When all stars are dead

      — …итер? Питер? Солнышко, тебе нужно поспать, — словно из-под толщи воды донёсся до сознания голос, а ладони вдруг кто-то мягко, почти невесомо, коснулся.       Питер вздрогнул рефлекторно, от неожиданности, и тут же перевёл немного расфокусированный взгляд на обеспокоенную Мэй, что сидела неподалёку и сейчас сжимала его от чего-то холодные пальцы. Как-то слишком заторможенно в голову закралась мысль, что он, похоже, на последние несколько секунд — минут? Часов? Питер правда не уверен, — куда-то выпал и совершенно не обращал внимания на происходящее вокруг. По крайней мере, чай, в который Мэй нервно капнула несколько капель какого-то лекарства, практически со стопроцентной вероятностью являющегося успокоительным, пусть всё ещё и стоял на столе, но уже не дымился и покрылся поверху мутными разводами. А расположенный на холодильнике в углу небольшой телевизор был выключен, разве что небольшая лампочка внизу экрана продолжала настойчиво мигать красным.       Телевизор. Точно, он ведь включил его машинально, ни на секунду не задумавшись о том, что делать это сегодня не стоит. Да и вообще когда-либо.       Кажется, там были новости, в которых рассказывали новые подробности его зверского убийства всемирного героя Мистерио. А на другом канале шло шоу, в котором группа людей в запале дискутировали на тему того, как опасный преступник мог столько лет учиться в школе рядом с беззащитными детьми. И всё то же самое повторялось на третьем, четвёртом, пятом…       Питер не запомнил, как Мэй аккуратно высвободила пульт из его ослабевших пальцев, но сейчас он смотрел на неё — такую уставшую, за один день, кажется, прожившую сразу десятилетие, но всё ещё старающуюся всеми силами поддержать его, и… И мог думать только о том, как же это жестоко с его стороны — заставлять её проходить через всё это.       А ведь она заплакала только раз. Один единственный раз — когда своими глазами увидела, как сразу пятеро людей в форме и с автоматами наперевес, окружили абсолютно потерянного и не осознающего, что, чёрт возьми, происходит с этим миром, Питера и без всякого сопротивления нацепили на запястья наручники.       Они его не удержат, она знает. Как и то, что Питер не самоубийца — сбежать от сотрудников правоохранительных органов можно, но не тогда, когда в один момент на тебя ополчился, по ощущениям, весь белый свет. И уж точно не тогда, когда ты абсолютно дезориентирован. Но видеть, как на твоего ребёнка надевают железо, приравнивая к самым опасным и безжалостным преступникам, просто… Просто выше того, что может выдержать даже такая сильная женщина, как Мэй Паркер.       Которую Питер был обязан оберегать от ужасов своего мира. Мира, который оказался ещё более жестоким, чем предполагалось, и снова…       Провалился.       — Питер, милый, не молчи, пожалуйста, — просит Мэй практически отчаянно, прикасаясь своей тёплой ладонью к его щеке. Питер качает головой, опускает взгляд и жмурится, лишь бы не дать предательским слезам начать катиться по щекам. Сделать это сложно, потому что это всё… Оно давит. Давит безжалостно, не щадя, как без предупреждения опущенное на плечи небо.       Лжец.       Преступник.       Убийца.       — Я… — шепчет он сипло, не узнавая собственный голос, — Я просто…       Мэй договаривать не требует, а просто пододвигается ближе и прижимает к себе. Совсем как в детстве, когда родителей только не стало и объятия тёти, что дарили то самое тепло, которого так резко стало не хватать, оказались единственным лекарством от безудержной тоски, охватившей маленькое и хрупкое сердце. Недоставало разве что дяди Бена, который в такие моменты всегда стоял рядом и поддерживающе похлопывал по спине, таким незамудрённым способом показывая, что он тоже здесь, он рядом.       Питер прижимается к плечу тёти, чувствует, как она мягко целует его в волосы, стараясь передать, как сильно его любит, и впервые за день по щеке бежит слеза.       