Горьки, как рябина красная, сладки, как малиновый сок

Дима горит щеками, кусает губы, опускает глаза, жмурится, делает вдох-выдох — и наконец решается: выпаливает скороговоркой, будто с обрыва шагает: — Я был тогда на первом курсе, он на последнем. Мы встречались тайно несколько месяцев, потому что он был женат. Но… — Дима обрывается, поднимает взгляд и почему-то смотрит не на Юлю, улыбка на лице которой хитрая и задорная, а на Игоря. И договаривает уже ему: — Но больше ни с кем у меня из парней не было. Не срослось как-то, да и вообще… У Игоря от этого признания у самого опаляет жаром уши. Дима снова опускает глаза, дрожа светлыми ресницами, а Юля весело смеется: — Ну вот, а все «я гетеро-гетеро». Я такое чую, да, Игорь? — подмигивает она Грому и тычет сидящего рядом с ней на диване Дубина в плечо острым ногтем. Тот передергивает плечами и смотрит на невозмутимо приподнявшего бровь Олега. Волков не разделяет общей неловкости, потягивает из стакана виски, первый еще с момента, как Гром с Димой пришли к ним с Юлей в гости. Хотя те же Дубин и Игорь выпили уже несколько порций виски, а Юля почти прикончила бутылку вина. Она не отпустила их после того, как отдала добытый компромат на подозреваемого, сказав, что на сегодня работа должна быть окончена — пятница, а они так давно не сидели вместе. Игорь хотел возразить, но вовремя вспомнил, что Сережа собирался задержаться сегодня в офисе, и одному Грому дома оставаться совершенно не хотелось. Поиграть в «правду или действие» в голову взбрело тоже Юле. И до недавнего времени они ничего такого не спрашивали друг у друга, хотя Пчелкина пыталась выведать подробности нового дела у Дубина, но Игорь вовремя ее пресек, сказав, что на детали их работы никакая «правда» не распространяется. Через какое-то время к ним присоединился Олег, вошедший в комнату так тихо, что Игорь заметил его уже сидящим на кресле. И вот тут Юлю понесло. Никакой больше правды, думает Игорь. Понимая, что подвыпившая Юля вполне может начать интересоваться подробностями их с Сережей личной жизни, например, кто сверху, он сглатывает сухой комок в горле и на Димино «правда или действие?» выпаливает: — Действие. Дима только открывает рот, как Юля его перебивает: — Дубин, ты мне должен одно действие, помнишь? Тот округляет глаза: — Я думал… — Сейчас я загадаю действие Игорю, и мы с тобой в расчете! Ее глаза задорно горят, Дима непонимающе моргает, а Игорь переводит взгляд на Волкова. Тот впервые за весь вечер улыбается — и по тому, как пугающе выглядят еле заметно приподнятые уголки губ, Игорь понимает: ему пиздец. И вот он здесь, стоит на своей кухне, трет салфеткой ярко-алые губы, пытаясь стереть Юлину помаду. Он смыл бы все к черту, но ванная, как некстати, оказывается занята Сережей. Хотя, быть может, это к лучшему — в таком виде Игорь ему на глаза совершенно не хочет попасться. «Дойдешь так до дома, — строго сказала Юля. — Сотрешь раньше — узнаю». И с нее ведь станется: узнает. Поэтому Игорь, как послушный мальчик, прикрывшись шарфом (который ему одолжил Олег, довольный, как кот, наевшийся сметаны), притопал домой, стараясь обходить людные улицы. Дотерев губы до боли, Гром выбрасывает салфетку в мусорку, цепляется за нее взглядом, захлопывает ведро, отворачивается и замирает. Несколько раз хлопает глазами и резко разворачивается, снова поспешно залезает в мусорку, выуживает салфетку и крутит ее в руках, рассматривая со всех сторон: кое-где есть несколько слабых розовых пятен, но это все. — В смысле, блять?! — неверяще хрипит Игорь. — В смысле? Он бежит к зеркалу в коридоре. Там на него смотрит майор полиции Игорь Гром с ярко-красным пятном на лице. Ровнехонько там, где у нормальных людей должны быть губы. Его усилия только размазали помаду по краям, но яркая краска так и не стерлась, делая из Игоря слабое подобие трансвестита после бурной ночи. — Да твою мать! — Игорь хлопает ладонью по зеркалу и спешно возвращается на кухню. В ход идут средство для мытья посуды и