All I see is red lights

Хенджин дергает руками. Цепи сковывают его движения, тяжелят, наполняют комнату дорогого отеля звоном, крепко опутывают запястья. Он жмурит глаза и облизывает пересохшие, припухшие после поцелуев губы, весь выгибается от жгучего нетерпения, что накрывает его с головой, полностью, обнимая, рождая множество мурашек по всему хрупкому телу. Он так прекрасен на этих шелковых белоснежных простынях, все еще в одежде, но уже с расстегнутым пиджаком, оголяющим вздымающуюся, покрытую засосами грудь. Знали бы в агентстве, чем именно он будет заниматься этой ночью — не выпустили бы за порог. Но они не знают, даже не могут себе вообразить, что Хван Хенджин бесконечно, до луны в один конец, до синяков, укусов и царапин, влюблен в Бан Кристофера Чана. Они не знают, а поэтому, сейчас, Хенджин длинно стонет его имя. Еще полчаса назад он сидел в ресторане, что наверняка имеет пару звёзд Мишлен, помешивая трубочкой лед в свежем фруктовом соке, кажется, из маракуйи, наблюдал, как Чан доедает аппетитных устриц, хитро щурится, подмигивает, подливая в свой бокал больше, оставаясь незамеченным на глазах у всех, под столом игриво поглаживает рукой его ляжку. — Чанни-и, пожалуйста. — Сейчас Хенджин хнычет, умоляет. Его длинные каштановые волосы разметались по пахнущей стиральным порошком наволочке, одной серебряной сережки нет, шея вся пунцовая, разгоряченная. Жужжит вытянутый кондиционер под потолком, и внутри Хенджина, вместе с ним, все тоже жужжит и ломается, тянет, летает. Он готов уже совершенно на что угодно, еще чуть-чуть и расплачется от опаляющего щеки желания, но его любимый хен не торопится. Чан стоит сверху. Его стопы утопают в мягком пружинящем матрасе, сминают простыню солнышками, щиколотки приятно давят Хенджину в бока. Он и сам давно тяжело дышит. Его взгляд, полный желания, хищный, властный, скользит по умоляющему существу внизу. Как же Хенджин прекрасен. Полное истомы лицо, приоткрытый рот, обездвиженные мускулистые руки, подсвеченный приглушенными красными лампами пирсинг в пупке, родинка под глазом, горячая кожа, словно из тонкого фарфора. Чан хотел бы взять его прямо сейчас, вжать в просторную кровать, позволить в алый расцарапать свою широкую спину, но он лишь ухмыляется. Ему нравится мучать своего младшего, смотря, как тот доходит до исступления, изнемогает, нуждается в нём весь и полностью, а потом отдается без остатка. — Дыши, Джинни, мы только начали. — Он говорит с холодной улыбкой. У него в планах так много. Хенджин лишь протяжно стонет в ответ и смотрит замутненным взглядом, жмет пальцы в кулаки до белых костяшек. Чан невесомо скользит теплой ступней по его животу. Он ведёт вверх, сильнее раздвигая полы пиджака. Легко давит на грудную клетку. Хенджин вздрагивает, отрывисто вдыхает. Звук цепей опять шуршит в ушах. — Хен… пожалуйста. Я больше не могу… Чан шикает, прикладывая палец к своим губам. — Ты такой красивый. — Он говорит тихо, почти шепчет, уводит стопу вниз. Под ней чувствуются острые ребра, бугорки пресса, косые мышцы. Она тормозит совсем близко от плотно натянутой ткани дорогих брюк, через которую видно контур вставшего, набухшего члена. Маленькое темное пятнышко расползется у очертаний его головки, и Чана это заводит еще больше. — Что именно ты просишь? Я тебя не понимаю. — Он наклоняет голову вбок, облизывает верхнюю губу. Медленно опускает стопу Хвану между ног. Касается едва, одними пальцами, но этого достаточно, чтобы Хенджин захныкал, запрокинул голову назад. Он ощущается твердым, льнет навстречу бедрами, пытается тереться. Чан качает головой. — Даже не думай. — Он тут же убирает ногу, лишая Хвана хоть какого-то трения. Тот