«...когда для нас срабатывает триггер, мы узнаем о себе кое-что важное. Мы понимаем: то, что было, не ушло безвозвратно» (с)
***
— ...двойка пик, — заканчивает Иголка, поднося к камере потрепанную карту. Спроси кто меня, так этой колодой стыдно друг другу гадать, не то что клиенту, но по скайпу можно — все равно через убитую вебку ничего толком не видно. Только бледное, в форме узкого сердечка, лицо Иголки, темно-фиолетовый ежик волос и облупленный черный лак на ногтях. Иголка деловито трактует: — Долгое сотрудничество, которое стоит вашего времени. — Да-да, так и знала, что его придется... терпеть, — вздыхает клиентка. Вытягиваю шею, чтобы разглядеть на экране Иголкиного ноута, что у клиентки на заднем плане. Обычная девчачья комната в розовых тонах без намека на пристрастие к оккультизму. Пахнет чем-то подозрительным, но клиентка вдруг, помявшись, спрашивает интимным полушепотом: — Скажите, у вас на страничке указано, что по четвергам консультирует Марк Ночной?.. Громко фыркаю, не сдержавшись, за что Иголка не глядя запускает в меня пиковым валетом — карта со свистом пролетает мимо, задевая по касательной левое ухо. — Ауч! — шиплю и ощупываю раковину пальцами. Кровит. Вот же сучка. — Марк приболел, — отвечает Иголка спокойно, хотя, уверен, внутри нее все кипит от бешенства: девчонки частенько покупают пакет гадательных услуг лишь затем, чтобы полчаса пялиться на симпатичную морду Марка. Он у нас вместо визитной карточки, хотя практического толка… не ноль, конечно. Но Марк из третьего поколения ведьм, карты он читает откровенно паршиво и с подсказками от Иголки, стоящей за ноутом вне поля зрения клиентов. Раз в неделю ему удается удачно рассказать что-нибудь по кофейной гуще, но так как мы ушли на время в подполье и даем консультации онлайн, этот его талант использовать не удается. — А-а-а… — тянет клиентка разочарованно. — Очень жаль. — Что-нибудь еще? — спрашивает Иголка елейным голоском. — Нет, спасибо. Пожалуй, хватит... До свидания. Иголка заканчивает звонок и с раздраженным ревом захлопывает крышку ноутбука. — Хоть заплатила, и на том спасибо… А ты не ной, — советует, перекидывая мне упаковку пластырей. Выколупываю один и под ее внимательным взглядом заклеиваю ссадину от карты между серьгами-гвоздями. Иголка ворчит: — У тебя же сеанс голосового гипноза. — Полным ходом. — Выдергиваю наушники и поворачиваю ноутбук, демонстрируя Иголке своего клиента в окошке скайпа: он как раз пускает слюни на клавиатуру, мечтательно уставившись в пространство. — Уболтал его в самом начале, смотрит мультики про яхту и горячих цыпочек, которые ублажают его по очереди. — Твои порносеансы меня пугают, — признается Иголка и вдруг спрашивает, не удержавшись: — Как ты это делаешь? Правда голосом? Я думала, такое работает только при ближнем контакте. — Голоса достаточно. Пожимаю плечами и улыбаюсь не без примеси самодовольства. Моя мамка была сильной ведьмой, хотя и предпочла пустить талант в русло музыки. Записала несколько хитов, которые долгое время возглавляли чарты, прониклась красивой жизнью и слишком быстро сгорела — не буквально, конечно, что для ведьмы было бы весьма иронично. Но ее способности за пять лет беспощадного гастрольного графика просели, фанаты стали уходить, мамка впала в глубокий депресняк и покинула сцену. Теперь работает бухгалтером. И меня настращала, что надо университет закончить и подобрать себе запасной вариант, когда выдохнусь. Так что я теперь ведьма и будущий юрист. — Посмотри, там в сорок седьмой свет горит? — пытаюсь, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но Иголка то ли наслушалась сплетен от Марка, то ли ловит в моем тоне отголосок нетерпения. Она прищуривается, поднимаясь из-за стола, подходит к окну и отдергивает занавеску. — Горит, — сообщает буднично, и меня будто подбрасывает. Наконец-то. Спустя неделю