Сублимация

В Кучугурах медом пахнет всегда, кроме зимних месяцев. «...и почему именно мед?» — думается Ольге на заднем сидении такси. Вести машину самой не хотелось совершенно. «Буквально везде. Прибивается только поздней осенью, но весной все равно разыграется… откуда этот мед взялся?» Из года в год поселок уверенно держится за этот аромат и не отходит от своей привычки даже в самые дождливые периоды — в такие, как в сейчас. Машина останавливается у забора. Ольга привычно, но с какой-то щемящей тоской оглядывает территорию из-за калитки. Все слишком знакомое — еще пару месяцев назад тут была сплошная зелень, а теперь почти голые деревья, и даже от желтых листьев остались одни воспоминания. Ноябрь в этом году щедр на серые краски больше обычного. Уже давно перевалило за середину, а дожди, начавшиеся с конца октября, уступают более-менее ясной погоде разве что на один день. — Ваша сумка, — таксист отвлекает ее от невеселых мыслей, подавая довольно тяжелую спортивную сумку, забитую личными вещами. — Ох… благодарю. Ольга улыбается скорее по привычке, чем из искренней вежливости. Рассчитавшись с ним, она тянется рукой через калитку, чтобы нащупать щеколду с другой стороны — и даже этот незамысловатый жест выполняется почти машинально. Радуясь, что все-таки вспомнила, где у нее завалялся дождевик, Ольга не без усилий отпирает дверь. О своем приезде предупреждать не было ни времени, ни смысла — за прошедший год она бывала здесь регулярно, за редким исключением: звонить стало бы уместней в обратном случае. — Ваня!.. — в своей приветливой манере зовет Ольга, отряхивая дождевик. — Ты дома? Она замирает, прислушивается к тишине дома, и, давя досадливое чувство, вздыхает на отсутствие ответа. — Где ж мне еще быть? — наконец слышится негромкое ворчание, а затем шаркающие шаги, и Иван появляется в прихожей. — А ты чего так поздно? Наклонившись, Ольга снимает сапоги, затем выпрямляется и бегло, но оценивающе оглядывает его, застывшего в дверном проеме. — Собирала вещи, — она кивает на сумку на полу. — Шо за… вещи? — в голосе слышится настороженность. Повесив пальто, она оборачивается и еще раз его оглядывает. — Я останусь здесь на некоторое время… ладно? А после, не нуждаясь в словах, чтобы понять его согласие, Ольга поступает совсем уж неожиданно, даже для себя: преодолев расстояние в несколько шагов, с чувством обнимает его и замирает. Зажмурившись на несколько мгновений, она позволяет себе бесшумно выдохнуть только когда ощущает ответное объятие. Неприятную мысль, что он давит желание закатить глаза, Ольга упрямо отгоняет. Кухня наполняется смешанными ароматами. Теперь ее очередь снимать с плиты чайник, закипающий уже второй раз. Она, дернувшись от звука, встает со своего места, и это движение нарушает тишину, которая наполняет дом последние несколько минут. — Снова черный? — улыбнувшись, спрашивает Ольга, взглянув на Ивана, и обнаружив, что он бесцеремонно ее разглядывает. Утвердительный кивок следует не сразу. Недовольно поджав губы, она в упор смотрит на него, пока он не выныривает из своего любования, часто заморгав и растерянно посмотрев в ответ. Ей кажется, что Иван даже не слышал вопроса, но за последние странные полгода это стало нормальным. Если раньше она пугалась того, с какой скоростью их общение складывалось таким естественным, то сейчас просто поворачивается обратно и принимается в очередной раз заваривать черный чай. Не пугаясь, не возражая, не переспрашивая, и уж тем более — ничего не требуя. Приходится довольствоваться тем, что есть, и убедить себя, что этого достаточно. Тем более, что это единственное, в чем она достигла хоть какого-то прогресса за последнее время. Чай готовится в привычной тишине. Сказать, по сути, больше пока нечего, но Ольга уверена, что это