скулит. — Я все еще не услышал, что ты у меня просишь. Хенджин не в силах открыть глаза. Ему так сложно озвучивать всю ту грязь, все те непристойности, что пропитывают яркими вспышками мозг, мигают под веками красными огнями. Он весь жаждет Чана, он хочет, чтобы Чан вошел в него, чтобы грубо взял прямо сейчас, чтобы оставлял еще больше следов на его теле, тянул за волосы, связывал, чтобы до сорванного голоса и текущих по щекам слез. Но язык, словно вата, не поворачивается, отказывается произносить весь этот стыд. Хенджин же такой Хороший мальчик. У него же такая идеальная репутация для таких плохих вещей. А Чан не шевелится. Улыбается и ждет ответа, касается почти неощутимо, и выбора не остается. — Ну же. — Выгибает бровь он. Настоящий тиран. Если бы не мягкая постель и залитый бордовым светом отельный номер — сошел бы за кровожадного палача. Хенджин смотрит на него щенячьими черными глазами. Снизу вверх. И это сводит с ума. Чан до сих пор одет, но он уже видит его совершенно голым. — Пожалуйста. — Прерывается. Дыхание сбитое. — Пожалуйста, трахни меня, хен. Чан довольно качает головой, губы тянутся в улыбку. В его зрачках огонь. — Боюсь, что пока для этого рано. — Опускается на колени, кровать поскрипывает. Он гладит ноги Хенджина ладонями, проводит по икрам, нарочно, словно случайно, игриво задирает свободные штанины пальцами, едет по бедрам, талии. Ее, тонкую, теплую, Чан может спокойно обхватить двумя руками. Осторожно разводит колени Хенджина в стороны. — У меня немного другие планы на тебя, малыш. Его жар, его вес, чувствуются совсем близко. Хенджин прикусывает пухлую губу, ощущает волнующее, изводящее в животе. Чан залезает к нему под пиджак, оглаживает бока, обводит острые ключицы, кадык. Хенджин вот-вот развалится, пальцы немеют, в висках пульсирует. Чан, вдруг, отодвигается. Его одежда с каждой секундой больше превращается в помеху, сковывает движения. На запястье поблескивает круглый Швейцарский циферблат. Он, не торопясь, откладывает часы в сторону, выдавливает золоченые пуговицы светлой рубашки. Обычно это делает Хенджин. Спешно, ловко, коротко целует, пока расстегивает быстрыми пальцами, неразборчиво бормочет что-то. Он так любит торопиться, ненасытно кусаться, тыкаться носом в шею и скулы. Он весь состоит из страсти. Однако, в этот раз они играют по правилам Чана. Рубашка летит на пол, и Хван вздыхает, пожирает глазами перекатывающиеся под загорелой кожей мускулы, чужие плечи, сухой пресс, мышцы, веснушки на плечах. Чан снова у него между ног. Двигается вперед, ближе к лицу, дразнит, мажет губами мимо губ, шепчет в самое ухо. — Постарайся сильно не шуметь, малыш. Мы в отеле не одни. Он накрывает его рот грубым поцелуем. Хван впивается в жаркие губы в ответ. Те напоминают недавно выпитое, хмелящее голову вино, острый соус и любовь. Руки Чана гуляют, гладят его чувствительное тело, трогают везде. Он проскальзывает меж приоткрытых губ Хенджина языком. Он точно знает, как именно доставить своему младшему удовольствие, он готов сделать для этого все, и Хенджин стонет. Низ его живота сводит, все тело превращается в кипяток, в трусах до неприятного тесно и влажно от предэякулята. Их пухлые губы спорят, сталкиваются. Чан отрывается. У него кончается воздух. Его член тоже давно встал, но ради своего собственного, маленького, послушного, растекающегося по кровати зрелища, он готов ждать вечность. Он целует снова и снова, ласкает, до последнего не позволяя себе залезать в чужие штаны. Поцелуи опускаются ниже, становятся еще более напористыми. Он выцеловывает нежную светлую шею Хвана, облизывает мочку его уха, проходится по щекам, замирает у уголка рта, проскальзывает по