Non lui.

Суна успел в миллионный раз пожалеть о том, что когда-то свёл свою жизнь с Атсуму Мией. Глупо было надеяться, что столь активная и легкомысленная личность сможет годами хранить ему верность. Атсуму хватило на восемь месяцев — и его грань была пройдена. Но все же, самым обидным оставалось то, что ему было плевать на отношение к этому Суны. И вообще плевать. Изменять ему там, где вероятность быть пойманными превышает восемьдесят процентов — это самонадеянность или просто безразличие? Суна не хочет в этом разбираться. Слишком бесит. И не бесит. Неясно, отчего. Его разум только лишь гневался на то, что Атсуму даже не пытался отмазаться; однако, что касается других эмоций или же чувств — они не выходили из-за сцены, не показывались на всеобзор (на обзор единственного зрителя Суны тоже). То ли просто посчитали неуместным, то ли вовсе отказались участвовать в этом спектакле. Суну раздражала и такая его реакция. Черт возьми, если после случившегося он не испытывает ничего, кроме гнева, можно ли назвать все, что было — любовью с искренними чувствами? Вполне возможно, что они лишь играли свою роль — плохо, фальшиво, с постоянной помощью суфлеров. И все же Суна не был уверен в постоянстве своих мыслей. Быть может, в начале всего этого, все было не простой игрой — целой жизнью, каждый момент которой был вкусным и приторно-сладким; лишь позже все перетекло в скучную театральность; актёров подменили. В конечном итоге Ринтаро не мог разобраться со своими мыслями. Чувств так и не было обнаружено, и он уже жалел о том, что решил побыть гордой обиженной сучкой, которая покинула загородный дом, громко хлопнув дверью. Если бы ещё только кто обратил на это внимание? Он не представлял, как доберётся до дома: они выехали за город на пятьдесят с лишним километров. Телефон он благополучно потерял где-то в доме, забитом пьяными людьми (пожалел, что решил не напиваться). Может быть, выронил его на пороге комнаты, где застукал Атсуму в кровати с существом непонятного пола — он гребанный бисексуал, а настроения рассматривать человека, спрятавшего верхнюю часть тела под простыней, не было. И плевать. Теперь у него вся стремная ночь впереди — знай себе, иди по мокрому асфальту вдоль шоссе. Авось тебя и машина собьёт. Хотя, по правде говоря, ночью машин практически не было. За полчаса своих странствий он встретил лишь одинокий грузовик, но желания бросаться под него не было. Шмыгнув носом, — Суна не плачет, просто ночь холодная, а он в одном лишь худи, — пнул носком кроссовки очередной несчастный камушек. — Почему я даже не страдаю? Тупо как-то. — пробубнел он, щурясь и пытаясь разглядеть хотя бы свою обувь — фонарей было чертовски мало. Вперёд упала его тень, и Суна, поморщившись, оглянулся. Сзади медленно ехала серо-черная BMW X6. Он видел эту машину на стоянке, и, вероятно, она принадлежала кому-то из гостей. Суна закатил глаза, разворачиваясь и продолжая медленно брести по краю дороги, преуверенный в том, что водитель просто проедет мимо. Но раздался гудок, и Суна резко повернулся, ослепляясь светом фар и раздражённо жмурясь. — Эй! — глухо прозвучал голос водителя, и его голова высунулась из окна. Свет все ещё слепил глаза, и Суна не видел лица, однако голос показался знакомым. — Тебя подбросить? Первоначально Суна хотел просто проигнорировать его, уходя — мол, отвали, если не ответил, значит настроение дрянь и без тебя разберусь; но в последний момент прикусил язык, осознавая, что идти пятьдесят километров по дороге ночью в не слишком тёплой для марта одежде — сулит не то что уж не лучшим вариантом, а как минимум простудой (конечно, если не хуже). Тем более, занимать свое одиночество мыслями, в которых непременно проскользнет Атсуму, раздражало его. Вздохнув, он едва заметно кивнул, и направился к машине, усаживаясь на пассажирское сидение рядом с водителем. Повернул голову, и пожалел о сделанном выборе: вариант идти до утра неизвестно куда, а потом заболеть воспалением лёгких показался более заманчивым. Потому