После свадьбы

Этот день был херовым уже заранее. Нет, серьезно, в том, чтобы жениться в шестнадцать, нет и не может быть ничего хорошего. Даже если по большой любви, а уж тем более — по залету, пребывая в твердой уверенности, что твоя невеста не вызывает в тебе ничего, кроме глухого раздражения и скрытого, тщательно забитого в угол подсознания отчаяния. Яна была отличной подругой, она бы ей и оставалась, да вот только судьба сложилась иначе, а Дане не хватало ни опыта, ни силы воли, ни банальных моральных ресурсов, чтобы этому противостоять. Да и сама «невеста» уже, кажется, была не в восторге, хотя сама и заварила все это. Жизнь начинала принимать вид второсортной русской мелодрамы, у которой никак не получалось найти кнопку выключения — о, это было вообще непохоже на то, как он представлял свое будущее! Конечно, всегда можно развестись, оставить ребенка матери, помогать с воспитанием, жить на две семьи — даже такие варианты Даня успел продумать, — но все это отдавало совершенно нелепой, противной безысходностью, и на данный момент не находилось ни одного варианта, как это все исправить. Этого слишком много для него одного. Этого слишком много для него одного, но все вокруг видели лишь малую часть этого «много». Вторая часть, самая пугающая, непонятная, но оттого не менее притягательная, сейчас стоит у импровизированного алтаря и вот-вот начнет прилюдно его, Даню, стебать. Не впервой, впрочем. — Согласен ли ты, Данила, жениться в шестнадцать и установить рекорд школы… Господи. Хватит. — Слушай, отвали, а? — Жених согласен! Даня готов поклясться, что видит во взгляде Вани злые ядовитые огоньки, причем смотрит брат прямо на него. За что Ваня с ним так?! У Вани очень красивый голос — Согласна ли ты, Яна, выйти… Дальше слова слились в одну невнятную кашу, отдающую горечью и обидой. «А мне от Вани досталось больше, чем Яне», — отрешенно подумалось Даниле. На Ване отлично сидит пиджак Яна рядом чуть не плачет, сам он держится на одном только упрямстве и созерцании Ваниных волос. Да, пожалуй, все его обвинения вполне справедливы, хотя в другое время Даня бы жестко протестовал. Господи, скорее бы все закончилось. Данила отгоняет воспоминания об их с Ваней первой встрече и пытается сосредоточиться на настоящем: прошло время, когда он мог позволить себе быть тряпкой, сейчас придется брать ответственность на себя. Ваня тем временем продолжает измываться над братом, потеряв любой самоконтроль, словно он выговаривает разом все, что копилось долгие месяцы: — Готова ли ты, Яна, стать для него… "Пожалуйстапожалуйстапожалуйста только не ведись на это–" — Нет. Ваня восхитителен,когда удивляется Казалось, весь десяток человек в зале в один момент обрушились на них двоих и погребли под своими немыми вопросами. Дане бы паниковать, но в голове ничего, кроме молчаливой поддержки Яне, которая вывозит свое признание в одиночку. Надежда на другой исход самолично срезается на корню. — Тут такое дело, в общем… я не беременна, сорри. Второсортная российская мелодрама подходит к своему логическому завершению. Даня оставлен в пустоте и неопределенности. Ваня смотрит.

