Барановская поднимает глаза на героиню сегодняшнего выпуска. Она сидит в метре от Юлии, но ведущая не может разглядеть ни рук, ни ног. Лицо и тело чудом выжившей жертвы маньяка превратились в масляное пятно. Ведущая всматривается в неё исподлобья, но не видит ни одной человеческой черты.
В голове Барановской даже не промелькнула банальная мысль о ночном кошмаре. Неизвестная фигура приковывает к себе взгляд так, что невозможно отвести глаз. Все мысли в секунду превращаются в безжизненный сгусток. Вакуум.
Область висков начинает сдавливать терновый венок, а в ушах резко звенеть, глаза застилает белой пеленой. Ведущая складывается пополам, уткнувшись лицом в колени.
Вокруг померкло и фигура гостьи шоу растворилась в темноте. Может прошла секунда, десять минут или несколько часов. Барановская давно потеряла счет времени. Да и не особо-то оно ее волнует. Всепоглощающая тишина утянула за собой чувства, переживания, страхи. Её больше ничего не волнует. Так бы она и сидела, пока не услышала речь:
— Юля, — женский голос позвал ее по имени.
Он заставляет её поднять голову. На месте гостя располагается она сама. Барановская даже не нуждается в протирании глаз. Это точно реальность! Выражение лица копии выглядит непринуждённым, но чувства выдает поза. Она сидит, скрестив ноги и руки, чего-то ожидая. Юлия по привычке смотрит в программу шоу и зачитывает текст:
— Расскажите о себе. Кто Ваши родители? — лжеюлия явно теряется. — Как вам жилось с ними? — она впивается ногтями в нежную кожу рук. Копия прикусывает губу, избегая ответа. — Как вы пережили смерть отца? — Барановская больше не смотрит в текст. Она закидывает собеседницу вопросами: — Какие чувства у вас вызвала первая любовь? — прокусывает губу до крови. — Были ссоры с мужем? — отслаивается кожа на тыльной стороне ладони. Лицо краснеет, напряжение в ногах становится невыносимым. — Как вы пережили развод с бывшим супругом? — ответ становится стрелой и попадает прямо в сердце ведущей. Она с шумом набирает воздух в лёгкие, но не может выдохнуть.
Мышцы ног, казалось, начали рваться. Лжеюлия выгибается, запрокидывает голову, судорога поражает конечность. Спазм мышц нещадно заставляет ее заскулить. Барановская вцепляется в собственные волосы. Она с такой силой сжимает челюсть, что на скулах проступают желваки. По локтю стекает алая струйка, обагряя дорогой материал. Девушка начинает задыхаться, земля уходит из-под ног. Стены начинают плыть, пол сотрясается. Кружится голова. Перед глазами мелькают разноцветные полосы. Внутри всё разрывается палящим огнём.
Те же чувства поражают и вторую, а затем и она сама теряется в мириадах огней. Юлию охватывает паника. Она разлагается на молекулы, атомы и электроны. Всё вокруг теряет форму: растекается, размазывается по поверхности, мягчает. Красный диван в студии, зыбкий как песок, окончательно рассыпается и оказывается на полу кучкой. Стены плывут, оставляя за собой красивые, едко яркие узоры. Мелкие частицы, повисшие в воздухе, смешиваются между собой. Теперь совершенно неясно, где стены, пол и потолок. Студия превратилась в единую сумбурную субстанцию. Песчинки начали двигаться: от почти недвижимых частиц они в считанные секунды перешли к безумному вихрю. Атомы закружились в страстном танце, образуя воронку, превратились в торнадо. С каждой секундой сквозящий в ушах ветер становится всё громче. Шум уже просто невыносим, но и закрыть уши Юлия тоже не может.
Она не знает, где она. Не знает, кто она.
Что такое её тело, голова, разум? Набор атомов? Существует ли ее тело на самом деле или, может, оно затерялось в толпе чужих тел? Кто она в этом огромном, бесконечном мире?
Пылинка, развеянная по ветру.
Может она вовсе всё это придумала? Может она сейчас лежит дома, на мягкой кровати и в ближайшее мгновение проснётся в поту?