губка, которая довольно быстро окрашивается в розовый, и Игорь, почти довольный собой, вытирает лицо висящим на стуле кухонным полотенцем. Осталось лишь удостовериться… — Игорь? Я пришел… — Гром медленно, молясь всем богам, разворачивается в сторону Сергея, вошедшего на кухню. Тот как всегда в одном халате, вытирает сильно подросшие с момента их знакомства рыжие волосы полотенцем, наконец поднимает на Грома глаза, продолжает: — А тебя нет. У вас задержа… — И замирает на полуслове. Полотенце падает к его ногам, и Игорь невольно опускает взгляд на неровную белую кучку на полу. Та как какой-то предвестник, не иначе. Но чего именно? Сережа уже рядом, Сережа тяжело дышит и кладет руку Игорю на щеку. Большой палец медленно скользит к внешнему уголку рта, и Игорь, сглотнув вязкую слюну, наконец поднимает глаза, натыкаясь на чернь зрачка, затопившего синюю радужку. Разумовский делает еще шаг вперед, а Игорь спрашивает: — Не стерлась, да? — Собственный голос звучит слишком жалобно. — Не… — Сергей облизывает верхнюю губу, — …стерлась. От него пышет жаром, щеки красные, и виной тому не только горячая вода в душе, Игорь знает, Игорь давно изучил. Гром, как ищейка, чует чужое возбуждение, ему даже не нужно смотреть вниз, чтобы понять. Он наклоняется, чтобы поцеловать Сережу: плевать на помаду, когда Серый тут такой готовый и возбужденный, но тот как-то внезапно делает шаг назад, и Игорь, покачнувшись в его сторону, еле удерживается на ногах. Разумовский наклоняет голову чуть вбок, как-то по-птичьи, рассматривая Игоря изучающе и с каким-то сложным выражением на лице — Гром у него ни разу такого не видел. Так, наверное, Сережа бы смотрел на экспонат в музее. И это нервирует. Поэтому Игорь сам шагает вперед: — Сереж… — Вниз, — перебивает его Разумовский, Игорь аж рот от удивления открывает. — Что… — Вниз, — повторяет Сергей и кивает на пол возле своих ног. И тогда Гром понимает. Изо рта вырывается громкий вздох, а в паху простреливает возбуждением. Игорь бухается на колени, краем сознания отмечая боль в коленных чашечках. Сережа больше ничего не говорит, только дышит так громко, что Игорю даже снизу слышно. Гром делает несколько неловких шагов на коленях в сторону Сергея, не спросив разрешения. Наверное надо? Игорь не знает. Он вообще от Сережи подобное слышит впервые. Таких твердых ноток в голосе у Серёжи ещё ни разу не было. Разумовский любит управлять в постели, он в ней, считай, главный, но он больше просит, нежели приказывает. А это нечто большее. Нечто… Додумать ему не дают: Сережа опускает ладонь ему на затылок — и это самое простое и понятное. Игорь привычно отодвигает полу фиолетового шелкового халата. Сережа глазам своим не верит. Нет. Его не удивляет Игорь на коленях — это любимое Сережино зрелище. Разумовский не сразу понял, что произошло, когда зашел на кухню, — виной тому садящееся зрение или его привычно рассеянное внимание, — но ярко алый Игорев рот, с размазанной по краям помадой, такой сочный и манящий, он увидел чуть позже больших серых растерянных глаз на красивом мужественном лице. И как только Сережа понял, что именно у Игоря с лицом, перед глазами все поплыло. В голове пульсировали ярким пятном образ этих припухших от постоянного трения губ и одно-единственное желание. Игорь отодвигает полы халата и поднимает на Сережу свои невероятно огромные глаза. В них желание, преданность и любовь. Сильный, опасный, резкий по жизни, волевой и упрямый, стоящий перед Сережей на коленях Игорь всегда сводит с ума. А сейчас его красные приоткрытые губы лишь усугубляют ситуацию. Внутри просыпается властелин и собственник, и Сережа кладет ладонь на вихрастый затылок, жестко впечатывая лицо Грома в свой пах. Игорь охает, как-то по собачьи, просительно скулит и открывает похабно накрашенный рот. Гром прихватывает губами кожу в паховой складке, и Сережа протяжно выдыхает. Красный рот прекрасно сочетаются с почти безволосой белой кожей Сережиного бедра и рыжими короткими волосками вокруг приветственно