что чего бы он не думал о своём безразличии в сторону Атсуму, видеть его сейчас не хотелось. И плевать, что на месте водителя сидел Осаму — они близнецы, один копия другого. Пусть они и состояли в одном клубе во времена старшей школы, Суна не был достаточно близок с Осаму, чтобы видеть в нем другого человека. — Что-то случилось? — спросил Осаму, когда машина тронулась. Он смотрел только на дорогу, и Суне показалось, что он скорее всего знает: просто не хочет подавать виду. Отвернувшись к окну, Суна поджал губы, глядя на проплывающие мимо пустые поля. — Атсуму изменил мне. — А. «Точно знал», — подумал Суна, устало прикрыв глаза. Осаму больше ничего не говорил. Может, не мог подобрать достаточных для утешений слов — они не были друзьями, и хлопнуть его по плечу или по-приятельски обнять казалось неуместным. — Можешь мне рассказать, — негромко сказал Осаму спустя пару тихих минут, заставляя Суну вздрогнуть. Суна повернул голову в сторону водителя — тот смотрел только на дорогу, с неестественно ровной осанкой, и сжав руль с такой силой, что костяшки побелели. «Он чувствует себя настолько неуютно?» — поддавшись секундному порыву, он протянул руку и коснулся напряженных пальцев Осаму своими. Тот впервые посмотрел на него: с удивлением, и Суна тут же отдернул пальцы. — Извини, — пробормотал он, складывая руки на коленях. Вновь воцарилась тишина. Суна размышлял о том, можно ли поговорить обо всем этом с Осаму — он ведь был братом Атсуму. Осаму же, в свою очередь, кажется, понял это, поэтому молчал. С одной стороны казалось, что разговаривать о своих странных, отсутствующих чувствах к парню его собственному брату — это глупо. С другой же... Если он не чувствует — то не будет ничего испытывать при разговоре. — Я не уверен, что меня сильно задела его измена, — наконец начал он, покосившись на Осаму, — и это странно. Я думал, мне станет больно, обидно, грустно. Хотя, обидно всё же было, но только потому, что Атсуму все равно на то, что почувствую — мог бы почувствовать — при его измене. Ещё я чувствовал гнев и раздражение; засчет того, что изменили мне, когда я все время оставался верен ему. То есть... Я испытал эмоции, но какие-то не те... Какие-то странные. Ни слез, ни криков не было. Наверное, я ушёл оттуда только в состоянии аффекта: думал, будут все нужные, правильные чувства. Но как итог ничего не изменилось. Я не чувствую опустошения или подавленности. Это нормально? — Может быть, — выдохнул Осаму, — ты просто его не любил? Суна кивнул. — Я не знаю. Не могу быть уверен ни в чем. По крайней мере, помню начало наших отношений: я был влюблен. Сколько времени это длилось, когда закончилось — не могу различить. Он едва заметно вздрогнул, ощутив на своём плече руку Осаму. — Тебе нужно разобраться в себе. Пока ты не можешь мыслить достаточно адекватно. Любил ты его или нет, факт остаётся фактом: тебе только что изменил твой парень. Так или иначе это пройдёт через тебя. Суна печально вздохнул, и Осаму убрал тёплую руку с его плеча. С сожалением проводив её, он спросил: — У тебя есть какой-нибудь плед? Я замёрз. Осаму сочувственно улыбнулся, кивая. — На задних сидениях. Извернувшись, Суна протянул руку за темно-синим пледом, наткнувшись на бутылку виски, лежавшую рядом. «Кажется, тоже неплохой способ согреться» — усмехнулся он, прихватывая её. — Можно?.. — спросил Суна, на что Осаму безразлично повёл плечами. Суна приподнял бутылку, наблюдая за тем, как алкоголь переливается в ней. Она была вскрыта, но практически полна. Суну этот факт даже радовал: «Меня бросил парень, я имею полное право напиться вдребезги¹». Аккуратно сняв крышку, он выдохнул, делая глоток. По телу разлилось приятное тепло, и Суна откинулся на спинку сидения, задумчиво глядя в окно, где все так же мелькали пустые поля. Скоро, благодаря алкоголю, его разум будет столь же опустошен; и Суна был доволен этим. Бутылка пустела с завидной скоростью, но Осаму лишь мельком глядел на Суну, ничего ему не говоря. Очевидно, руководствовался той