Может и вовсе нет никакой Юлии?
Торнадо достигает точки невозврата. Оно крутится с такой силой, что быстрее просто некуда. Шум нещадно разрывает барабанные перепонки. Оглушающий хлопок. Вихрь атомных частиц теряет форму спирали и разноцветными фейерверками рассыпается по пространству. Их настолько много, что пару секунд ничего не видно. Совсем скоро пыль оседает, оставляя за собой лёгкую дымку. Студия приобретает прежние очертания.
Женщину словно окатывает ледяной водой. Неприятный холод разливается по телу, вызывая мурашки. Она совсем не дышит, не слышит своего дыхания.
«Я сама виновата в своих бедах».
Слова раскаленным штампом отпечатываются на подкорке мозга. С опухших красноватых губ срывается тихое и прерывистое:
— Нет… Не может быть…
Заканчивается кислород. Лёгкие жжёт, грудь пронзает раскалённый прут, рёбра крошатся как мел, из глаз брызжут горячие слёзы. Все известные и неизвестные человеческие чувства в этот момент достигли своего апогея. Женщина с рыком выдыхает оставшийся кислород. Последующий неистовый крик эхом раздается по студии. Барановская не уверена, принадлежал ли вопль ей. В глазах темнеет. Всё затихает. Больше Юлия не слышит ни своего, ни чужих голосов. Пару секунд всепоглощающей тишины. Звон в ушах понемногу утихает.
Чужое прикосновение проходится дрожью по коже. Женщина поднимает взгляд: Гордон коснулся её правого плеча.
— Нормально себя чувствуешь? — лицо выражает полное безразличие, но обеспокоенный голос не скрывается во вздохах ошарашенной толпы. Полностью сбитая с толку произошедшим, Юлия хрипло лепечет:
— Да, да…
Барановская пытается встать: ноги подкашиваются, однако коллега успевает подхватить ведущую за локоть, другой рукой касаясь ее ладони. Он чувствует, как под его пальцами напрягаются мышцы коллеги. Александр явно сбит с толку.
Что заставило ее так испугаться?
Что она пережила за эти десять секунд? Глаза ее выражают абсолютную дезориентацию, обескураженность и даже некую беспомощность можно было уловить в ее мимолетном взгляде. И ее руки. Такие холодные, хотя когда та подавала утренний кофе или поправляла ему очки, пальцы были более чем просто теплые. Они были
живые. А сейчас она словно мертва: кожа побледнела, глаза безжизненные, оттого пугающие, ледяные руки. О чем она подумала? Какие мысли могут произвести такой эффект в считанные секунды? Мысль об этом морозно пощекотала соведущего изнутри. Стало не по себе.
— Вам нужна помощь? — кричит кто-то из толпы и вырывает мужчину из мыслей.
Юлия невольно обернулась. Слёзы ярко блестят в объективах камер, глаза испуганно бегают, руки пробивает мелкая дрожь. Не ответив, она разворачивается и на ватных ногах идет в гримерную. Путь кажется лабиринтом, длинным, если уж не бесконечным, коридором. Заветная металлическая дверь. Женщина тянет дверную ручку вниз, а затем на себя. Вдалеке слышится:
— Работаем! — но ей уже нет до этого дела.
Дверь, как назло, поддается не сразу. После третьей попытки Барановская заходит внутрь, хлопает дверью. Помещение освещает лишь теплый свет невыключенного профессионального зеркала. Она обессиленно падает на колени, вдыхает полные легкие кислорода и рвано выдыхает. Крупные капли бесшумно падают на паркет. Тишина в помещении ударяет по ушам. Юлия плачет навзрыд, упираясь ладонями в пол. Впервые за многолетнюю карьеру на телевидении она вот так срывается и просто уходит.
Странное ощущение. Раньше она бы чувствовала вину за подобную слабость, а сейчас ей просто плевать. Призраки прошлого в виде бывшего мужа и незакрытых гештальтов душат ее, перекрыли кислород. Кровь перестала приливать к голове, мозг — функционировать, а смерть не наступила.