Предательская слеза, которая ещё раз доказывает, как сильно он облажался.       — Уже поздно, — голос Мэй слышится у самого уха, — Тебе правда надо поспать, милый.       Питер сжимает тётю в объятиях крепче и отчаянно качает головой из стороны в сторону.       — Я… Не уверен, что смогу.       Мэй немного отстраняется и, внимательно вглядываясь в его лицо, заботливо, как и всегда, проводит рукой по растрёпаным волосам, прежде чем поцеловать в лоб.       — Просто попытайся. Нам обоим нужно попытаться.       Попытаться не дать сломать нас этим — видит Питер в её глазах, в которых тоже блестят слёзы, и почему-то думает, что нельзя сломать то, что и так сломано.       После дня, проведённого в серых стенах допросной, собственная комната ощущается совсем… По-другому. Сначала Питер думает, что всё познаётся в сравнении — мозг просто пытается сгладить углы эмоциональных потрясений после того, как перед глазами замаячила реальная возможность угодить за решётку. Не просто в изолятор временного содержания и даже не в обычную тюрьму. Рафт — вот, что ему светит. По крайней мере, так сказала серьёзная женщина, кажется, уполномоченная по делам несовершеннолетних, глядя на него при этом без капли сочувствия. Так, будто он на её глазах голыми руками пристрелил человека.       Ах, да. Все же считают именно так.       А потом вспоминает, как Мэй раздражённо сорвала жёлтую ленту с опечатанной двери. И всё встаёт по своим местам — вещи были разбросаны по всей квартире, но больше всего в его небольшой комнате, душной из-за закрытого и тоже опечатанного окна. Книги и учебники вразброс валялись и на столе, и на полу. Там же по большей части оказалась одежда и почти что разлетевшаяся на маленькие кусочки Звезда Смерти.       Но больше всего в глаза бросалось место за дверью. Угол, в котором стояла капсула с костюмом Железного Паука, теперь пустовал.       Питер на секунду прикрыл глаза и до боли сжал руки в кулаки, благодаря бога за миссис Старк. У неё самой проблем по горло с того самого дня, но приехала к нему она едва ли позже Мэй, тут же заключив в объятия, как собственного сына, и со сталью в глазах пообещав, что всё будет хорошо. Вместе с целой командой адвокатов они добились не только того, чтобы его отпустили домой, но и чтобы костюмы хранились у неё, на правах личной собственности Мистера Старка.       Сейчас, когда всё идёт совершенно не так, последнее о чём ему хотелось ещё переживать, так это о том, что его костюмы будут где-то, где оставлять их небезопасно. Будь это хоть трижды правительственные организация — нельзя поручиться за каждого человека, в руки которого может попасть, как сказал капитан, имени которого Питер не то что не запомнил, но даже не услышал, «оружие массового поражения».       На кровать Питер завалился прямо поверх заправленного одеяла, не озаботившись тем, чтобы переодеться — на это сил не было так же, как и на то, чтобы искать домашнюю одежду в том бедламе, в который превратилась комната.       А заснуть предсказуемо не получалось.       День выжал из Питера всё, до последней капли, и если бы подобная усталость была связана с чем-то другим — например, с долгим патрулированием, перед которым был не менее длинный день в школе, — он бы уже давно дрых без задних ног, при этом видя десятый сон.       Сейчас же закрыть глаза казалось чем-то, что гораздо выше его сил. Он лежал, уставившись в тёмный потолок, и просто не мог заставить себя это сделать.       Потому что там, за закрытыми веками, снова будут толпы людей, которые смотрят испуганно, словно на монстра, от которого нужно избавить этот мир здесь и сейчас.       Снова будут громкие крики, взрывами бьющие по перепонкам и требующие воздать по заслугам.       И ещё много-много-много того, от чего Питер не может закрыться, спрятаться, убежать.       