смущает только ее. Нет необходимости оборачиваться, чтобы знать: он продолжает ее разглядывать. Возвращаясь на свое место, она подает ему его чашку. — Мы с Сашей поссорились, — извиняющимся тоном говорит Ольга. Как говорит всякий раз, сидя на этом самом стуле, выпивая такой же черный чай (и только иногда чего покрепче), который хранится здесь исключительно для таких вечеров. За последние несколько месяцев коробка Гринфилда заметно уменьшилась, а «мы поссорились с Сашей», «он невозможен в своей бесконечной слежке» или «я так устала от него!..» звучали так часто, что Иван едва сдерживался от красноречиво равнодушного вздоха. — Шо, опять все по новой? — спрашивает он только чтобы ее признание не продолжало одиноко звенеть в тишине. Ольга кивает, не поднимая взгляда. Она сидит напротив, не шевелясь — даже чашка застыла в ее руках — волнение выдают только дрожащие ресницы. Он прекрасно знает, что услышит дальше: один из отточенных сценариев их скандалов на почве патологической ревности Берковича, с криками, слезами, возможно, даже драками — Ивану не помнится, чтобы подобное случалось, но, кажется, до этого недалеко. Он же, совсем не отдавая себе отчета, пользуется случаем, чтобы рассмотреть ее в очередной раз. С вниманием художника вглядывается в мягкие черты, едва заметные детали, и не задумываясь, раз за разом находит то, что делает ее… такой — прекрасной в своей выразительной грусти. Чуть опущенные уголки тонких губ, почти стершиеся румяна на щеках и синяки под глазами, которые в этот раз она, к счастью, потрудилась скрыть. Картинка довольно привычная для начала каждого их вечера, но отчего-то сегодня она не меняется дольше обычного. Остается набраться терпения и лениво ждать. Еще несколько минут тяжелой тишины никто из них не решается нарушить. Она — потому что, кажется, начинает осознавать глупость своего хождения по кругу, он — потому что ждет в очередной раз закипающий чайник. — Он в снова накричал на меня, ни в чем не разобравшись, — эти слова как будто бы должны звучать с вызовом, но получается как обычно — обиженно. Ольга, словно сама поняв это, тушуется, складывает руки на коленях и, подумав, сообщает, все также не поднимая взгляда: — Я уйду от него. И это произнесено здесь далеко не в первый раз. Когда-то давно, три месяца назад, она сказала это робко, как будто не была уверена в своем намерении, и одной интонацией спрашивала совета. Иван только дернул бровью и промолчал. Потом — полтора месяца назад — утверждала уже куда уверенней, глотая слезы и постепенно успокаиваясь под действием хорошей настойки на спирту. Иван снова ничего не сказал, отсчитав ровно десять капель и протянув ей стакан. И вот теперь, как заезженная пластинка, Ольга снова упрямо твердит, что однажды ей хватит смелости взять и сказать Берковичу в лицо, что жизнь с ним больше невыносима. Иван до тошноты знает все это наизусть. Когда она вдруг поднимает полные слез глаза, он обнаруживает, что слишком отвлекся, едва не выдав своего безучастия. Но Ольга, словно и не заметив, дергано улыбается и отпивает глоток уже остывшего чая. Она выглядит разочарованной, как выглядит человек, который вдруг понял, что никому не интересна его душещипательная речь. — Еще поставить? — Иван не придумывает ничего лучше. — Пожалуй, — тихо соглашается Ольга и старается незаметно вытереть слезинки. Он зажигает плиту уже в третий раз, затем неторопливо оглядывает кухню, стол, на котором стоит так и нетронутая ваза с шоколадными конфетами. И перебирает в памяти слова, которыми можно было бы скрасить ее неловкость, но не побуждать к диалогу. На ум, воспаленный изящностью ее изгибов, не приходит ничего, поэтому он решает, что пора заканчивать эту вялую, ставшую слишком принужденной, беседу. Садясь обратно на место, Иван