***

— Я тебя ненавижу. Ваню зажимают у холодной деревянной стены в старом доме, горячо дышат в шею и сверкают таким отчаянно решительным взглядом, что ошибиться невозможно: Даня по-настоящему рассержен и отступать не собирается. Ставший ненавистным белый пиджак валяется смятым на кровати, Даня успел только отойти от потрясения и переодеться в теплый свитер — потом к нему в комнату заглянул брат, и стало не до рефлексии. К Ване влечет и тянет, с ним хочется контактировать как можно больше, его хочется снова и снова выводить на эмоции, и Даню потряхивает от предвкушения хорошей, злой и пламенной ссоры. Может быть, они даже подерутся, и тогда — вообще раздолье, можно будет отыграться как следует за все: и за постоянные подколы, и за вечный стеб, и за нарочитое презрение, и за расстроенную свадьбу, и даже за то, что Ваня такой невероятно восхитительный с наглым зеленым взглядом и тонкими пальцами. Да, в этом тоже виноват исключительно он. — Данек, я, конечно, все понимаю: послесвадебный — ой, извини, послеразводный — стресс, жена бросила, пиджак теперь от слез отстирывать придется, но на меня-то не надо срываться! Я не виноват, что из тебя такой жених, что все невесты разбегаются, — Ваня легко хлестнул последней фразой и задорно улыбнулся краешком губ, разведя руками, на что Даня закипел только сильнее: брат по больному резал и знал это прекрасно. Было в его голосе что-то неуловимо надломленное, он звучал как воин, заранее готовый к безнадежно проигранной битве и оттого еще более бесстрашный, но Даня даже не задумывался о причине такого тона. Он не мог тянуть предисловия: ему нужно было напасть прямо сейчас, раскрыть все карты, высказать все и сразу — и будь что будет, пусть боль захлестнет его с головой. Ваня перешел черту, и это не сойдет ему с рук. — Зачем ты расстроил свадьбу? — шипяще сквозь зубы, глухо дрожащим от напряжения голосом. — А что, ты думаешь, без меня Яна согласилась бы что ль? Я лишь приблизил неизбежное, — бросил Ваня с привычной самоуверенной ухмылкой. «Да он еще и философствовать смеет, придурок!» — Без тебя все прошло бы, как надо, — еще на пару сантиметров ближе к чужим губам и ближе к пропасти. Ваня окинул брата задумчивым взглядом и, вопреки обычаю, молчал довольно долго. Еще отчетливее стала слышна метель за окном, заполняющая комнату холодным серым светом, который выхватывал из полумрака аккуратные Ванины черты лица. Он вдруг сменил тон и стал звучать доверительно, почти нежно — так обозначают, что говорят о действительно важных вещах, так он говорил с братом всего пару раз за все время их знакомства. — Дань, ты реально считаешь, что тебе с ней было бы лучше? От Вани так горячо, когда он слишком близко — Так было бы правильнее , как ты не понимаешь?! — срывается он на крик и продолжает уже еле слышно, в пол: — И проще. — Перестань ерунду нести. Дань, почему ты очевидного не признаешь? — Пока что мне очевидно только то, что ты снова меня подставил. — Данек, не сердись, а? Честное слово, у меня были на то причины, — мягко, почти виновато. Так непривычно. — Да мне плевать на твои причины, я не понимаю, почему ты себе позволяешь так со мной поступать! — Даня выкрикнул это настолько надтреснуто, с такой затаенной горькой обидой, что хотелось прямо сейчас обнять его и успокоить, сделать все, чтобы ему больше не было настолько больно. Ваня устало прикрыл веки, собираясь с мыслями и готовясь к очень рискованному шагу. Посмотрел Дане в глаза, которые уже начали подозрительно влажно поблескивать, осторожно положил ладонь ему на плечо, ловя короткую дрожь под пальцами. Боже, до чего он Даню довел своими глупыми чувствами… — Хочешь знать, зачем я сорвал свадьбу? — Хочу. Конечно, Вань, я очень хочу знать, нахрена ты сделал это. Последняя секунда перед прыжком в бездну, последний миг перед тем, как он станет открытым и беззащитным перед Даней, и это страшно, действительно страшно, но прятаться и обманывать его больше нет ни сил, ни желания. Зато какой красивый момент… — Потому что я не хотел тебя потерять. Всего одна фраза, произнесенная глаза в глаза, выбивает почву у Дани из-под ног, а дрожащий полушепот все продолжается, нарастая: — Потому что я не хотел потерять тебя, потому что ты мне нужен; больше, чем Яне, нужен; потому что я не мог допустить, чтобы ты ошибся и всю жизнь жалел потом, потому что ты бы меня забыл после свадьбы, а я бы не выдержал, потому что я… Ваня такой охуенный, когда тянется к его губам А Даня тонет. Поцелуй сладкий настолько, что ноги держать перестают, и вроде бы допрос с пристрастием устраивал он, и кричал тоже он, но языком по его губам ведет сейчас Ваня, и за талию держит, и гладит волосы нежно. Отстраняется, заглядывает в глаза. — Данек, прости. Замирает на месте, не дышит и смотрит так вопросительно и влюбленно до одури, что просто невозможно — Даня подается вперед одним рваным движением, только чтобы это не прекращалось, льнет к рукам и горячему дыханию, которые защищают от сквозняков лучше любого колючего свитера, и целует-целует-целует, как умеет, неловко, но чувственно до тихих стонов. Чуть не задыхается, но все равно не отпускает, приникает к горячим губам раз за разом. Он Ваню сколько угодно прощать готов, потому что то, что между ними — это единственная правильная часть во всей их истории, теперь он уверен в этом, и Ваня не предал его, а спас, и продолжает спасать, ведя спиной к кровати и усаживая себе на колени — убеждая в том, что сделал правильный выбор. Это нежно до невыносимости. В поцелуй примешивается что-то соленое. Даня так и не понимает, чьи это слезы — его или Ванины, а может быть, их обоих, но от этого почему-то становится очень легко. Ваня сцеловывает мокрые дорожки, а потом спускается к шее, сцепляет их ладони, словно все еще не верит, что Даня никуда не уйдет и не отвернется. А куда он уйдет, если сейчас бессильно прячет лицо в его волосах и растворяется в жаре, который захватывает тело целиком, от кончиков пальцев до сердца? – Дань, Дань, подожди, до свадьбы нельзя целоваться, надо хранить целомудрие! Ответом ему был только надсадный смешок в ухо и теплый след на щеке. Ваня никогда бы не подумал, что Даня может быть таким: заботливым и открытым, совсем без защитной спеси и колючих иголок, но и сам он рядом с ним теряет все привычные роли, остается мягким, любящим. Уже за́ полночь, от пережитого клонит в сон. Небольшая комната плохо протапливается, но, в отличие от других дней, никто не мерзнет, и даже от продувающего сквозняка больше не холодно. Только вот греют их вовсе не два теперь уже общих пуховых одеяла, а то, что засыпают они вместе, в обнимку, прижимаясь как можно ближе и перемешивая теплое дыхание. Яна, увидев на следующий день красные пятна у Вани на шее и затаенную хитрость в глубине Даниных глаз, сразу все поняла и окончательно убедилась, что уйти со свадьбы было правильным решением. Так и она сама, и мальчики будут счастливее.