Эмоции накрывают девушку с головой. Руки сгибаются в локтях, плечи подрагивают, щеки покрываются румянцем. Выбившиеся из конского хвоста волосы прилипли к влажным от слез щекам. Тошнота подступает к горлу.
Барановская закрывает рот тыльной стороной ладони и ползет в сторону туалета. Из-под двери сочится неяркий свет. Как назло, дверная ручка слишком высоко и открытие требует усилий. Юлия с трудом дотягивается и вползает в ванную. Приступ тошноты снова подкатывает к горлу. В секунду она оказывается у унитаза. Ее рвет желчью, глотку обжигает неприятная горечь. Женщину выворачивает изнутри, кажется, что сейчас она выплюнет из себя желудок. Она не удивится, если так и случится, ведь Барановская уже третий день и крошки в рот не берет. Еще несколько рвотных позывов и ведущую наконец отпускает.
Она облокачивается на плиточную стену, тяжело дышит и морщит нос от смердящего запаха. Тонкими, еще более бледными, чем ранее, пальцами берет пузырек из шкафчика под раковиной. Девушка высыпает пару белых таблеток в ладонь и всухую проглатывает. Барановская опускает сиденье, нажимает кнопку смыва и кладет голову на крышку унитаза. У нее больше ни на что нет сил.
«Может, бросить это все?»
Гордон уже давно в своих мыслях и зашел, кажется, слишком далеко. Он уже пятый раз за минуту смотрит на часы, желая увидеть заветное «19:00». Но нет, перерыв наступит только через 10 минут. Ожидание томит его, убивает. Почему
она не приходит? Женщина в студии заканчивает свою слезную речь, на которую ведущему глубоко плевать.
— Извините, — он бесцеремонно прерывает плач гостьи, — давайте сделаем перерыв.
Все безмолвно соглашаются, звучит музыка заставки передачи. Александр встает, чуть ли не подрывается с места, и направляется в гримерку коллеги. По пути он теряется в догадках, думает, стоит ли ее вообще беспокоить. Секунду помявшись у двери, он стучится и через мгновение, не дожидаясь ответа, заходит внутрь. Нет никого. Полосочка света из приоткрытой двери ванной привлекает внимание ведущего. Он осторожно подходит:
— Юль, — из комнаты слышится рваное сопение, — я сейчас зайду.
Он снова колеблется, но тревога превосходит все остальные чувства. Гордон приоткрывает дверь… и ужасается. Картина явно не из приятных: девушка лежит практически на полу согнутая и осунувшаяся, с наполовину опустошенным пузырьком таблеток в руке. Вид ее болезненный: женщина заметно похудела, лицо безжизненное, впавшие щеки и острые скулы контрастировали с бесцветными губами, светлые волосы взъерошены и прилипли к потной шее.
Александр пулей подлетел к соведущей, взяв в свою ладонь ее руку, в которой был пузырек. Он читает название, понимает, что лекарство от тошноты. И когда ее запястья стали такими тонкими? Чувство вины засело глубоко в области рёбер. Мужчина винит себя за то, что не заметил этого раньше. Он что, слепец?! Возможно она бы сейчас не лежала в этом треклятом туалете бледная, как мертвец! Ты идиот, Саш, какой же ты идиот.
— Воды? — он понимает ее без слов, женщина неэнергично кивает.
Стакан Барановская осушает буквально за секунду и со звоном ставит его на холодный кафель. Гордон вдыхает воздух через рот, прежде чем задать очевидный вопрос. Юлия его опережает и поднимает голову:
— Нет, не надо, я в порядке, — голос уже более живой. Этот незначительный факт отдаётся лёгким сгустком тепла в груди мужчины.
— Тогда почему ты здесь сейчас? Будь все в порядке, ты бы так не выглядела.
Он говорит правду. Девушка поднимает на него глаза: таким она его еще не видела. Александр отбросил все предрассудки, снял эту маску безразличия, перестал играть в холодного короля. Бетонная стена с грохотом разрушилась в этот миг. Девушка рада видеть его таким, хоть и цена за такую заботу — она сама.