протягивает руку, берет ее ладонь и осторожно подносит к губам, не сводя взгляда с печального лица. Грань между навязчивостью и настойчивостью слишком тонкая, и для Ивана на самом деле секрет — как ему удавалось за эти месяцы ни разу ее не перейти. Смутное подозрение, что дело вовсе не в нем, а в ее слишком откровенной покладистости, он игнорирует. Пальцами другой руки отодвинув рукав до локтя, он тянет ее на себя еще сильнее, и она, разумеется, поддается. Наконец получив разрешение не терять ни секунды, он оставляет долгий поцелуй на тыльной стороне ладони, и скорее чувствует, чем видит, как она вздрагивает. По обыкновению, эти, почти еще невинные жесты сопровождает долгое молчание, которое для нее — время отбросить ненужные мысли, а для него — насладиться собственным волнением, предвосхищающим длинный вечер. Добравшись до сгиба локтя, он угадывает последовавший за этим рваный вздох, и краем глаза замечает, как она встает, легким движением огибает стол и подходит так близко, что на секунду кажется: одним взглядом потребует повернуться, чтобы получить возможность сесть на колени. Но вместо этого Ольга наклоняется и, прикрыв глаза, почти невесомо касается губами его щеки, затем снова — чуть ниже, и так доходит по подбородка. Иван готов усмехнуться этой трогательной наивной провокации, с которой она — явно намеренно — избегает губ. Ее распущенные волосы в таком положении кажутся отвратительными — они почти скрывают естественный румянец на щеках. Это пустяковое препятствие устраняется моментально. Он ласковым жестом касается ее лица, и только поймав уже немного блуждающий взгляд, заправляет одну мешающуюся прядь за ухо. Остальные отводит назад и, удерживая, поднимается со своего места. И останавливается, внимательно следя за ее реакцией. Ольга ничего не говорит, и кажется, больше не решается что-то предпринять — только выжидающе смотрит. Томление подчеркивает ее потяжелевшее дыхание, отлично различимое в тишине. Не желая больше испытывать ни свою ни ее терпеливость, он рывком притягивает ее к себе другой рукой, и требовательно целует. Когда она делает попытку оторваться и перевести дыхание, он, само собой, позволяет, и с интересом ждет ее дальнейших жестов. Она, опустив взгляд, не отстраняется — прижимается еще ближе. Секунда, другая — Ольга все также терпеливо молчит, и Ивана поражает догадка — ждет. Почти трепетно коснувшись губами лба, он, наконец, отпускает ее волосы, тут же разметавшиеся по плечам. Коснувшись подбородка, одним жестом просит приподнять голову и она, сделав это, получает долгий глубокий поцелуй. Прервавшись первой, одной рукой Ольга с трепетом ведет по его щеке и чуть улыбается, наблюдая, как Иван льнет к ее ладони. Но затем он вдруг отстраняется и разворачивает ее к себе спиной. Ахнув от неожиданности, она в ту же секунду чувствует, как он одним движением перебрасывает ее волосы на левую сторону и носом касается шеи с правой. Боясь закрыть глаза и потерять равновесие, она делает полшажка назад, чтобы прижаться спиной к чужой груди и одновременно поймать его левую руку. Он с готовностью переплетает их пальцы, продолжая тягуче долго прослеживать кончиком носа путь от шейного изгиба до плеча. Не выдержав, она шумно выдыхает, когда Иван, дойдя до края ее блузки, легко поддевает его пальцем и спускает вниз. Дрожь предвкушения пробегает по телу. Медлительность его движений становится почти мучительной, и она решается сделать попытку развернуться. Однако встречает сопротивление — он твердо удерживает за предплечье, и она вынужденно остается на месте. Ощущение спускающейся по другому плечу ткани, отзывающееся дрожью во всем теле, должно быть, останется в памяти надолго — до того невыносимо медленно это происходит, что хочется, набравшись смелости, дернуть плечом и