отсутствия. — Ты опять к вампирятам шастаешь? — спрашивает Иголка недовольно. — Ты случаем не подсел на их слюнку? Иголка похрюкивает и закатывает глаза, изображая торчка, сидящего на вампирских укусах. Таких полно по окрестным дворам, хотя с сорок седьмой квартирой они вряд ли связаны. В сорок седьмой пьют донорскую. — Ни на что я не подсел, — огрызаюсь, намекая, что не Иголкино это дело, и пытаюсь вложить в голос каплю внушения, но она тут же вскидывается: — Эй! Какого?.. Артур, придержи свои таланты для извращенцев. Закатываю глаза, вновь втыкая провода в уши. Все время забываю, что на нашего брата мой гипноз действует очень слабо. Те же люди — совсем другое дело. Легковнушаемые, податливые, как сливочное масло в теплых ладошках. — А сейчас ты очнешься от сладких грез, — проникновенно шепчу в микрофон, и клиент ежится и похныкивает, явно не горя желанием выныривать из морока, — на счет один… — бессердечно начинаю отсчет, убедившись косым взглядом в сторону часов, что время сеанса вышло: — Три... два... один… Проснись. — Что? Эй, погодите... — Клиент подставляет ладонь под свисающую с губ нить слюны и шустро втягивает ее в рот. Смотрит в вебку, растерянно моргая, и возмущается: — Мне мало! — Долго нельзя, — напоминаю и тараторю заученное: — При долгом воздействии могут быть побочные эффекты вроде попадания слюны в дыхательные пути, головокружения, рвоты, чувства отрыва от реальности, боли при мочеис… — Да понял я, понял, — перебивает клиент и морщится недовольно. Уточняет жадно, щурясь вебке: — Когда можно в следующий раз? — Через неделю в то же время, — отвечаю и завершаю звонок, пока он не начал под дозой возбуждения, как это частенько бывает после сеансов, предлагать мне подрочить для него на камеру. — Фу, — комментирует Иголка и снова пыхтит с подозрением, когда я вскакиваю, сматывая наушники в карман, кидаю ноутбук в корзину к рабочему планшету Марка Ночного и хватаюсь за куртку. — Ты куда? — Не твое сорочье дело. — Артур! — Она встает в дверном проеме, уперев руки в бока, что выглядело бы смешно при ее метре с кепкой против моих метра восьмидесяти, если бы не пиковые король и туз, которые Иголка держит в руках и под острые края которых может снова пустить мои многострадальные уши. — Тебе нельзя в сорок седьмую. — Еще как можно! — вскидываюсь — и мысленно я уже там, давлю на дверной звонок, дожидаясь избавления от ночных кошмаров, следовавших за мной по пятам всю гребаную неделю. Но Иголке не скажешь про проблемы со сном — начнет винить себя за недостаток практики. Поэтому втягиваю воздух до рези в ноздрях и молча пытаюсь протиснуться мимо, но пиковый король вдруг упирается мне в кадык, а Иголка начинает нудеть: — Кто ждет? Качок этот, Соловей Р? — Вглядывается в мое лицо, читая его не хуже карт. — Нет, не он. Ваня Тропицын? — Иголка ухмыляется: меня всего потряхивает от одного только предположения, что я могу шастать к Тропицыну. — М-м-м, уже не в твоем вкусе, да? О! Кукловод? Ха! — Иголка убирает пикового короля, лишь слегка задевая шею — повезло. После ее допросов я обычно поцарапанный с ног до головы настолько, что в универе меня сочувственно спрашивают про невоспитанного кота. Иголка мурлычет, хлопая длинными ресницами и изображая манерного Кукловода: — А он красивый. — Иголка! — прошу, заводясь: — Отстань, к ужину буду. Я всего на часок. — Тю, целый часо-о-ок, а ты себе не льстишь? — спрашивает Иголка с кривой провокационной ухмылкой, отступая на шаг. — Стерва. — Сам дурак. Иголка закрывает за мной, а я, убедившись, что слежки не будет, быстро ныряю в кабинку лифта и еду на первый этаж. Выскакиваю из подъезда под противную апрельскую морось, прячась под капюшоном толстовки, перебегаю узкую улочку и дергаю подъездную дверь, заботливо подпертую кирпичом. Взлетаю по старой лестнице на четвертый этаж, понимая, что сердце колотится так, что