочь тебе, Том Риддл. К полуночи у него есть ответы, а к рассвету – решение. Не так уж много времени уходит на то, чтобы заставить Абраксаса дать ему то, что он хочет, особенно когда он говорит ему, что на кону стоит ее жизнь. Но что-то все еще не дает ему покоя, умоляя просто произнести заклинание, чтобы он мог получить ее – великолепную, смелую и дерзкую – в свое полное распоряжение. Ему интересно, что произойдет, если он прислушается к этому голосу. *** Медленно ее глаза открываются. Она смотрит на потолок, белая ткань развевается по сторонам. Она садится и осматривается. Гермиона в лазарете, вокруг кровати аккуратно натянута белая перегородка, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Давно она не чувствовала себя так спокойно. Так умиротворенно. Уже давно ее разум не был так ясен. Затем она снова кашляет, совсем чуть-чуть, и несколько лепестков раскрываются на ее ладони. Облегчение накатывает на нее, как приливная волна. Он послушал. Она не совсем понимает, что чувствует по этому поводу. Каждый вздох с хрипом вырывается из ее груди, легкие все еще тяжелы, но она помнит их. Она помнит их всех. Она смотрит на прикроватную тумбочку. Там лежит конверт. Гермиона тянется к нему и берет на колени. Она открывает его, и ее пальцы изящно изгибаются вокруг пергамента внутри. «Передай им, пусть идут к черту», Т.М.Р. Ведьма хмурится и снова заглядывает в конверт. В самом низу, на золотой цепочке, обвивающей сферическую форму, находится Маховик времени. Настоящее устройство для путешествия во времени. Ее сердце бешено колотится – откуда он взял его; откуда он знает; как много он знает?! – но часть ее (виноватая, не желающая этого признавать) просто благодарна. Она грустно улыбается иронии записки – он уже много раз посылал их в ад. Пальцы Гермионы колеблются на часовом механизме. Она должна остаться. Она должна выполнить свою миссию. Она должна либо изменить его, либо убить (она уже сказала Гарри, что время так не работает, но они были в отчаянии). Либо проникнуть в его операцию изнутри. Она должна стать еще одним из безымянных Пожирателей смерти, дожить до наших дней, а затем убить его и вернуться в свой мир через несколько десятилетий после того, как его покинула. Но доживет ли она до конца этой миссии? Она думает о своих друзьях, об их блестящих, ослепительных улыбках и снова начинает кашлять. Нет. Нет, не доживет. И у нее не хватит сил убить Тома, не сейчас. Она надевает цепочку на шею. *** Когда Том возвращается в общежитие с болью в сердце, потерянный в буйстве своих мыслей, он почти не замечает тонкий коричневый конверт, лежащий на прикроватной тумбочке. Его сердцебиение учащается, и дрожащими руками он берет его с деревянной поверхности, разрывает и читает записку внутри: «Спасибо», Г.Г. Том оглядывается на стол и замечает два увядших лепестка. Он улыбается. А затем начинает судорожно кашлять.