И избавиться тоже не может.       Потому что на том мосту, вместе с тем человеком остались навсегда потеряны все доказательства, которые смогли бы убедить людей в обратном.       Внезапно воздуха в лёгких стало не хватать, а тот, что был — спёртый, пропахший отчаянием, — совершенно не помогал прийти в себя, а потому Питер рывком поднялся с кровати и, стараясь не обращать внимания на то, как опасно накренился пол под ногами, подошёл к окну, без лишних церемоний срывая липкую бумагу с рамы и распахивая окно. Свежий, почти по-осеннему прохладный воздух ударил в лицо одновременно со звуком закрывшейся двери автомобиля.       Дышаться легче не стало.       Под окнами стояли с десяток полицейских автомобилей. И примерно вдвое больше вооруженных представителей закона. Сомневаться в том, что примерно столько же обходят периметр и дежурят на лестничной площадке и под дверьми не приходилось — Пеппер не всесильная, и доказать всем, — не то что сделать это по щелчку пальцев, — что убийца не он, а тот, кто так нагло выдал себя за жертву, не по силам даже ей.       С новым порывом ветра зашелестели страницы раскиданных тетрадей и намётки чертежей. Света луны из окна было меньше, чем достаточно, но Питер и без того понимал, что вряд ли в комнате остались его собственные наработки шутеров или костюма.       И вернутся они сюда тоже вряд ли.       Снова спать Питер не лёг — попробовал, не получилось, хватит с него, — только подложил подушку под спину и сел поперёк кровати, согнув ноги в коленях, и достал из кармана безжизненный телефон — один из адвокатов Пеппер — или лучше сказать, его адвокатов? — сунул его Питеру в руки на выходе из департамента, наверняка, обойдя ещё сколько-то судебных запретов.       Включать его было плохой затеей. Очень. После включения телевизора в этом можно было убедиться наверняка. Но он правда попытался смахнуть пальцем с экрана то бесконечное множество сообщений, которое там было. Читать их было бы слишком… Просто слишком. До с болью стиснутых зубов и эхом отдающихся в голове голосом со всех билбордов Нью-Йорка слов:       «Настоящее имя Человека-Паука — Питер Паркер».       Чёртов-чёртов-чёртов-чёртов Бек!       Питер уже хотел выключить его снова и просто уткнуться лбом в колени, надеясь, что когда встанет солнце, то всё будет как раньше — утром он проснётся по будильнику и пойдёт в школу, где они с Недом будут обсуждать новый ролик их любимого блогера на YouTube, а Мишель будет закатывать глаза и говорить, какие же они задроты, при этом вставляя собственные комментарии на счёт этого же ролика. В этом желанном утре его не везут обратно в участок в сопровождении целого конвоя, а тётя, лучший друг и девушка не сидят в соседних допросных…       … как телефон тихо завибрировал.       Michelle:       4:38 a.m Спишь?       И то ли Питер долго не отвечал, уставившись в экран совершенно загнанным взглядом, то ли ЭмДжей хватило и того, что он прочитал сообщение, но уже в следующую секунду вместо заставки высветился входящий звонок.       — Привет, — послышалось тихое с другого конца.       — Ты в порядке? — было первым, что выпалил Питер, пока сердце в его груди больно ударялось о рёбра, кажется, в попытке пробить их насквозь. Она написала Мэй смс, когда они с мамой добрались до дома, но…       Питеру просто было необходимо услышать это ещё раз. От неё.       Потому что ЭмДжей была там с ним, когда всё это произошло.       Она видела, как мир стал для него словно замедленная съёмка, в которой до каждого человека доходит осознание, и шум на улицах и так более чем шумного Нью-Йорк усиливается в несколько раз.       Слышала, как со всех сторон завопили сирены, извещающие о тревоге.       Держала за руку, когда Питер — в панике, в какой же он был панике, — не мог понять, что делать, и рванул на ближайшую высотку, которую уже окружили появившиеся будто из ниоткуда вертолёты.       