Океан и солнце

      Вода была такая, не синяя, не голубая, а скорее – чёрная. Хоть окружающий мир и проникал сюда, казалось, словно его что-то отрезает, останавливает, и в поле зрения попадал лишь чёрный океан в преддверии рассветного солнца. Этот дом, этот маленький пережиток прошлого, который, несмотря ни на что, стоял здесь, с его балконом, окружённым со всех сторон выступами планировки, словно ограждающими это место от всего, что не касается чёрной воды и пламенеющего неба, находился в буквальном смысле на отшибе, высоком крутом склоне. Окна были не более чем красотой. Люди привыкли к искусственному свету так же, как и к тому, что нужно есть, пить и дышать. И только одинокий выступ, защищённый от внешнего мира за спиной, без окон, зато с перилами, всё равно был здесь. Кто-то не смог смириться с тем, что это останется просто пережитком прошлого.       Береговая линия давно расчерчена промышленностью. Книги говорят об обратном – когда-то этот берег был для удовольствия людей. Это всего лишь книги. В них жизнь другая, незнакомая сейчас, дикая, но – в то время люди были абсолютно свободны. Сейчас от той свободы, того удовольствия отделяет научно-технический прогресс. В случае с этим берегом – промышленность и ограждение. Впрочем, уступа берега более чем хватало, чтобы поймать в поле зрения океан и далёкий горизонт. Кажется, тот, кто строил этот дом, любил такой пейзаж больше, чем собственную жизнь.       Балкон был защищён не только от внешнего мира людей, но и от причуд природы. Из-за своей защищённости он почти не ощущал ветров. Вероятность выпадения осадков была равной нулю всю эту неделю, поэтому высокий столик, стоящий тут, сейчас не пустовал. Одинокая бутылка саке, без пиалы и любой другой посуды. Спирт не сочетается с цветом паспорта, а также с рассветом, но сейчас это не имеет особого значения – сейчас они сами не всегда сочетаются с внешним миром.       Ночи были тёплые, а днём поверхность достаточно быстро прогревалась. Хотя, возможно, дело было в том, что бутылку уже начали. На балконе рядом со столиком стоял человек. Он положил руку на перила. Его тёмные глаза смотрели на горизонт, бесконечную полосу, где сходились чёрная вода и яркое пламя солнца. Его не интересовал мир вокруг, и лишь иногда, коротко глянув в сторону, он поднимал механическую руку и брал со стола бутылку. Без посуды, с горла, но делал маленькие глотки, скорее даже пригубливал саке, чем по-настоящему пил. Рубашка с коротким рукавом была застёгнута не на все пуговицы, скорее, было проще сказать, какие пуговицы были застёгнуты – три, начиная от предпоследней нижней. Немного мешковатые штаны на резинке не совсем сочетались с рубашкой, как и шлёпанцы нелогичного ярко-зелёного цвета. Оделся в то, что нашёл валявшимся на мебели рядом с кроватью, и не думал о таких бесполезных сейчас вещах, как стиль или логика. Недлинный хвост сейчас собран особенно небрежно, будто бы ветер долгое время трепал эти чёрные волосы. Но ветра здесь, на балконе, никогда не было.       Чёрная вода медленно светлела, обретая более синий оттенок вместе с тем, как бесконечно далёкое пожарище концентрировалось в единственном диске на небосводе, который всё сильнее и сильнее вырывался из поблескивающей ряби. Ему не хотелось знать, сколько сейчас времени – сколько прошло с того момента, как он пришёл сюда, и сколько должно пройти до того момента, как... А, не важно. Позади осталась распахнутая балконная дверь, такая издевательская, потому что мир здесь и мир за ней – разные. В том мире нет времени для того, чтобы наблюдать за рассветом в океане. В этом – нет ничего, кроме солнца и океана. Здесь мог бы быть идеальный мир, но с некоторых пор не хотелось жить в идеальном мире без идеальных условий. То есть, одному.       Шаги за спиной были достаточно аккуратными, чтобы быть тихими, и достаточно знакомыми, чтобы быть узнаваемыми без лишних взглядов. Под руками скользнули чужие, опускаясь ниже. Полы рубашки, так небрежно застёгнутой, подняли вверх, и чужие пальцы коснулись кожи живота. Рубашка мешала двигаться выше – внизу расстёгнута была только последняя пуговица – и руки немного отодвинулись, чтобы вслепую расстегнуть ещё одну пуговицу снизу. Снова чужие пальцы пробежали по животу, и на этот раз руки скрестились поверх обнажённой кожи, а сзади наконец прижалось тело. Тонкая ткань позволила ощутить почти в полной мере рельеф чужого торса. Дыхание было единственной речью, что слышали они друг от друга. Сзади зашевелились, и нос кое-как отодвинул и без того бесформенный ворот почти расстёгнутой рубашки. Сухие губы прижались к уязвимой коже шеи.       – Пить с утра – это не в твоём стиле, – спокойный мужской голос с небольшой царапающей слух хрипотой.       Не в его стиле? О, стиль – это поистине странное понятие. Собственный стиль пришлось искать и менять буквально на ходу, и сейчас не было уверенности в том, что текущая версия – истинная. Может, это всё потому, что они сейчас в другом мире? Не в том, что связан со светом билбордов, высокими технологиями, системами, оружием. В тихом мире, где нет ветра, зато есть тёмно-синий океан и огненный диск.       – Гино, ты что, спишь? – снова этот голос.       – Нет.       Всё верно, океан тёмно-синий. Огонь освещал его, осветляя непроглядную чернь, пусть и совсем немного.       – Почему ты думаешь, что если я молчу, то обязательно сплю? – уголки губ непроизвольно дёрнулись вверх.       – Потому, что даже на кровати ты не всегда замолкаешь. Может, досыпаешь где попало.       – Тебя что-то не устраивает?       – Меня много что не устраивает.       Чужой лоб прижался куда-то к затылку, наверняка волосы щекочут нос, но это, кажется, никому не мешает. Этот мир с океаном и солнцем снова замер, затих, остановился. Время всё ещё идёт, а он остановился, будто бросая времени вызов. Он наверняка проиграет, но сейчас это почему-то становится совсем не важным. Этот мир... Ему не хватало последней детали паззла, чтобы стать целым, и сейчас он наконец целиком собран. Паззл мира с океаном и солнцем, паззл утопии, паззл для него одного. Для одного Гинозы, потому что Когами не собирает такие паззлы. Он не трогает их, потому что других, более опасных и смертельных паззлов в жизни он собрал достаточно, чтобы начать недолюбливать эту, казалось бы, детскую развивающую игру. Чтобы бояться прикасаться к тому, что для него сейчас действительно важно.       Эти руки такие горячие. По телу не пробегает дрожь, ему не холодно, но руки на животе действительно очень горячие. Как пламя. И торс тоже горячий, но руки горячее. Наверное, именно это чувствует океан, когда солнце поднимается от горизонта? Жар, но не обжигающий, а приятный. Хотя, у воды нет чувств. Она не обладает способностью чувствовать. Но есть и другие океаны, которые не подобны на то, что сейчас перед глазами. В мире очень много таких океанов, и имена у них – человеческие. Океаны человеческой души.       Дыхание сзади, такое близкое, что кажется, будто оно касается голой кожи, немного замедляется. В этом мире, в его маленьком мире, время снова перестало существовать, лишь солнце медленно и незаметно глазу поднималось всё выше и выше, поглощая всё больше и больше водной черноты. Его прекрасный мир, его утопия. Она непременно существует здесь и сейчас, остальное совсем не важно. Абсолютно не важно. Тёмные глаза закрываются, и рука с перил опускается, накрывая чужие скрещенные под рубашкой руки через ткань. Она холодная, эта рука, потому что перила отобрали её тепло, но именно поэтому она способна в полной мере ощущать жар, исходящий от другого человека. Кажется, будто паззл мира увеличился в количестве деталей, но новые легли по периметру уже собранными, расширяя, дополняя картинку.       – Когами, – тихо.       – Я не сплю, – отозвался тот, и голос его звучал приглушённо. – Просто думаю.       Его ни о чём не просили и не спрашивали, но он уже оправдался. Это было бы странным, если бы сейчас они находились по ту сторону балконной двери. В мире-паззле такое не казалось странным. Об этом как о странности не думал никто.       – У тебя всё просто.       Он не понимал, почему сказал это. Хотя, возможно, понимал – в этом мире он совсем не думает о таких мелочах, как выдерживание линии поведения. Стиль, да? Стиль, который постоянно меняется – звучит интересно, интригующе, заманчиво. Стиль, который до сих пор не может найти себя – звучит по-детски, глупо, как признание собственной слабости.       – Не всё, но есть вещи, в которых не нужно искать сложное. Не ищи двойное дно там, где это не требуется.       – Ты невозможен, – вздох.       