Гордон замечает высохшие дорожки слез на щеках коллеги. Он подносит руку к ее лицу, берет за подбородок и стирает новую стекающую слезинку. Да, при их обычных взаимоотношениях этот момент даже интимный, но сейчас обоих это не смущает. Ее глаза тускло блестят, выражая все одиночество, что та испытывает. Заглянув в них, понимаешь: да, ей правда не важно, что сейчас происходит, главное — кто-то рядом. Главное, что кто-то видит ее страдания, даже если не в полной мере. Главное — кто-то
добровольно пришел ее утешить.
Кто-то беспокоится.
Гордону с трудом это дается, но он обнимает Юлию, пересилив все возможные предубеждения. Бетонную, а в его случае стальную, маску снять тяжело. Он не привык, пытается помочь, но просто не может. Александр
не знает, как. Мужчина ничего не смыслит в человеческой натуре. Он никогда и ни за что не поймет, почему человек плачет, почему что-то
чувствует. Его эмоции притуплены, лежат в самом дальнем ящике. Гораздо важнее работа, дети, налоги и алкоголь. Проявить положительные эмоции — непозволительная роскошь. И не потому, что он эмо-мальчик во время переходного возраста, он просто забыл какого это. В жестком, сером мире сложно сохранять оптимизм, но его коллега всегда умела находить что-то хорошее. Этим она и отличалась от других,
этим она его и поражала. Но не сегодня.
Что могло сломить такую лучезарную девушку?
Что должно произойти, чтобы убить вечную веру во все хорошее? Загадка. Хотя, может он сможет разгадать ее?
Она плачет у него в объятиях и даже не думает вытереть слезы, извиниться, убежать. Юлия слишком устала держать себя в руках. Настолько устала, что даже не винит себя за слабость. Ей просто нужно выплакаться
сейчас. Больше ничего не важно. Ни завтра, ни послезавтра. Она есть здесь и сейчас, и
в данный момент она не желает об этом думать. Барановская впивается ногтями в пиджак коллеги. Сжимает со всей силы и не думает отпускать.
Сейчас она настоящая. В груди свербит, хочется просто укрыться от всех бед. Зарыться поглубже в землю и исчезнуть. Разложиться на белки, жиры и углеводы. Раствориться.
Он четко понимает: Юлия ему ничего скажет, не откроется. Да, если говорить честно, мужчина не желает копаться в чужих мозгах, когда у самого свои заморочки. Только Александр их засунул в дальний ящик слишком много времени назад, чтобы вспомнить, на каких задворках сознания эта деревянная коробочка находится.
Гордон прижимает ее к себе сильнее, не произносит ни слова. И вот, ее выдохи непоследовательные, гортанные, женщина хлюпает носом, но плакать перестает. Барановская глубоко дышит, успокаивается, лежит на его плече. Коллега отстраняется: лицо женщины еще влажное, глаза красные, но это не мешает коллеге предложить авантюру:
— Может сбежим? — он больше не видит другого выхода. Он всегда бежал от своих проблем, и это не есть правильно, но в этот раз нужда в побеге почти физически ощущалась. С ролью жилетки, в которую можно выплакаться, мужчина никогда не справлялся, а вот по вопросам как развеяться все обращались к нему.
Пару секунд Барановская находится в ступоре. Он сейчас серьезно?
— Прям… сбежим? А…
— Согласна? — Гордон встает на ноги, оттряхивается и протягивает руку. Она, неожиданно для себя самой, соглашается:
— Были сомнения? — протягивает руку в ответ, мужчина тянет на себя, помогая Юлии встать. Черты лица пресные, словно та совсем не заинтересована в предложении. Но было в ней что-то нетерпеливо искрящееся бенгальским огнём. То ли это выражалось во взмокших поблёскивающих ресницах, то ли в легко поданной коллеге руке. Даже в бледном цвете лица было что-то праздничное. Гордон не находит этому ощущению объяснения.