И самое отвратительное, что было в этой ситуации, — Питер был настолько поглощён охватившем его неподдельным, жутким и леденящим кожу под костюмом страхом, что ни разу не вспомнил о ней. О Неде. О Мэй, в конце-концов! Все они оказались под прицелом в той же степени, что и он, только вот Питер ничего не придумал.       У него не было решения. Не было запасного плана.       Ничего не было.       И он совсем не знал, как обезопасить самых дорогих ему людей.       — В порядке, — всё ещё тихо, но уверенно выдохнула она, и только в этот момент Питер понял, как сильно сжал в кулак собственную руку, — Мамину машину сопроводила полиция. И на ночь осталась пара патрульных. А ещё я разговаривала с мамой. Долго. Она тоже видела новости, но мне удалось убедить её, что да, парень, с которым я встречаюсь — супергерой, а не убийца. Через три выпитых бокала вина с её стороны уж точно.       Питер слышал, как она легко усмехнулась, только вот вышло больше нервно, чем по-настоящему весело. Мишель вообще не любила разговаривать по телефону и обычно разговор с ней ограничивался «Ты подошёл? Славно. Сейчас выйду». Коротко, ясно и по делу. А потому многословность, не присущая ей в таком положении говорила только об одном — она переживает. И переживает до жути, но даже так в первую очередь не плачется, как сильно испугалась сама — именно так обычно делают героини экшен-фильмов, когда их спутник попал в беду, попутно зацепив и их, нет. Она пытается растормошить его.       Того, кто во всём виноват.       А потому Питер отвечает не сразу, да и выходит всё так же разбито:       — Наверное, первое впечатление я произвёл то ещё.       Потом они молчат. Долго. Но завершать звонок никто не решается. В трубке слышно, как размеренно дышит Мишель и, чтобы отвлечься от бесчисленного шума шагов — на улице, в доме, под входной дверью, Питер начинает считать её вдохи и выдохи.       Она в порядке. Прямо сейчас она дома, вполне вероятно в своей комнате, лежит на боку, как любит, положив одеяло под голову.       И именно прямо сейчас, в этот самый момент, Питер может быть хоть на сотую долю процента, но уверен, что она в безопасности. Ей ничего не угрожает.       И беспокойство, охватывающее душу в равной степени, что головная боль виски, становится совсем чуть-чуть, но меньше.        — Тебе страшно, Питер? — спрашивает Мишель, кажется, спустя прожитую ими двумя бесконечность. Её голос в телефоне всё ещё тихий, но теперь он замечает ещё кое-что. То, что у неё получилось скрыть до этого, но что не удалось сейчас.       Он надломленный и насквозь пропитанный беспокойством — настоящим, искренним, какое бывает только тогда, когда в опасности совершенно дорогой человек, а ты ничего не можешь с этим сделать. И Питеру вновь становится тошно. От самого себя. Потому что он — Человек-Паук. Тот, кто он есть и кем всегда был, несмотря на то, что буквально за пару часов мир стал считать совершенно иначе.       И он должен быть сильным.       Должен показать тем, кого любит, что всё под контролем. Он справится. С собственной тревогой уж точно.       Но сейчас, в эту самую минуту не выходит ни то, ни другое.       И Мишель ждёт, когда он ответит. Ждёт терпеливо и, кажется, то и дело от волнения задерживает дыхание. Поэтому Питер, сжав до побеления костяшек свободную руку, с силой бьёт по матрасу и, наконец, запрокинув голову так, чтобы прижаться затылком к холодной стене, отвечает предельно честно:       — Очень. Очень страшно.       Ей не нужно знать, что страшно ему не за себя. На себя ему глубоко плевать, правда. Но одна только мысль о том, что по его вине пострадал кто-то из тех, кого он любит так сильно, и Питеру хочется кричать.       Как там говорят, нужно ущипнуть себя, чтобы выйти из сна?       Так что нужно сделать с собой Питеру, чтобы очнуться от этого грёбаного кошмара?