нижней челюсти, вновь возвращается к губам. Убирает мешающие растрепанные волосы с лица Хенджина. Припадает к его груди, зависает между ребер, оставляя еще больше розовеющих, расцветающих пятен. В номере уже до одури жарко. — Хен, отстегни меня. Я хочу тебя потрогать. — Хенджин еле дышит, выстанывает каждую букву. Ему горячо и до невозможного хорошо. — Сегодня не ты командуешь. — Чан отрывается от его живота, перебивает, не в силах слушать, ухмыляется. Ему нравится. Невероятно нравится, когда его младший пытается ему указывать и как, получив отказ, он дергает руками, в безуспешной попытке вырваться из цепей, как дует губы, и как вновь искажается его лицо, когда Чан обводит пирсинг в пупке языком. Драгоценный камешек цокает по зубам, начинает блестеть еще больше от слюней. Вжикает ширинка брюк. Его быстрые пальцы спускают мешающие боксеры Хенджина. Тот, от чувствительности, инстинктивно хочет сдвинуть ноги, но ему не позволяют. Покрытый венками член бьет по животу, подрагивает, из бурой головки сочится, капает длинной тягучей каплей. Хенджин отрывисто всхлипывает. Внутри Чана все замирает, переворачивается с ног на голову. Как же он устал ждать. Он едет руками по чужим упругим голым ляжкам. Мокро целует в губы, что румяные, будто обветрились, встречается взглядом с угольными глазами и тут же тонет в них. Зрачки Хенджина, как две бездонные черные дыры, затягивают, манят. Его расфокусированный взгляд, полный какого-то дикого наслаждения и желания, заставляет сердце пропускать удар за ударом. Чан забывает как дышать. Он спускается вниз, хватает Хвана под колени. Под пальцами влажность пота. Хенджин такой открытый и беспомощный. Чан облизывается. Прямо перед его лицом оказывается возбужденный до предела член. Вязкая слюна моментально наполняет рот. Он дует тонкой струйкой воздуха на головку, смотрит прямо на Хенджина. Тот стонет, звенит цепями, не в силах контролировать себя, когда Чан накрывает её обжигающим поцелуем. Губы, пылким, сырым, посасывают самый кончик, язык ровно двигается, ласкает уретру, слизывая едва заметно сладкий предэякулят. Хенджин хочет залезть в его волосы пальцами, сжать рыжие кудри, но вместо этого, чтобы хоть как-то заземлиться, впивается ногтями в красное дерево кроватной спинки. — Чанни, глубже. — Он тяжело дышит. Говорить удается с огромным трудом. — Пожалуйста, возьми глубже. — Тут же исправляется, договаривая. Чан смеется, пропуская волны вибрации и голос Хенджина ломается, срывается. Чан водит пальцами, заглатывает больше, вбирая в себя упругий член. Он чувствует, как тот упирается в заднюю стенку горла, чувствует, как тот пульсирует и стонет еще, создавая больше электрических импульсов, рождая у Хенджина перед глазами искры. Чан начинает размеренно двигаться, сосет, помогая себе рукой, ненадолго отстраняется, чтобы облизать ствол снизу вверх, от самого основания и до мокрой головки. Хван больше не может держать в себе эмоции, не может смотреть на то, что творится там, внизу. Он уже ходит по краю, готов кончить. Его голос не узнать. Он утыкается макушкой в подушку, елозит, путая свои волосы, видит белый потолок с подсветкой и одновременно не видит ничего. Чан набирает темп, по его подбородку течет слюна. Он хлюпает, чавкает, ещё больше лишая Хенджина рассудка. Эмоции переливаются через край. Хван еле-еле вяжет слова. — Н-е останав-ливайся. — То ли говорит, то ли мычит он. — Чанни, толь-ко не останав-ливайся. Чан вновь срывается на смешок, заглатывает глубже. У него кружится голова от чувств и недостатка кислорода. Хенджин такой горячий, такой твердый, всхлипывает, подмахивает бедрами навстречу. Он уже так близко. Чан прижимает Хвана к кровати, не