стоящего члена. Игорь старательно выцеловывает все вокруг: бедра, лаская их широкими шершавыми ладонями; живот с тонкой дорожкой рыжей поросли до пупка; несколько раз дразняще лижет лунку пупка, отчего у Разумовского колени чуть не подгибаются; слегка прикусывает тазовые косточки и посматривает снизу вверх, взволнованно и возбужденно сверкая глазами. Знает негодник, что Сергею нравятся долгие прелюдии — потом оргазм намного дольше и слаще. Но Разумовский сегодня тянуть не намерен. Слишком хорош сейчас Игорь, слишком порочен и развратен. Чертова красная помада! У Сережи от вида такого Игоря аж искры из глаз, поэтому он не терпит больше: настойчиво давит на затылок и надевает Грома ртом на свой член. Игорь охотно принимает, сразу втягивая щеки. — Да-а-а-а-а, — стонет удовлетворенно Сережа, откидывает голову, наслаждаясь хлюпающими звуками, подается бедрами вперед, резко, глубоко, и давит рукой еще сильнее, ощущая головкой корень языка. Опускает взгляд — и, о боже, это просто… Раскрасневшийся Игорь, с красными от размазанной помады губами, обхватывающими Сережин член, и огромными, как колодца, поплывшими от желания глазами. Сережа не выдерживает: направляет Игоря за затылок, а бедрами подается вперед и упирается в горячую глотку головкой. Гром издает гортанный звук, прикрывает веки, отчего слипшиеся от слез стрелки ресниц бросают тень на розовые скулы, а из уголков глаз катятся слезы. Разумовский подхватывает одну большим пальцем, слизывает, ощущая соленую горечь, и резко отстраняется. Игорь глядит на Сережу сквозь пелену слез и возбуждения; член стоит так крепко, что в узких джинсах становится невыносимо тесно и больно. А Сережа даже не дает ему закончить: стоит прислонившись к столу, халат свисает с белых плеч, член блестит красной головкой, так манит снова заглотить ее как можно глубже, а Разумовский улыбается хитрой лисьей улыбкой. Гром хочет нормально отсосать ему, чтобы Сережа хорошенько потом ему отдрочил — Игорю много-то и не надо, ему сейчас кончить — только прикоснись. Но Сережа снова изучающе смотрит. «Издеваться будет, — думает Игорь, — все из-за этой блядской помады. Ух, спасибо, Юль, услужила». Но Разумовский его приятно удивляет. Он протягивает руку, помогает Игорю подняться, цепляется за футболку и рывком впечатывает в себя. Впивается в губы, целует яростно, прикусывая нежную плоть, а между поцелуями шепчет: — Черт, какой же ты… какой.  Игорь разворачивает их обоих и садится на стол, а Сережа тем временем дрожащими руками начинает снимать с него футболку. Игорь помогает, неумело и поспешно, они путаются в ткани, Гром фыркает, зацепившись носом за ворот, и Сережа тянет вверх так сильно, что слышится противный треск. Зато от ненужной помехи наконец получается избавиться. Сережа откидывает за спину бесполезный кусок ткани и припадает к темному соску губами. Игорь взвывает от ощущений, — почему-то их так непривычно много, — и невольно опрокидывается спиной назад. Со стола что-то падает, разбивается, слышен звук капающей воды. Плевать, на все плевать! Игорь вплетается пятерней в мягкие длинные пряди на затылке Сережи, а тот уже вылизывает-выкусывает ему живот и расстегивает джинсы. С ними в две руки справляются быстрее, без лишних приключений и порчи одежды. Ощущение от освобожденной эрекции — маленький оргазм. А Разумовский уже стягивает с Игоря трусы и нависает над членом. Поднимает глаза, облизывает свои красные без всякой помады губы и сверкает синими глазами. — Сереж, — умоляюще скулит Гром, — Серень, Сережа-Сереженька-Серень, боже-боже-боже, да! — срывается он на речитатив, потому что Разумовский делает нечто охренительное — он разводит Игорю ноги, тот автоматически охватывает себя за колени, а Сереже только этого и надо: он припадает ртом к Игоревой заднице и начинает вылизывать дырку, проталкивая свой юркий и горячий язык внутрь. Наслаждение бьет током по всем нервам, член дергается от каждого движения настойчивого языка, который раскрывает, смазывает. Готовит, понимает