хоть немного приблизить продолжение. Ольга больше не делает ни одной попытки отстраниться — каждая дается все тяжелее, и вовсе не потому, что он усиливает хватку. Прикрыв глаза, она в ту же секунду чувствует осторожное прикосновение пальцев к своей шее. Щемящая нежность толкает на то, чтобы попробовать еще раз… Чуть повернув голову, и только потом — не почувствовав больше сопротивления — Ольга разворачивается полностью. Встретившись с ним взглядом всего на секунду, она не дает себе времени на отрезвляющие размышления, и уверенно тянется за очередным поцелуем. Иван с готовностью отвечает, опять переплетая их пальцы, но почти сразу же мягко отстраняется, вновь вызывая в ней недоумение. Поймав взгляд, Ольга вопросительно смотрит несколько секунд, затем в очередной раз отбросив сомнения, тянется другой рукой к его щеке. Но он неожиданно перехватывает, мягко целует запястье, а она, не заметив, как задержала дыхание, завороженно прослеживает взглядом очередную дорожку из поцелуев, и разочарованно выдыхает, когда он вдруг останавливается у самого сгиба локтя. — Ну же… — нетерпеливо тянет она, честно выждав несколько секунд. Быстро взглянув на нее, Иван наклоняется и одновременно зарывается рукой в волосы. Мгновение удерживает зрительный контакт и касается губами ее губ. Когда она не может сдержать первый стон и легким движением перемещает руки на его плечи, он, воспользовавшись моментом, уверенно углубляет поцелуй, а затем внезапно толкает ее к стене. Блузка, наконец, оказывается на полу, за ней следует и бюстгальтер. Не сомневаясь ни секундой дольше, она тянется, чтобы расстегнуть его рубашку и отправить туда же. Когда они, наконец, оказываются в одинаковом положении, она позволяет себе потребовать несколько секунд на объятие, притянув его к себе. Он с готовностью отвечает, но первый завершает это лирическое отступление, медленно переместив руки со спины на талию. Затем, с той же легкостью лишив ее брюк, и вновь собирает ее волосы сзади, фиксируя в одном положении. Она упускает момент, в который оказывается полностью обнажена, и прерывисто вздыхает, почувствовав почти бесцеремонное прикосновение к своей груди. На выдохе она чувствует, как ее волосы до боли натянуты, а вторая его рука перемещается снова вверх, на горло — не сжимает, но уверенно обозначает границы. Открыв глаза, чтобы вглядеться в его лицо, Ольга с удовлетворением отмечает, как требовательно — жадно — он смотрит. Под этим твердым взглядом тело вновь пробивает дрожь, но даже когда Иван перемещает руку снова вниз, к груди, затем ниже, она с упрямством не отводит глаз, не решаясь четко представлять, что будет дальше. Чувствуя слабость в ногах, Ольга краем сознания понимает, что стена за спиной — очень кстати. Он же, словно угадав ее мысли, усмехается. Не желая мириться с такой возмутительной наглостью, она подается вперед и сама целует — долго и глубоко. Но прерывает первая, чтобы окинуть голову назад и не сдержать на выдохе протяжный стон. Прикосновение лишает ее остатков контроля. Не помня времени, она открывает глаза и старается сфокусировать взгляд на его лице — получается не сразу. Он, кажется, победно улыбается, внимательно следя за ее реакцией на каждое поступательное движение. Почти не соображая, что делает, ведомая одним только смутным желанием, Ольга вновь подается вперед, но забывает о натянутых волосах. Не отдавая себе отчета, она молчаливо настаивает на позволении дотянуться до тех пор, пока он не сдается и не ослабляет хватку. Но на этот раз только касается носом его щеки и вновь не может сдержать стона, когда он вдруг увеличивает темп. Оставив легкий поцелуй на ее лбу, Иван мягко проводит кончиком носа вниз — до переносицы, до щеки и наконец, добирается до приоткрытого рта. Но тоже так и не касается