обитатели сорок седьмой этот звук уловили, еще когда я вылетел под ворчание Иголки из нашего логова. Даже если бы не грохотало о ребра от расшалившихся нервов, а постукивало в спокойном ритме — услышали бы. Давлю на звонок, не отпуская. Стою так с минуту, разглядывая облупившуюся краску на стене, противно моргающую лампочку на оголившемся страшном проводе. Зависаю на граффити, выведенном легкой рукой Соловья Р, — сердце, прошитое серебристой нитью, в котором торчит блестящая игла. — Бля, вам всем что, руки поотрывать?! Дверь резко открывается, и меня обдает прогорклым душком курева, от которого градус энтузиазма и веселости резко падает. На пороге стоит, кутаясь в черный махровый халат, Ваня Тропицын с сигаретой в зубах. Злющий взгляд впалых карих глаз быстро сканирует лестничный пролет, сигарета подпрыгивает на тонкой нижней губе, когда Ваня скучно выдыхает мне в лицо вместе с дымом: — А, это ты. Он захлопывает дверь перед моим носом, а я, опешив от наглости — ведь даже не успел спросить, дома ли Кукловод, — давлю на звонок снова. Еще через полминуты, видно, поняв, что нужно мне позарез, Ваня открывает дверь и рявкает: — Да нет его! — Свирепо зыркает из-под неряшливой соломенно-русой челки и интересуется ядовито, сплевывая фильтр дотлевшей сигареты в кулак: — Тебе за члены поздороваться или донорскую сдать? — Ни то, ни другое, — отвечаю хмуро и малодушно подумываю, глядя поверх его плеча в темноту задымленной прихожей, что придется мучиться в компании демонов. Не умолять же Ваню на коленях — он так-то по другим поводам привык меня на коленях видеть. Эта мыслишка, которая проскальзывает в голове за компанию с фантомным ощущением его руки, тянущей до искр из глаз за волосы, явно не для нашего уровня отношений. Того самого, где мы играем в незнакомцев-дефис-врагов. Не хочу копать глубже. Не хочу об этом думать. Достало. На секунду почти убеждаюсь, что мне катастрофически не похуй и унижаться я не буду. Но одно только воспоминание о тени, которая вчера ночью, соскользнув с потолка, так надавила на горло, что утром не мог продрать голос с час-другой, заставляет заговорить: — Слушай, если Кукловода нет, ты не… Мнусь, не зная, как бы сформулировать проблему поточнее. Ваня грубовато подсказывает: — Спать ссышься? — и ухмыляется недобро, упиваясь всей гаммой эмоций, которая наверняка у меня на роже проступает. — Откуда… — воздух в глотке застревает и не лезет в легкие. Значит, трепливый Кукловод наши встречи обсасывал во всех подробностях с дружками, хотя клялся, будто тайну сбережет. — Вот же он… мудак. — Забей, — советует Ваня скучно и сует окурок в карман халата. Делает приглашающий жест рукой и растворяется в темноте квартиры. Его голос глухо доносится со стороны кухни: — У Кукловода язык без костей. Переступаю через порог и захлопываю за собой дверь, о чем жалею мгновенно: пробираться по узкому коридору приходится на ощупь, пальцами слепо шаря по ободранным обоям. Влетаю в комод, на что зеркало — странный, конечно, артефакт в вампирской квартире — отвечает обиженным звоном о раму, и наконец выползаю на кухню. Тусклый свет уличного фонаря, попадающий в окно еле-еле, дает сориентироваться: нахожу себе табурет под столом и сажусь на краешек, как на приеме у английской королевы. Ваня устроился на захлопнутой крышке плиты, закинув длинные ноги на стиралку, и сверлит меня пристальным взглядом из темноты. — Ну, — тороплю неловко, — ты поможешь? — Пинта, — отвечает Ваня мгновенно, и я вижу, как поблескивают его клыки, когда он широко улыбается. Ни разу за полтора года не видел, чтобы он улыбался, — и тогда подумаю. — Чего? — туплю, завороженный неожиданным зрелищем. — Крови, — фыркает Ваня, резко переставая улыбаться, — не пива же. — А ты не охуел? — спрашиваю, очнувшись. — Не слипнется? Меня от пинты вырубит! — Может, и гипноз не понадобится, — равнодушно