О да, нагоняй Юлии устроят. Но та лишь смиряется. Почему? Да черт его знает. Может ей просто нравится такой образ жизни? Ну, не задумываться о завтрашнем дне… Барановская смотрит вслед Гордону, который чуть ли не сломя голову бежит в свою гримерную переодеваться. Юлия улыбается своим мыслям. Определенно нравится!
Резкая перемена в настроении пугала Барановскую. Как она могла пару минут назад валяться едва ли не при смерти, а сейчас натягивать туфли? Она не хотела думать, опускаться в этот омут с головой, слепо следуя за нитью мысленного повествования. В желудке отвратительно ныло, кости ломило, но на душе было как-то пусто. И не то чтобы это было опустошение. Точно штиль после урагана, внутри было непривычно, звеняще тихо. Лишь в желудке, кажется, было двадцать сквозных ранений.
Барановская нервно жует губы, воровато выглядывая из-за двери. Подходит Гордон. Видеть его в таком наряде
весьма необычно: толстовка, джинсы и кроссовки. Как на работе, так и в жизни, мужчина предпочитает официальный стиль. Ведущая выходит из убежища.
— Ты сегодня удивляешь.
— На себя бы посмотрела, мастер конспирации! — тот ухмыляется.
И вправду, она тоже выглядит непривычно. На женщине блестящее платье прямого кроя и маленькая белая сумка на длинном ремешке.
— Ну извините, Агент ноль-ноль-семь! У меня в гримерной самые лучшие наряды, — флегматично заявляет Юлия. Облачение отливает розовым золотом.
Слышится голос из студии:
— Через минуту начинаем!
— Понял! — подает голос ведущий. Барановская смотрит на него в ожидании объяснений, сводит брови к переносице.
— Что смотришь? Бежим! — Александр шипит сквозь зубы.
— Куда?! — Юлия, не понимая, смотрит ему в глаза.
Коллега, оставляя собеседницу без ответа, хватает соведущую за руку и бежит в сторону склада. Заворачивает направо. Их встречает место, обшитое тонкими пластами металла. Пару обдает приятной прохладой, в нос ударяет запах пластика и кожзама. Александр ловко оббегает многочисленные картонные конструкции, сохраняя маневренность. Юлия же отстаёт и врезается в кучу коробок. Некоторые из них с шумом падают на пол. Женщина потирает лоб.
— Эй, кто это там?! — раздраженный голос, вероятно, одного из работников склада, отдаётся эхом по помещению.
Александр вновь бесцеремонно хватает ведущую и бежит в сторону выхода. Виднеется свет с улицы, а шаги работника становятся громче. Приложив все усилия для незаметного побега, они оба выбегают на улицу.
Коллеги облокачиваются о стену, громко дышат. Юлия не сдерживает улыбку до ушей и начинает смеяться: ярко, невинно, словно ребенок. Пустота внутри заполняется легким желтым свечением. Мужчина смотрит на нее и не может не разделить тех же эмоций. Он смеётся: да, хрипло, приглушенно, низко, но все-таки смеётся. Теперь она пытается отдышаться уже от приступа смеха и говорит сквозь непрекращающийся хохот:
— Как в старшей школе! — снова смеётся, несмотря на то, что её до сих пор мутит.
— Ты это на каблуках пробежала?!
— Ну да, я же девушка! — иронично отвечает.
— Я тебя явно недооценил, — тот по-доброму ухмыляется. Дружеские переговоры прерывает звук с помещения позади:
— Не видели Александра и Юлию? У нас программ-… — неизвестный голос тонет в тишине.
— Только что кто-то тут бегал и вышел на улицу… — далее голосов со склада не слышно.
— Ну что, готова к пробежке?
— Как никогда.
Они обмениваются взглядами и срываются с места. Осенняя прохлада отрезвляюще хлыщет в лицо. Пару поворотов и растерянный продюсер остается позади. Коллеги останавливаются и восстанавливают дыхание:
— М-да, в этом году сентябрь прохладный, — досадует женщина и потирает промерзшие плечи.
— Стоило ожидать подобного с твоим-то нарядом, — любой другой человек посчитал бы такое высказывание за грубость, но Юлия годы назад притерпелась. Мужчина никогда не отличался лестностью.