губами губ. Громкий вскрик и коротко вспыхнувшая мысль: она прямо сейчас упадет то ли вперед, то ли назад. Ольга ведет рукой в воздухе в попытке найти его руку. — Эй-эй… — слышится как будто сквозь толщу, и уже в следующее мгновение она чувствует опору. Разрешает себе полностью сосредоточиться на том, чтобы перевести дыхание, только оказавшись в крепком объятии. Прижавшись щекой к его плечу, она открывает глаза, моргает, чтобы сосредоточить взгляд, и пару раз глубоко вздыхает. Иван не торопит, одной рукой поддерживая за плечи, второй лениво водя по ее боку. Чуть отстранившись, Ольга тянется, чтобы увлечь в глубокий благодарный поцелуй, и чувствует почти разочарование, когда он снова прерывает первым. Но не успевает она до конца осознать это чувство, как оказывается сидящей на столе. Она растерянно ловит взгляд Ивана, невольно подставляясь под ласковое прикосновение пальцев к своей щеке. Но и эта ласка не длится долго — он мягко толкает ее назад. Твердая поверхность стола непривычно холодит спину. Вдруг так отчаянно хочется вернуть потерянный контакт, что она решается попытаться и протягивает обе руки. На удивление, он быстро понимает просьбу и забирает ее ладони в свои, чуть сжимает, затем по очереди подносит к губам и целует каждую. После — опускает правую, чтобы избавиться от собственных брюк. Ольга успевает только подумать, как быстро дрожь предвкушения снова пробегает по телу, прежде чем одна ее нога оказывается на его плече. Для устойчивости приходится ухватиться за край стола свободной рукой. Долгий взгляд, в котором она сквозь затуманенное сознание различает томление напополам с издевательским выжиданием, дает ей право на короткую усмешку. — Надо мной или собой издеваешься?.. — отрывисто спрашивает Ольга, и не верит своему вновь сбившемуся дыханию. — Еще не решил, — сверкнув глазами, отвечает Иван, затем поворачивается и оставляет медленный поцелуй на лодыжке. С первым толчком она сама прерывает зрительный контакт, откинув голову назад, и слышит тяжелое: — Но над тобой чуть больше… Это произнесенное с придыханием уточнение заставляет ее довольно улыбнуться. — Ну конечно… — выдыхает она, сама не понимая, соглашается или иронизирует. Когда он увеличивает темп, собственный протяжный стон ей слышится как будто со стороны. Ольга протягивает вторую руку, чтобы снова переплести их пальцы и притянуть его ближе, но Иван, внимательно следя за каждым ее движением, этот жест игнорирует. Сил на недовольство у нее не остается, но когда он издевательски замедляется, не ответить возмущенным взглядом она не может. Вместо того, чтобы немедленно повиноваться ее требованию, он и вовсе останавливается. Наклоняется, долго смотрит в глаза и вдруг тягуче медленно целует. Затем, оторвавшись, наконец, снова увеличивает темп. Собираться Ольга не спешит. Странное послевкусие привычно различается сразу же, как только она начинает соображать. В чувстве незавершенности, которое так иронично после двух кульминаций зреет в душе, на самом деле нет ничего непривычного. — Сегодня поедешь или завтра с утра? — спрашивает Иван, очевидно, не дождавшись ее ухода. И до отвращения буднично застегивает рубашку. Только сейчас Ольга замечает, что почему-то задержала дыхание. Сделав глубокий вдох, она отвечает: — Я же хотела остаться, помнишь? — Ну да, точно, — отвечает он. — Ага. Еще месяц назад она чуть поворачивала голову к нему, с жадностью стараясь уловить признаки радости. Но она тоже выучила его наизусть, и ей тоже не требуется смотреть, чтобы знать: он просто кивает, одевается нарочито быстро и вот-вот покинет комнату без лишних слов. Скроется где-то в спальне или наверху, давая понять, что разговор окончен. Невысказанное: «сегодня — все» витает в воздухе, и Ольга по привычке принимает это как данность.