отзывается Ваня, дергая плечом. Прищуривается и спрашивает: — А что, ловцы снов уже не действуют? — У нас нет спеца, — признаюсь нехотя. Иголка пыталась научиться по гримуарам прабабки, но в последний раз, когда она экспериментировала, я ушел в отключку на целые сутки, пока Марк не догадался порвать ловец и вывести меня из импровизированной комы. — У меня есть деньги. — А толк мне теперь от бумажек? — Ваня кривится. Ладно, допустим, у него нет необходимости закупаться в «Пятерочке» по акции. — Сигареты ты на что-то же меняешь... — глупо объяснять здоровому лбу принцип работы товарно-денежных отношений, но, похоже, не глупо — Ваня лупит на меня черные глазищи и тянет таким тоном, словно в моей адекватности сомневается: — Я их беру у Соловья. Видно, как и шмотки — у Кукловода. Логично. Ваня приносит в дом донорскую, уж наверное, вправе требовать с остальных взамен худи, сигареты и офигенный лавандовый шампунь, которым пользуется. — Серьезно? — и почему я раньше этим вопросом не задавался? Как и не задавался вопросом, каково это — заново прокачивать бесполезный для вампира навык дыхания, потакая оставшейся с жизни привычке курить? Может, потому что мы практически не разговаривали? Ваня на любые робкие попытки потрепаться и сымитировать отношеньки припечатывал «не еби мне мозг, я тебе не человек». Он и слово человек произносил таким тоном, будто отпускал страшное ругательство. — Я похож на клоуна? — уточняет Ваня прохладно. Сдвигается на крышке плиты глубже в тень и уточняет оттуда будничным, похуистичным тоном: — А с Кукловодом ты на что договаривался? — и тут же, как сам с собой, отвечает: — Даешь ему, что ли? — Да пошел ты! — взрываюсь. Невозможно потому что с ним спокойно разговаривать. Терпеть его пассивную агрессию, намеки сальные. Язвлю: — У Кукловода же язык без костей, неужели не сказал? — Сказал, что ему тебя жалко, — сообщает Ваня после недолгой паузы, в которой проскальзывает намек на неуверенность. Как будто ему действительно интересен ответ на собственный дебильный вопрос, хотя мне иногда кажется, что Ваню никогда и ничто не заинтересует в этой жизни (вернее сказать — в этом вампирском посмертии) сильнее себя любимого. Ваня хмыкает, отвернувшись: — Ну, Кукловод всегда питал слабость к побитым щеночкам. — Да пошел ты, — повторяю тише и куда обиженнее. Даже не представляю, как в клинике, в которой он подрабатывает за донорскую, его отправляют к людям, чтобы внушением притуплял их боль и страх перед операциями и после, — я бы его даже к самому прожженному цинику и на пушечный выстрел не подпустил. Он же абсолютно не способен на сострадание. — Спасибо. Подрываюсь с табуретки, иду на выход и в темноте и в растрепанных чувствах врезаюсь в дверной косяк. Шиплю, прижимая ладонь к ушибленному носу. Слава небу, не пошла кровь. Что-то мне не улыбается дарить Ване легкий аперитивчик перед ужином. Хотя, конечно, я знаю, пусть и до смерти ненавижу искать в нем плюсы, что он не животное: в делах забора крови жутко щепетилен, а меня не рассматривает как еду. Не сомневаюсь, что, согласись я отплатить ему пинтой, он отправил бы меня сдавать кровь утром в клинике в стерильно чистом кабинете и с продезинфицированными инструментами. Так всегда было: кровь отдельно, я отдельно. Раньше это казалось мне милым. Теперь разбивает мне сердце вдребезги. — Не удивлюсь, если однажды ты убьешься о зубную щетку с такой неуклюжестью, — комментирует Ваня прямо у меня над ухом, и я вздрагиваю от неожиданности всем телом. Невероятно бесит. То, как вампиры умеют бесшумно подкрадываться. — А что, хочешь скосплеить Карлайла из «Сумерек» и мелодраматично меня спасти? — огрызаюсь и дергаюсь в сторону, где уж точно должен быть дверной проем, но Ваня ловит меня за запястье ледяными пальцами и крепко сжимает — вспоминая некстати, как он однажды в щепки разъебал изголовье кровати, когда