давая его движениям свободу, лижет шейку члена. Но вдруг, когда Хенджин уже почти срывается на хрип, перед самым пиком, тормозит. Поднимает голову, вытирая тыльной стороной ладони рот. Хенджин разочарованно стонет, извивается. У Чана озноб, но жарко и хочется скорее все с себя скинуть. — Я же сказал, чтобы ты не командовал. — Шепчет он. — Придется подождать еще немного, сладкий. Хенджин от истомы ничего не слышит, все глухо, словно он оказался на самой глубине. Сердце бешено колотится по всему возбужденному телу ритмичными вспышками. Он растворяется в колючих мурашках, когда Чан целует, подавшись вперед, случайным прикосновением задевает оставленный член. Сладкая пытка не дает рассудку и шанса остаться. Губы Чана повсюду: на бедрах, сосках, прыгающем кадыке, щеках, за ушами. Он кусает шею, ласкает языком, пальцами массирует волосы. И Хван снова начинает подниматься на самый пик, на него накатывает, заставляет захлебываться, топит, словно захлестнувшая волна, но он лишь ест свои губы и терпит. Он прекрасно знает, что за это получит награду, от которой ноги откажутся ходить. — Я думаю пора. — Тихий голос Чана лезет прерывистым глубоко в голову, проходится электричеством по позвоночнику и затылку, за ним следует звук расстегивающейся пряжки ремня. Штаны и кашемировое белье освобождают его тело. А Хенджин готов кричать, когда толстый налитый член старшего облегченно поднимается. Оба парня до предела, до дрожи возбуждены. Чан тянется куда-то в сторону, его плотные бедра напрягаются, он похож на искусно вылепленную скульптуру. Хенджин не в состоянии думать. Он жадно скользит по своему старшему глазами, пожирает каждый его миллиметр. Щелкает крышка. Чан давит на ладонь прохладную прозрачную смазку. Греет ее между пальцами, растирает, ухмыляется, смотря прямо Хенджину в лицо. В этой ухмылке собрались все непристойные мысли. Он облизывает губы, приоткрывает рот. Хенджин жмурится. Он не хочет больше на это смотреть. Он просто больше не может. Не расслышать уже даже собственное дыхание. Стук сердца глушит его. В солнечном сплетении все сворачивается, будто он летит с большой высоты вниз, все чувства на пределе. Поясница выгибается, тело приподнимается над матрасом, чуть заваливаясь на бок, когда Чан обводит подушечкой пальца тугой вход, чуть давит, не проникает во внутрь. Туда, где уже все печет, где все давно ждет этого. Хоть смазка и разогрета, она все равно жжет холодом, выжигает остатки хриплых стонов, но, все же, исправно делает свою работу, и палец Чана проскальзывает в Хенджина. Хван тут же сжимает его со всех сторон. Теперь пропадает и дыхание, все органы переворачиваются, превращается в кашу мозг, по ушам долбит. Чан проводит свободной рукой по талии, слегка сжимает, другой же, начинает медленное, ритмичное движение. Палец входит и выходит, растягивая Хенджина, делая его еще более податливым, готовым. Он вытаскивает полностью, и тут же вставляет опять, осторожно добавляя еще один, разводит их друг от друга, натягивая кожу, ошпаривая своего младшего слабой приятной болью. Скользит в нём плавно, без натуги. Скоро, Чан добавляет и третий. — Ты такой молодец. Член Хенджина от этих слов пружинит, горит. Горят его щеки, пожар бушует и внутри, и там, где чужая рука неспешно выбивает стон за стоном. — Я хочу больше, Чанн-и. — Хенджин хнычет, ерзает под Чаном, пытается нетерпеливо, сам насадиться на его пальцы. Но ему этого так мало. Он уже так нуждается, что готов вырвать цепи вместе с креплениями. В нем пустоты, вакуум. За дверью кто-то тихо ходит, за окном шумит ночное Сеульское шоссе, в душевой вода из крана капает в набранную, давно остывшую ванную, которая до ужина грела