Смольный

Наверняка вы представляете себе смерть, как театральную постановку. Вы представляете себя главным героем какой-то драматичной пьесы, вокруг вас кружатся люди, не стихает гомон и слова поддержки, а на фоне печально играет скрипка. Вы думаете, что будете плакать у всех на глазах, театрально растирая потекшую тушь по бледному лицу, уткнувшись в плечо близкого. А я ведь тоже так думал, пока в моей жизни было так много театральщины, так много вас всех, стоящих вокруг и плачущихся мне, истирично визжащих в лицо. Пока у меня все еще были силы справляться с социумом и с самим собой. Пока у меня был ты. Я не виню тебя, ни в коем случае. Ты знал, что мне будет больно, что я не справлюсь. Я такой же, ты ведь знаешь. У меня тоже болит, но опустим, тебе-то разве интересно слушать истории о грусти? Все время я как-то недопонимал твои, мои намеки. А может и есть хуже пути и дороги, такие пустынные без тебя. Ты стал тем самым последним винтиком в огромной страшной машине, разодравшей меня на части. Не было никакой драмы и криков. Три слезы, 4 пореза и пара десятков ржавеющих проколов на сгибе локтя. Обещай мне — наркотики сводят к тупости, а ты корми меня обещаниями, ну прошу, пожалуйста. Уже в час ночи, в пору скучаний, я начинаю осознавать свое одиночество. Что я чувствую сейчас? Не знаю, правда. Ничего, кроме всепоглощающей, жгущей пустоты прямо посреди ледяной грудной клетки. Или же это боль? О чем ты думал в последние мгновения, Фрэнки? О чем ты думал, шагая в эту глубокую пропасть? О чем ты не сказал мне, и не скажешь никогда больше? Что ты, черт возьми, вообще чувствовал?! Уже в 3:15 я сижу забытый, забитый мыслями тошными по самое горло, но в который раз ничуть не удивляюсь. Не жалею себя, жалею тех, кому я наскучил до чертиков. По черточке важности, по стаканам грусти, я опущен до плинтуса, но все равно держусь. А ты до сих пор на виражах, а я тону снова, и опять без малейшего шума. А я жду, надежда умирает последней.