мы слегка увлеклись, задумываюсь в очередной раз, трудно ли ему до сих пор, спустя пять лет после обращения, или он вышколил себя до полного автоматизма в контроле подобных жестов. Потому что, очевидно, мог запросто переломать мне все кости в запястье, если бы не рассчитал хоть немного силы. — Это не спасение, — отвечает Ваня жестко, когда уж было надеюсь, что пропустит дерьмовую шутку мимо ушей. Поднимаю голову, но еле-еле вижу его здесь, подальше от светящего в окно фонаря и поближе к коридорной мгле. Ему всего двадцать три, и пять лет из них он должен был быть давно в земле после автомобильной аварии, если бы Соловей Р его не обратил. Это я узнал, не выдержав «не-еби-мозговых» отмазок и применив к Ване голосовой гипноз. Поставил вопрос ребром. Мне до сих пор стыдно, что выудил из него информацию магией. Очнувшись, он выставил меня из сорок седьмой квартиры, и я по взгляду его прощальному понял, что все испортил. Тогда же и догнал запоздало, что отношения у нас все же были. Только вот он ревностно разделял меня и мою кровь, а я не смог или не захотел увидеть разницы между тем, что он держал в голове, и тем, что я мог взять оттуда силой. Я извинялся тысячу раз. Тысячу и один раз, если быть точным. Но Ваня будет бесконечно прав, если никогда мне этого не простит. Я бы сам себя не простил. — Извини, ладно? — позволяю себе сорваться на тысячу второй. — Это не оправдание, знаю, но тогда был всего год… как мои силы раскрылись на полную катушку, и мне башню сорвало от… дурацкого чувства всесильности… — и в тысячу третий раз: — Извини... — Как все-таки чертовски легко с людьми. Иголка вздыхает тяжело, если тема ей неприятна. Марк обиженно сопит сквозь зубы, если его выбесить. От Вани не доносится ни звука. Пока он не заговорит, не узнаешь наверняка, насколько он зол по шкале от усталого «Артур, просто иди нахуй, а?» до предельно серьезного «Артур, готовь гроб. Нет, речь не про сексуальный фетиш». Ваня молчит, и я добавляю глухо: — Это мой ведьмин триггер. — Что такое ведьмин триггер? — спрашивает Ваня без единой лишней эмоции в тоне. — Случай, — объясняю, сглатывая горький ком в горле, — благодаря которому ведьма определяет для себя границы, через которые ее силы больше никогда не должны переступать... Иголка отхватила свой триггер, когда разложила всю оставшуюся жизнь подруги по картам и пыталась уговорить ее бросить парня сейчас и не проходить пытку десятью годами несчастливого брака. Подруга ожидаемо сбежала от нее в ужасе и со слезами на глазах. С тех пор Иголка никогда не гадает на события дальше года, а если и гадает, то не раскрывает клиентам, что их ждет, если это не какое-нибудь ДТП со смертельным исходом, которого можно избежать, выехав в определенный день из дома чуть раньше или позже. Марк еще не поймал свой триггер, но он и не так силен, благо что из третьего поколения, — можно сказать, в него вшит природный ограничитель. Хотя мы с Иголкой все равно следим за его прогрессом и не исключаем, что однажды поймаем удачу за хвост и предупредим Марка от ошибок, которые совершили сами. Я не рассказывал Ване. Потому что мне было — и до сих пор — стыдно. Потому что тогда я этого не знал, а после узнал от мамы. Что это так же естественно для ведьмы, как выпадение молочных зубов в детстве или седые волосы в старости. Встречать свой триггер и навсегда терять человека, который им стал. — Мне жаль, что именно ты мой триггер, — выдавливаю и чувствую, как пальцы Вани разжимаются, и мое запястье безвольно выскальзывает из хватки. — А не кто-то посторонний. — А мне нет, — вдруг произносит он. И в его голосе я впервые слышу настоящую, до мурашек искреннюю боль. Что самое удивительное — он позволяет мне ее услышать. — Кто-то посторонний мог тебя не затормозить в нужное время. И триггера бы не случилось. Мы же… другие. — Вижу в смутном движении теней, как