А на лице спокойствие, абсолютное спокойствие, но не холодное. Тёплое спокойствие. Безмятежное. Такое, прямо под стать его маленькому миру, который существует вопреки законам мира большого за дверью позади. Наверное, в такие моменты кто-то слабо смеётся, кто-то улыбается – широко и искренне, или тайком, украдкой, скрывая губы рукой. За теплоту отвечают вовсе не губы. В такие моменты у людей абсолютно прекрасные глаза. Яркие, блестящие, и кажется, что в них отражается тот самый внутренний океан. Вода там не чёрная, а невозможно синяя, настолько, что хочется поверить в эту синеву, и вторую такую нигде не найти, чтобы сравнить. Если океан синий, значит, должно было быть яркое высокое солнце, что его освещает? Этот блик на глазу, отражение, и есть огненный диск для океана души.       – Ты звал меня, – этот голос отчего-то совсем не кажется чуждым в тишине. – О чём думаешь?       – Ах, это, – спустя небольшую паузу. – Я хотел пожелать тебе доброго утра.       – Так пожелай. Это тоже просто.       Вот оно – просто. Пожелать чего-то действительно просто. Дышать тоже просто. Говорить просто. Но есть вещи, которые, несмотря на это, произносить совсем непросто.       – Не буду.       – Хм?       Снова взгляд направлен на горизонт, так далеко, чтобы рассмотреть, кажется, даже то, что за ним. Сияющий диск поднялся от края воды, поглотив рассветное пламя, стелившееся вдоль всей кромки воды далеко на востоке. Этот океан станет синим-синим, таким потрясающе синим. У цвета много оттенков, много названий, и многие из них зачастую слабо отличаются друг от друга, перетекают друг в друга. Но цвет океана, который освещает солнце – всегда синий. Сколь бы грязными ни были его воды, там, на горизонте, он всё равно синий.       – Доброго утра не желают, когда на ночь не расстаются.       Новое движение, новое прикосновение сухих губ к обнажённой шее. Совсем недавно точно на этом месте было яркое пятно от этих же самых губ. Об этом не хотелось думать, но мысли невольно обращались к прошлым событиям, когда кто-то дотрагивался до свидетельства их существования. До свидетельства существования достаточно сильной связи между двумя людьми. Это не воля случая, не злой рок, но назвать это осознанным было более чем затруднительно. Такое же странное существование вопреки всему, каким обладал и этот маленький мир, мир-паззл, мир из солнца и океана.       – Назови меня по имени, – просит немного хриплый голос.       Губы слишком близко, поэтому дыхание от слов касается кожи, такое неожиданно горячее. Расчёт у Когами, может, и был холодным, но его тело, он сам, были необъяснимо горячими. Может, дело было в другом?       – Неожиданно, – только и ответил Гиноза.       Ему было тепло, но почему-то в этот момент захотелось вздрогнуть от жара, лижущего его сзади и частично спереди. Возможно, причина в том, что вокруг него – его мир? Его собственный мир, который становится полным лишь тогда, когда он в нём не один. Потому что эти горячие руки боятся трогать его паззл...       Нет. Потому что они сами и есть детали этого паззла.       – Неожиданно то, что ты уже пятый раз мне отказываешь в этом.       Наверное, стоило усмехнуться в ответ.       – Бывает неподходящее время.       – Ты научился обманывать время?       – Не я, а это.       Механическая рука поднимается и обводит горизонт, огненный диск и синеющую гладь океана. Сзади по шее скользит небольшая череда поцелуев.       – И я не отказывал тебе в пятый раз.       Руки, губы, тело.       – Ты горячий, Шинья.       Сзади раздался не сдержанный вовремя смешок.       – Неожиданно.       Этот странный мир полон неожиданностей – приятных и нет. Хотелось бы, чтобы все неожиданности в этом мире были только приятными, а иных лучше бы и не существовало. Подобное должно быть под силу миру-утопии, где они находились. Пусть огонь в небе и бескрайняя мерцающая синева будут их судьями, летописцами и наставниками. Его трепетно оберегаемый паззл, собранная по кусочкам картинка завершена, и швы, границы между деталями паззла исчезли, являя целостное изображение.       Балкон, маленький столик с бутылкой саке. Пылающий огненный горизонт с куском диска, всё ещё наполовину погружённым в воду. Непроглядно чёрный океан от края до края. Двое в объятиях, что смотрят на сплетение океана и солнца – и абсолютное отсутствие всего остального вокруг. Он не собирался оставлять это место. Он хотел остаться здесь и так навсегда.