Игорь. И ожидание большего возбуждает даже сильнее этой горячей влажной ласки. Игорь плывет, буквально оплывает, из него будто вынули позвоночник, а по мышцам пустили ток, сделав их мягкими и податливыми. Он обессиленно отпускает колени, отчего ступни скользят по краю стола, и Сережа предусмотрительно хватает его за лодыжки, складывает на плечи, а бедра тянет на себя. Он делает еще несколько дразнящих движений языком, гладит живот рядом с членом, отчего Игорь неосознанно пытается вскинуть бедра, но Сережа не дает, придавливает ладонью к столу и наконец поднимается, наклоняясь над Громом, снова целует губы, на этот раз медленно и тягуче. И это так сладко и мягко, что Игорь почти не замечает, как к его входу подставляют головку. Но толчок внутрь очень даже замечает — шипит от боли, запрокидывает голову и выгибается дугой, отчего член входит еще глубже. Сережа замирает, Игорь делает несколько глубоких вдохов, пережидая боль, и смотрит на него из-под ресниц. Сережа улыбается. Нет, не так. Разумовский скалится, и это пугающе-прекрасно. Игорь не помнит, чтобы Сережа так на него смотрел. Да, в этих глазах всегда во время секса горит огонь страсти, но такой… такого пламени Гром не помнит. Ему даже на секунду кажется, что глаза Сергея отливают желтым, на миг становятся охристыми. Но Сережа двигает бедрами — и Игорь забывает обо всем на свете. К черту странную улыбку и цвет глаз — важно лишь движение члена внутри и горячие ладони на бедрах. Боль проходит так же внезапно, как пришла. Теперь толчки глубокие и жаркие. Разумовский трахает размеренно и с оттяжкой, стол под ними скрипит с непривычки, но выдерживает. Через какое-то время Сережа начинает долбиться часто и глубоко, задевая простату, доводя Игоря почти до исступления, наклоняется вперед, целует, почти кусает измученные Игоревы губы (которые тот скоро перестанет чувствовать, они будто онемели), трется животом о член, и в эти моменты Игорь готов кончить просто от прикосновения кожи к коже. Но Сережа будто чувствует, отстраняется — и снова начинает двигаться медленно, выходя почти полностью, заглядывая вниз, туда, где соединяются их тела, чтобы видеть, как член входит в растянутое нутро. Игорь от этого разочарованно стонет, просит умоляюще «Сереж», но дальше не договаривает. Потому что на самом деле не хочет, чтобы все это кончалось. Он как будто входит в транс от удовольствия. Всего так много и мало одновременно. И это самая сладкая и желанная из всех пыток пытка. Разумовский сейчас такой безумно красивый: длинные волосы разметались по плечам живым огнем, острые скулы горят румянцем удовольствия, глаза голодно сверкают из-под нахмуренных заостренными дугами бровей, сам он выглядит агрессивно и решительно, будто хищная птица готовится устремиться за добычей. Это такое потрясающее зрелище, что Игоря кроет и размазывает, поднимая из глубин потаенные желания и страхи. В очередной раз, когда Сережа отстраняется и выходит полностью, Игорь протестующе скулит, матерится сквозь зубы, приподнимается на локтях, чтобы притянуть его обратно. Но Сережа шлепает Грома по бедру и командует: — Перевернись. Но не ждет, когда Игорь, хлопая осоловелыми глазами, сообразит, что делать. Сережа дергает его за бедра на себя и ставит на ноги, разворачивает к себе спиной. И откуда силы взялись так манипулировать крупным Громом? А у Игоря аж колени подгибаются: до чего хорошо, до чего все невъебенно. Давно его Сережа так не трахал. Сережа вообще очень ласковый и нежный, Сережа заботливый, на него иногда находит, но чтобы так… Поток его мыслей вновь прерывает жесткий, прямо как надо, толчок. Внутри опаляет жарким удовольствием. Сережа сразу берет быстрый ритм и каждый раз при очередном толчке ударяется прямо в простату, посылая жалящие всполохи по внутренностям. Тяжелый налитый член Игоря висит между ног, каждый раз болезненно задевая оголенной головкой край столешницы, но эта боль приятная и только ближе подгоняет к краю. Игорь бы уже давно начал дрочить