Гордон осматривается: неплохой райончик недалеко от студии, как он здесь еще не поселился? Неплохая застройка: место выглядит ухоженно, здания построены в стиле минимализм, у подъездов клумбы геометрической формы с последними, доживающими свои деньки, цветами. Он посмотрел на небо. Мужчина не помнит, когда делал это просто так:
— Смеркается, — пробасил Александр.
Они выходят из благополучного микрорайона. И как их еще не узнали? Этот день не перестает удивлять. Ведущие двигаются по улице вдоль дороги. И правда смеркается. Теплый желтый цвет фар проезжающих мимо машин красиво переливается, отражаясь на мокром асфальте. Неровная поверхность шуршит под кроссовками ведущего, каблуки звонко отдаются эхом по местности. Где-то в далеке пиликает светофор, оповещая о том, что для перехода дороги осталось пару секунд. Серые облака вежливо уступают вечернему небу, раздвигаясь в стороны. Небо переливается всеми оттенками синего и фиолетового, а и без того редкие отзвуки розового цвета с каждой минутой все сложнее развидеть. Желтоватые листья срывает с деревьев, они падают на влажный асфальт и с громким шелестом перекатываются по дороге, повинуясь ветру.
Все вокруг смешивается в невероятный букет ощущений: прохлада уже покалывает в конечностях, еле уловимый спиртной мужской одеколон смешивается с ароматом влажной пыли и сырой земли; в глазах саднит от пролитых слез, но в то же время нос приятно обдает запах домашней выпечки, от чего Барановская чувствует почти ощутимое физическое тепло… Стоп. Что-то в желудке неприятно скрутилось в узел. Юлия все еще ничего не ела. Желудок жалостно завыл.
Витрины и вывески многочисленных магазинов освещают им путь. Одна из них в конце улицы привлекает внимание обоих. Кислотно-зеленая неоновая вывеска рваным шрифтом гласит: «Stigmata».
Чего только стоили их переглядки! Сегодня, кажется, они могут молчать весь вечер и все равно будут понимать друг друга. Не произнеся ни слова, пара входит в заведение. Долгожданное тепло окутывает Юлию и так же скоро спирает дыхание от увиденного. Все помещение залито ярко-синим цветом: барная стойка, танцпол, столики. Шестов со стриптизершами, к счастью, не оказалось. Интерьер привлекательный: под потолком проведена диодная лента, светящаяся вырвиглазным розовым цветом; мини-прожекторы освещают помещение, неоновые вывески буквально на каждом углу. Кирпичные стены в наклейках и исписаны одиночными граффити. Над танцующими людьми яркими бликами переливается диско-шар, по танцполу расстилается легкая дымка. Из динамиков доносится что-то из группы «Звери». Ну точно нулевые! Все гости, кажется, не пьяные в слюни (кроме одного утырка в углу) и это не может не радовать.
Подстегнутая собственной смелостью и желанием забыться, оторваться как в последний раз, женщина направляется прямиком к стойке. Коллега же за ней.
— Текила санрайз! — Юлия садится за стойку. Её не волнует пустой желудок.
— Белый русский.
Бармен молча принимается за работу. Одно упоминание этого коктейля заставляет Барановскую поморщиться. Боже, как Александр его пьет? Рюмки с глухим звоном оказываются у коллег.
— Ну, за этот морозный вечер? — поднимая стакан, легко улыбается Юля, совершенно игнорируя легкую головную боль.
— Ага, — саркастично бросает мужчина, — ты что, тамада на дагестанской свадьбе, раз собралась тост говорить? — сарказма хоть отбавляй. Однако ведущий снизил градус, — давай, Юль, за Советский Союз, — оба чокнулись сосудами.
В следующие секунды по организму разлилась сладкая горечь алкоголя, охлаждающая мысли, но не запал. Только распаляющая желание танцевать апельсиновая свежесть. Пропустив по второму коктейлю, Барановская уже не могла сидеть на месте:
— Саш, пошли на танцпол. Молю! — по-детски легко уговаривает коллегу.