в своих мокрых лавандовых объятиях Чана и Хенджина. В которой они целовались до онемевших губ, прижимались и трогали друг друга ненасытно. Чан мычит, сопит. Его член, весь влажный от желания, покрыт толстой сетью фиолетовых бугристых вен. Хенджин извивается змеей, поджимает пальцы ног. Он может думать только о том, как эти вены усиливают своей неровностью стимуляцию, как чувствуются внутри. Чан вынимает пальцы и вытирает их о простынь. Она ведь и так совсем скоро станет грязной. Вокруг образовавшегося пустого пространства, Хенджин ненасытно сжимается и расширяется вновь, умоляя уже наконец войти. Все его тело этого требует, изнывает. Чан снова давит смазку. Та падает на член, стекает по его стволу крупной каплей. Он помогает ей рукой и размазывает, шипя от чувствительности. Он не спешит. Не упускает шанса послушать мольбы под ним подольше. Хенджин уже почти плачет. Чан, ловким, легким движением поднимает его бёдра в воздух, словно тот и не весит ничего. Он приставляет побагровевшую головку к отверстию и та медленно скользит внутрь. В голосовых связках путается и теряется глухой стон. Хван все еще немного тугой, хоть они и занимались сексом совсем недавно. Член входит с небольшим давлением. Хенджин плотно стискивает, пуская его в себя, но ему совсем не больно, лубриканта достаточно, вожделение убивает все иные чувства, кроме удовольствия. Глаза закатываются. — Будь хорошим мальчиком. — Чан выдыхает. Делая первый толчок, блаженно прикрывает веки. Он ждал этого так долго. Все ощущения натягиваются веревками, сплетаются в тугой комок в животе. Хенджин беспомощно дергается, чужие пальцы крепко держат его ляжки. От этого, наверняка потом останутся синяки. Чан толкается еще раз, старается двигаться тягуче, не ускоряться с самого начала, но его крышу постепенно начинает срывать. Он чувствует, как сдерживаться становится уже практически невозможно. Хенджин такой, блять, сексуальный. Цепи звенят, стукаются о спинку кровати, Хван весь вьется, его соски влажные, красные от поцелуев и ползущего по груди рассеянного вишневого света. Он утыкается носом себе в предплечье, глухо кричит когда Чан начинает ускоряться, задевая простату. Чан хочет, чтобы от нежного музыкального голоса его младшего не осталось на утро ничего. Движения превращаются в резкость. Он входит полностью, до основания и полностью выходит. От положения так узко, что Чан и сам уже не может контролировать громкость своих стонов. На людей за стенкой, поздний час и все остальное на свете внезапно становится окончательно похуй. От смазки мокро чавкает. Рот Хенджина шумит, на глазах слезы, член скачет, истекает. Чан меняет позу, отпуская бедра Хвана, устраивается удобнее, чтобы набрать еще скорости. Целует не то в подбородок, не то в скулу, ловя ритм губами. Он находит рукой опору на кроватной спинке, неотрывно смотрит в полные слезящегося блеска глаза внизу, слюни, скопленные в уголке чужого рта. Кажется, Хенджину так приятно, что он забыл как сглатывать. — От-стег-ни меня, Чан-ни. — Хенджин дрожит, матрас под спиной пружинит. Наручные часы Чана падают на пол, но до них никому дела абсолютно нет. Чан притормаживает, сдавленно стонет. Он весь пульсирует обезумевшим сердцем. По шее сверкает пот. Выходит. От внезапно прекратившейся стимуляции, от вновь возникшего ощущения пустоты, незаполненности, Хенджин тоже длинно, со звуком выдыхает, перед глазами пелена. Цепи звенят в последний раз и отпускают его запястья из своей жестокой хватки. Под ними красные полосы-браслеты, но Хенджин это заметит когда-нибудь потом. Он бросается вперед, на губы Чана. Жадно врезается в них, чуть не роняя хена своим напором, и шепчет прямо в