же мыслью, что и Суна. Скоро она, почти пустая, выпала из ослабевших рук, и Суна вяло повернулся к Осаму. Что-то щёлкнуло в его мозгу, кольнуло в сердце, ударило в печень — непонятно, но теперь Суна не отрываясь смотрел на него, как до этого в окно. Только сам взгляд изменился: от скучающе-тоскливого, до какого-то странного взора исподлобья, с огоньком — или целым пожаром. В голове застряла одна мысль: «Он так похож на него, он так похож на него...» Границы разумного стирались с каждой секундой, ограничившись до простого слова, бьющегося в голове вместе со звоном в ушах; частым, как пульс: «Он, он, он, он». Осаму с недоумением покосился на Суну. Встретив его взгляд, Суна пьяно улыбнулся. Медленно вытянул руку, касаясь все ещё холодными пальцами тёплых щёк Осаму. Мягких и нежных, совсем других и непривычных: но чувства Суны притупились, и он не мог видеть разницы. Мог лишь криво водить пальцем по чужой щеке. Осаму шокированно смотрел на него, но руку все равно не убирал. Это придавало Суне большей уверенности. Нахмурившись, Осаму остановил машину, и полностью развернулся к Суне. Тонкие пальцы продолжали исследовать его щеку. — Что ты делаешь?.. — шёпотом спросил он. Было видно, как он напряжен, будто вот-вот отпихнет Суну от себя; но пока он сидел, а захмелевший Суна не мог разобраться с его поведением. В висках продолжал стучать пульс, когда он придвинулся поближе, протягивая вторую руку к правой щеке Осаму. Мягко коснувшись ее, он хихикнул, слегка сжимая и притягивая его лицо ближе. Осаму не сопротивлялся — а для Суны там не было никакого Осаму. Перед собой он видел лишь Атсуму, которого, какой бы сволочью он не был, всегда хотелось целовать, целовать много и страстно. Немного вытянув шею, Суна коснулся губами кончика носа парня, и тут же расплылся в широкой улыбке. — Можно мне тебя поцеловать? Суна раньше никогда не спрашивал разрешения на поцелуи у Атсуму; им обоим нравилось внезапно целовать друг друга, это переросло даже в какую-то игру. Они очень любили целоваться. Осаму не двигался, только часто и рвано дышал, когда Суна прильнул к его губам. Губы тоже были чужие — но Суна усердно не замечал этого, продолжая упиваться сладостной мыслью: «Он...» По телу прошёл незнакомый ряд мурашек, когда Суна почувствовал тёплые руки на своей спине. Атсуму обычно любил держать его щеки или зарываться в волосы, а это действие ему было незнакомо. Движения Суны были медленными и вялыми — но то было неважно, потому что все на себя брал Осаму. Суне хотелось просто раствориться у него в руках. Кроме того, непонятно почему, но хотелось плакать. Суна удивлённо выдохнул, почувствовав влагу на своей щеке, но поток его вялых, оборванных мыслей был сбит новым ощущением: мягкая рука коснулась низа его тела, и Суна не удержался от лёгкого стона. — А... Атсуму... — выдохнул он, выгибая спину, продолжая гладить рукой мягкую щеку. Чужая рука остановилась, и Суна открыл глаза. — Атсуму... — повторил парень, чьего лица касался Суна. — Что случилось?.. — тихо спросил Суна, словно сквозь пелену глядя на человека. Вздохнув, парень отстранился, потирая кистью покрасневшие глаза. Суна с недовольством смотрел на него. — Ринтаро, я не Атсуму, — сдавленно прошептал он, отворачиваясь от Суны, — я Осаму. Суна непонимающе повертел головой. В голове все ещё кипела кровь, а сердце выстукивало бешеный ритм. — Перестань, — зажмурился он, — я... Я понимаю. Знаю. Но все же... Он распахнул глаза, придвинувшись ближе к парню. —... Поцелуй меня. Пожалуйста. Осаму сжал кулаки. Нужно было отказаться, но сил сопротивляться не было. «Слабак» — с сожалением подумал он, касаясь губ Ринтаро своими. Он отличался от предыдущего: тот был полон неясной животной страсти, исступленного желания; этот был лёгким, ненавязчивым, словно извиняющимся. Оба понимали, что делают ошибку, но никто из них не мог остановиться. — Прости меня, — попросил Суна, опуская голову на грудь Осаму и сжимая его рубашку. «Не он», — равнодушно думал Суна, кусая губу, — «Не он».