— Я ж говорю, нет. Я старый! — совершенно бесцветно заявляет Гордон, отговариваясь.
— Так, молодой человек, — она встает с барного стула, — мы зачем сюда пришли? Сбежали! Понимаешь, Саш! — вдохновенно говорит женщина. — Блин, да мы с тобой так никогда больше не сделаем! Пошли, — кивает в сторону, улыбается, смотря с надеждой голубые глаза.
— Будь я подростком, — соведущий следует примеру коллеги, спускаясь, — мама бы сказала, что ты меня портишь, — хрипло усмехается. Он согласился. Юлия подхватывает того за руку и утаскивает в кучку людей.
Из колонок звук хлыщет не хуже, чем только что открытое шампанское из горлышка бутылки. Толпа оживилась. Грубые гитарные рифы барабанят по перепонкам. Люди подхватывают заданный ритм. Разноцветные пятна загуляли по стенам и головам, дискошар закрутился. Алкоголь ударил в голову.
— Ну же, давай! — неестественно для своего физического состояния выкрикнула телеведущая, однако её голос затерялся в куче других и стух в барабанной партии.
Лицо пунцовеет слегка. Она не видит никого и ничего, оказавшись захваченной музыкой, утонувшей в грубых мужских голосах, ревущих из динамиков, бешеном темпе, аккордах бас-гитары и завываниях толпы. Барановская закрывает глаза, отдаваясь тому, к чему ведет сердце (скорее алкоголь) — рейву.
Гордон смотрит: и вот этот человек час назад сидел на полу в туалете полуживой? Женщина движется в свете софитов, русые пряди спадают на лицо, закрывая его. Она отдается музыке безвозмездно, бесповоротно, тонет в шуме, растворяясь.
Барановская не помнит, как долго грохотала музыка, как истерично звонил телефон в дамской сумочке, как неон слепил глаза. Из всеобщего сумасшествия её вытянула смена музыки. Зазвучала другая. Та, что затуманенному разуму как нельзя кстати подходила. Спокойная, меланхоличная, напоминавшая медляк. С первых нот ведущая спохватилась, вытянув руку Александра из кучи людей.
— Ну так где твоя мама? Спросит, с кем ты танцуешь медленный танец? — хихикает, не смущаясь покер-фейса Александра, — ну же, давай, не кисни!
«Волна бежит на этот берег
Волна бежит и что-то бредит»
Женщина берет чужую руку и начинает кружиться в импровизированном танце, и мужчине ничего не остается, как подыграть. Они неумело движутся, то приближаясь, то отдаляясь друг от друга. Взгляд коллеги будто… теплеет. Внутри что-то искрится, будь то текила на пустой желудок или неизведанное чувство свободы.
«И звёзды падают за ворот,
И ковш на небе перевёрнут»
В воздухе витает атмосфера лёгкости, мир словно лишился острых углов и чёткости. Всё, что Юлия видит перед собой — разноцветные пятна и голубые, будто луны посреди ночного неба, чужие глаза. Словно блёстки рассыпали везде: радужки мерцают серебристым. Линия тонких губ расплывается в блаженной улыбке.
Неожиданно громко щёлкает чья-то камера и, как на зло, со вспышкой. Секунда — в глазах ослепляющий свет. Барановская опасливо отпрыгивает назад, потирая глаза с секунду, осматривается.
— Смотрите, кто здесь! — удивлённо протягивает посетитель клуба. Вмиг становится тихо, голосов не слышно, музыка словно стихает и женщина слышит её через толщу воды. Сердце бухнуло в груди. Самым страшным в этот вечер казалось оказаться замеченной. Она бросает боязливый взгляд на ошарашенного Александра.
— Это ж Барановская! — зевака подливает масла в огонь. Пару секунд телеведущая в смятении ищет за что зацепиться, будто сейчас тонет в океане и пытается ухватиться за обломки корабля, что был разрушен в щепки ужасным штормом. Перед глазами всё завертелось, внутри что-то тревожно трепещет. В голове набатом звучит шорох, клацанье замков сумок. Люди достают телефоны.
