"9th May 6:45 am East London mornings dreams over Hackney Downs and thoughts of friendships that never truly die."
"True love doesn’t die, does it? It just hides in a shoe box for a few years." - Peter Doherty
Голос интервьюера давно превратился в фоновый шум. Пит, как всегда, пытался спастись от реальности, уходя в мир в своей голове. Вот только сейчас там было ещё страшнее, ещё темнее и ещё горче, чем снаружи. Интересно, моя фотография всё ещё висит у него на стене? Кажется, он задал этот вопрос вслух, но ему было плевать. Лица журналиста Пит тоже не видел — все их лица давно слились в пятно, в котором иногда проступали черты лица того, к кому на самом деле были обращены все его слова. Каждое интервью, каждый пост на форуме, каждая песня, каждое слово, сказанное самому себе перед сном — всё это на самом деле имело одного адресата. Так было и с каждым словом Карла. Они который год общались через прессу: оставляли друг другу короткие колкие послания, полные любви и боли. Они слишком хорошо друг друга знали, чтобы не уметь бить по больному и не пользоваться этим умением. А диск, сделанный его мамой? Их лица улыбались Питу с обложки, когда он пришёл в квартиру Карла тогда, в 2003; Пит сел на кровать и заплакал. Ещё, конечно, они общались через песни. Они делали это и раньше, с самого начала это был их основной способ коммуникации, ведь именно в песнях они говорили друг другу всё то, что не могли сказать в жизни (given up trying to explain, I’ll just put it in the song instead — ну да), а стоя на сцене шумного клуба порой слышали друг друга лучше, чем сидя вдвоём на полу съёмной комнаты. Но теперь ничего кроме песен и интервью не оставалось — это был единственный доступный язык. Нет, Пит писал Карлу, он присылал ему много сообщений, но так и не получил ответа ни на одно из них. Он сжимал телефон в руке и швырял в другой конец комнаты, разбивал кулаки в кровь, пытался отвлечься с помощью музыки, алкоголя, наркотиков и всё равно неизменно продолжал ждать. Карл на другом конце города, страны, мира делал то же самое. Каждый из них оставлял в песнях послания, гадая, услышит ли их другой, расшифрует ли. Пит несколько лет был уверен в том, что Карл не слышал ни одной песни Babyshambles. Карл слышал каждую. Пит же каждый день, включая компьютер, неизменно вводил в строку поиска одни и те же три слова: «Dirty Pretty Things». Новая песня Карла могла застичь его, когда он был за рулём, и заставить сердце сжаться, а ногу — выжать педаль газа так сильно, как он только мог. Они оба с замиранием сердца ждали, когда услышат до боли знакомый голос по радио или наткнутся на упоминание столь много значащего имени в новом выпуске New Musical Express. В особо мрачные времена Карл, видя это упоминание, облегчённо вздыхал: жив. Когда кто-то занимает столь огромное и столь значимое место в твоей жизни и в сердце, после его ухода остаётся пустота, которую вряд ли возможно чем-то заполнить. Когда всё, о чём вы мечтали вместе, разбивается вдребезги, осколки остаются разбросанными повсюду и ещё долго ранят. Становится мучительно больно гулять по любимым улицам и слушать любимые песни — это неизбежно тянет за собой тяжелейший груз воспоминаний, боли и сожалений о том, что всё вышло именно так. И если можно выбросить или запрятать подальше все подарки, порвать совместные фотографии, то что делать, когда память сохранена ещё и внутри тебя, когда она проникла в кровь и под кожу? (В их случае — буквально). Пит пытался стереть её и оттуда — в особенно отчаянные минуты он хватался за нож и полосовал им кожу ниже локтя, надеясь срезать знакомые буквы. В конце концов, Альбион и Аркадия были с Питом и до Карла. Они были всегда. И останутся с ним и после его ухода, ведь так? Он просто любезно впустил Карла в свой воображаемый мир, отгороженный от реальности книгами, фильмами и песнями напополам с его собственными грёзами, позволил ему увидеть и разделить с собой мифологизированный и поэтизированный образ Британии, сотканный из стихов Блэйка, английского мюзик-холла, старых фильмов и рок-н-ролла. Но Пит понимал, что врёт самому себе. Без Карла Аркадия была безжизненным и пустым местом, выжженной землёй, на которой больше никогда ничего не выросло бы. Пит ещё не знал, что будут фестивали в Рединге и Лидсе, третий альбом, туры и многочисленные концерты, Albion Rooms в Маргейте. Не знал, что они будут осторожно привыкать друг к другу заново, будут поначалу бояться петь в один микрофон — после стольких лет это будет казаться неискренним из-за одобрительных криков толпы, только и ждущей, когда их лица окажутся как можно ближе друг к другу, будут ссориться и мириться, снова смеяться вместе, продолжать друг за другом фразы и докуривать друг за другом сигареты. Но это всё будет потом. А сейчас были только бесконечные разговоры с журналистами, пытающимися вытрясти из него все подробности их отношений с Карлом (и с героином), болезненные, хоть и успешные, попытки писать музыку без него, разрывающая грудную клетку изнутри боль и мысли, которые не заглушить, даже если музыка и смех в комнате не умолкают, а сознание редко находится в неизменённом состоянии. Everyone’s gonna be happy, but of course