он ведет рукой в воздухе неопределенно, видимо, намекая и на ведьм, и на вампиров. — И нам всем пришлось на ком-то учиться… быть другими. Я тоже кое-чему научился на тебе. — Чему? — спрашиваю, не узнавая собственный голос — низкий и хриплый. — Тому, — хмыкает Ваня, — что моему сердцу, оказывается, необязательно биться, чтобы продолжать что-то чувствовать. Голова идет кругом. К горлу подкатывает на секунду-другую легкая тошнота от бурной смеси тревоги, паники и безумной надежды. Растерянно моргаю, когда Ваня щелкает по выключателю и кухню заливает тусклый и противный свет, окрашивая его сухие русые волосы в медный. — Зачем свет? — спрашиваю тупо, боясь задать вопрос поважнее. — Для Иголки, — Ваня кивает в сторону окна. В ответ на мое недоуменное молчание специально — кажется, для меня специально — набирает воздуха в легкие, чтобы вздохнуть. Как же выпендрежно это выглядит в исполнении вампира. — Кукловод рассказал Соловью Р, что ты шастаешь к нему из-за злоебучего демона, который жрет твой голос. Соловей Р рассказал Иголке… — Ваня замечает, что открываю рот, и кисло кривится, с недовольством попутно сообщая: — Да, они мутят, — и продолжает докладывать: — Иголка вычитала в своих книженциях, что ты уязвим после триггера, потому что для тебя он обернулся действительно глубоким потрясением... и тебе действительно не плевать — а демоны чувствуют душевную слабость. И тогда Иголка пришла ко мне. — То есть… ты знал? — от поступившей в мозг информации мне душно и откровенно нехорошо. Хочется подбежать к окну, распахнуть створки и высунуться под апрельскую морось, чтобы предупредить перегрев системы. Еще лучше — вывалиться из окна. — Про то, что стал моим… — Ну да. — Ваня дергает плечом и дерет клыком тонкую нижнюю губу, блуждая взглядом по стенам. Знаю, что ему неуютно с зажженным светом. Но он терпит, дожидаясь, когда в доме напротив, в нашем с Иголкой и Марком окне, пару раз мигнет лампочка на подоконнике, и только тогда снова щелкает по выключателю. На этот раз я просто счастлив провалиться с головой в темноту, как и он. Ваня снова показательно вздыхает. — Пришлось отослать Кукловода и Соловья Р к их бабке в Рязань в импровизированный отпуск. И ждать, когда у тебя терпелка кончится и ты снизойдешь до признания хоть каким-то путем... Только ты можешь заставить всех вокруг изъебнуться ради тебя и устроить грандиозное, сука, шоу. Ты уникальный, Артур. Уникальный мудак. — Ты тоже, — произношу на автомате. И некоторое время мы оба молчим, прежде чем я спрашиваю, теряясь и не зная, как быть: — И что теперь будем делать?.. — Спать. — Что? Почти не вздрагиваю, потому что слышу, как он бестолково дышит — для меня дышит, — когда делает шаг ближе и снова смыкает пальцы на моем запястье. — Мы будем укладывать тебя спать, Артур, — мягко произносит Ваня, — кажется, ты этого хотел? — Он добавляет язвительно: — А завтра ты сделаешь мне ровно столько минетов, сколько раз сказал «извини», чтобы я мог прочувствовать твое искреннее раскаяние и сделать тебе... пару поблажек. — У тебя член не отвалится? — смеюсь нервно. — От тысячи трех отсосов?.. И… — Снова надежда поднимается горячей волной внутри, но уже не кажется такой безумной. — Что за поблажки? — Для человека, голос которого регулярно жрал демон, — замечает Ваня насмешливо, выводя меня за руку с кухни, — ты задаешь слишком много вопросов. Еще пара слов, и начнешь минетный марафон прямо сейчас. — «Еще пара слов», — произношу, широко улыбаясь. Ваня останавливается в коридоре и разворачивается. Приближаюсь к нему в темноте. Это так же естественно для ведьмы, как выпадение молочных зубов в детстве или седые волосы в старости. Встречать свой триггер и навсегда терять человека, который им стал. — Да, я нарываюсь, — сообщаю на всякий случай и, приподнимаясь на цыпочках, касаюсь его осторожной улыбки губами. Но он не человек.