Гордон решительно хлестнул серьёзным взглядом растерявшуюся женщину, грубо схватил за руку и потащил куда-то вперед, не давая той сообразить. Толпа, словно стадо за пастухом, последовали за знаменитостями, оставляя безразличных позади в помещении.
Воздух обдает лицо отрезвляющей прохладой. Внезапная тишина звенит в ушах. На улице уже совсем темно. Грудная клетка женщины истерично вздымается. А Александр всё так же нещадно сжимает девичье запястье, двигаясь в неизвестность, и сохраняет холодный ум. Юля то и дело оборачивается назад, боясь погони. На лице застыли пугливо сведённые друг к другу брови и чуть приоткрытые губы в немом крике.
«Ещё глоток, и мы горим
На раз, два, три»
Барановская не помнит как бежала со всей прыти на высоких каблуках, как едва ли не подвернула лодыжку. В памяти остался лишь подъезд, в который парочка, к своему счастью, успела забежать. Бешеный стук сердца точно эхом отдавался в тишине помещения, кровь шумела в ушах. В голову с новой силой ударил алкоголь, слабость разлилась по всему телу волной, но совсем не от высокого градуса. Александр прилип к прохладной стене, тяжело дыша. Оторвались — это главное. И отнюдь не важна туберкулёзная сырость одного из московских подъездов.
«Потом не жди, не тоскуй
Гори огнём твой третий Рим»
Кровь по всему организму пульсирует болезненно. Юлия смотрит на коллегу и тот на непроницаемый взор отвечает. Она вроде и глядит жалобно, но и некое смущение не утаилось в мерцающих радужках, и зрачки сужены пугливо. Лёгкий румянец проливается по тонкой кожицей её лица. Гордон рассматривает выбившиеся волосы, что прилипли к лицу из-за выступившей на лбу легкой испарины, покачивающиеся сережки и руки, что впились в сумочку.
«Лови мой ритм
Танцуй, танцуй, танцуй»
Щемит в груди, и то — не бег. Мужчина смотрит не на свои раскрасневшиеся щёки и губы, не отводя глаз. Тепло разливается по организму. Он поворачивается к ведущей, нагибаясь ближе к ее живому лицу. И та сверлит взором чужие сапфиры заворожённо. Одна лишь мысль прорывается через алкогольную дымку — поцеловать. Старший походит к ней вплотную, нависая слегка. В животе у женщины стало подозрительно легко, точно искрится, порхает что-то внутри. Дыхание замирает. Кровь приливает к голове.
Мужской выдох обжигает губы. Все чувства обостряются в секунду. Она закусывает нижнюю и избегает взгляда, игнорируя крамольное желание. А другой лишь подбирается ближе, будто искушая. Александр припал к её губам так, словно ждал того момента долгие годы. И тут всё растворяется. Зрачки расширились вмиг, сердце ухнуло в груди и ушло в пятки. Юля не хотела останавливаться, она лишь поддавалась ощущению, что накатывало с новой силой, полностью захватывая девушку. Раствориться в поцелуе, словно завтрашняя таблетка от похмелья в воде, разложиться на атомы и слиться воедино — всё, чего хотела ведущая.
Она обхватила его шею руками, слизывая с губ сладкий, горьковатый слегка спирт. Сердце женщины пропускает удар за ударом и неожиданно вновь начинает биться. Она дышит сбивчиво, углубляя поцелуй до тягостного напряжения в солнечном сплетении. Поцелуй становится более терпким и страстным. Воздух наэлектризовался и накалился. И пока кислород не сдавил лёгкие, языки не переплелись в узлы, эйфория не достигла своего апогея — не отрываются.
Они оба отстранились через несколько секунд, а может, минут, кто их знает. Это известно лишь одиноким, серым стенам. Их облегчённые, отрывистые, грудные выдохи поглощает тишина подъезда. Соведущие смотрят друг на друга: возможно, текила на пустой желудок была не такой уж и плохой идеей?
«Мы странно оказались рядом,
Приняв одну микстуру с ядом
Теперь мы принимаем виски
И в голове смешались мысли»