щеки, трется, жмется. — Хен, входи уже быстрее опя-ть. — Стонет в ухо. Его руки разрядами прикосновений разливаются по торсу. — Быстре-е. — Хнычет, требует, кусая поцелуй. Чан сгорает от одышки. На его глянцевом лбу вздулась венка, мышцы налиты кровью, член дергается, хочет опять чувствовать обжигающую, затягивающую влажность Хенджина. Он выдает совершенно непонятное «угу», рычит, грубо заваливая своего младшего обратно на лопатки. Тот улыбается, цепляется ногтями за спину, гладит, трогает, чуть ли не теряет сознание. Чан входит в него одним резким движением, сразу начинает толкаться. Венозная сильная рука сама опускается Хенджину на горло, сжимает, и тот лишь сильнее царапается. Его стоны становятся сдавленными, хриплыми. Комната будто еще больше темнеет, багровеет, заполняется суриковым туманом. Ощущений слишком много. Наслаждение разливается по сосудам, впитывается в кипящую кровь, рвет грудь на куски. Чан вдалбливается рвано, с хлопками бьется бедрами о бедра, сжимает горло Хвана сильнее. — Какой же ты… — Выстанывает, — охуенный. — копит внизу живота. Хенджин двигается навстречу, пытается угнаться за ритмом, помогает себе, дроча свободной рукой. Он вновь на самом краю, ему тяжело дышать, воздуха приятно не хватает. Он исчертил Чану уже всю поясницу. Чан подается вперед, прижимается почти бесконтрольным поцелуем, съедает очередной чересчур громкий стон Хвана. Его ладонь смотрится такой большой на тонкой шее младшего. Он пыхтит. — Я сейчас кончу-у. — Хенджин между поцелуями ноет высоко, насколько только может это делать без кислорода в горле. — М…можно? Сбивается. Все слова вдруг перестают существовать. За темпом Чана уже не поспеть, и Хенджин гуттаперчево отдается весь, ощущает каждой клеточкой, как в нем усиливается, нарастает. Как усиливается и трение, как звуки растворяются, как в то же время громко дышит Чан, как отрывистое «Да, сладкий» слетает с его губ и бурей взрывается в подбирающемся оргазме. Хенджин кричит, отрывается от влажной подушки, прижимает Чана к себе, сжимается, скребет ногтями чужую кожу. Его трусит, он замирает. Чан продолжает вбиваться, словно и не замечая, ничуть не притормаживая. Теперь каждый его толчок умножается чувствительным Хваном на сто. Пульс шкалит, в висках давит. С хрипом, впиваясь зубами Чану в плечо, Хенджин, наконец, кончает. По его члену течёт, марает Чану живот, мажется по прессу. Его старший убирает руку с шеи, и кислород потоком врывается в легкие, в голову. Кажется, ещё чуть-чуть и Хенджин оглохнет, ослепнет, под ребрами перестанет биться. Он весь превращается в один большой накаленный нерв, оголенный провод. Чан тоже низко стонет. Выходит из Хенджина резко, хватает за спутанные прядями, измокшие волосы, сжимает их в кулак. Тянет назад, опрокидывая Хвана обратно на спину. Тот послушно падает, его шея, покрытая красными следами поцелуев и пальцев, открывается, и Чан последний раз глухо выдыхает. Он кончает прямо на острые ключицы. Сперма собирается жемчужным переливом в ямке между ними, напоминает пошлое ожерелье. Хенджин лежит раскинув руки по разные стороны, еле дышит, удовольствие все еще не отпускает. Он весь блестит от пота, но пахнет фруктами, цветами и усталостью. Эта ночь не оставит его память еще как минимум неделю, до следующего, не менее безумного раза, до выходных, данных ему для подобных небольших секретов. — Я так тебя люблю. — Шепчет в счастливую одышку он, пока Чан нежно целует, словно извиняясь, вытирает его шею салфетками. Закончив, он устало заваливается рядом, утыкается носом в его волосы, вдыхает и смеется, когда Хенджин довольным севшим голосом говорит: — Возьми в следующий раз веревку. Хочу попробовать шибари…