себе, но все силы уходят, чтобы устоять на ногах, вцепившись пальцами в край стола. Привалившись грудью к гладкой лакированной поверхности, краем сознания он отмечает, что скатерть куда-то делась, скинули наверное вместе со всем содержимым. Но это тоже сейчас не важно. Ноги давно еле держат, удовольствие скапливается в яичках пылающим жаром, еще чуть-чуть — и Игорь потеряет сознание от сенсорного перегруза. Игорь под Сережей такой мягкий, покорный, расхристанный, он упирается виском в столешницу, жмурится, кусает напомаженные губы, тяжело дышит, уже почти не стонет, только поскуливает на каждом толчке. Кожа его лоснится от пота, длинная гибкая накачанная спина выгнута, по ложбинке позвоночника скатывается капелька пота. Сережа наклоняется, слизывает ее, ведет носом вверх, утыкаясь в мокрый от пота затылок, на котором темные волосы начинают завиваться упругими колечками, и начинает судорожно шептать, ощущая приближение оргазма: — Игорь-Игорь-Игорек, чудесный мой, лучший, самый красивый, самый сильный, мой, Игорек, только мой, только я в тебе буду. — Он захватывает ладонью горло, тянет на себя, еще больше прогибая Игоря в спине, сжимает пальцы, чувствуя, как под ними двигается кадык, утыкается в мокрый затылок, вздыхает любимый запах и шепчет прямо в ухо, размашисто двигая бедрами: — Убью, всех убью, даже если прикоснуться попробуют. — И собственнически впивается зубами в загривок. Оргазм накрывает лавиной, Сережа несколько раз поспешно дергается вперед и изливается в горячее нутро. Горячечный шепот, опаляющее кожу дыхание и болезненный укус становятся последней каплей. Шея горит от чужих зубов, внутри пульсирует член, а Игорь воет в голос, хрипло и измотанно. Удовольствие такое долгое, такое мучительное, оно как удар током, проходится от яичек по позвоночнику вверх, застилает сознание и взрывается разрядами вспышек перед глазами. Игорь выплескивается на пол, даже не прикасаясь к себе. Он больше ощущает, чем видит, как сперма тяжелыми мутным каплями разлетается по сторонам. Она будто истекает из него вместе с последними силами, и Игорь обмякает, сползает на пол, и только благодаря заботливым Сережиным рукам опускается голой задницей на наконец-таки снятый Сережей фиолетовый халат. Они садятся на него вместе. Игорь опирается затылком о ножку стола, удивляясь, как тот вообще выдержал их секс-упражнения. Сережа, наконец отошедший от оргазма и возбужденного марева, начинает смеяться, смотря на Грома. — Ты вообще откуда вот это? — показывает он жестом на Игоревы губы. — Юлька накрасила, — пожимает плечами Гром. Сережа вопросительно приподнимает свою острую изломанную бровь — картинка, а не бровь. — Правда или действие. Я выбрал действие, — поясняет Игорь. Сережа фыркает и начинает хохотать, заливисто так, трясет уже высохшими длинными прядями, падающими на глаза, вытирает выступившие слезы и на удивленное выражение лица Грома, еще не отсмеявшись, поясняет: — Мы позавчера с Пчелкиной по магазинам ходили. Ну как ходили, я носил, Юля покупала. Себе покупала, — кивает, — мне покупала, — подмигивает, — Олегу покупала. Ну, сюрприз к годовщине, — объясняет все еще ничего не понимающему Грому. — Так вот, я сдуру около стенда с помадами ее ждал. Рассматривал. Делать было вообще нечего. А они такие, знаешь, красивые, разные, цветные. — Ворона ты, — хмыкает Игорь. — На все красивое падок. — Или ворон, — как-то рассеянно говорит Сережа. — Так вот, она мне одну захотела купить, красную, устойчивую. Говорит: понравилась же, давай подарю. Ну я отказался. Зачем мне помада? — Ну и что? — непонимающе произносит Гром. — Так цвет у помады был точь-в-точь, как у тебя сейчас на губах. — Та-а-ак, — тянет Игорь. — Думай-думай, — хихикает Сережа. Гром хлопает глазами, и Разумовский, не дождавшись, когда он сообразит, выпаливает: — Она мне ее все-таки подарила. На тебе! — Твою мать, твою… — хрипит растерянно Игорь. — Иди сюда. — Серый подскакивает на ноги, тянет Игоря за запястье, тот пошатываясь плетется за ним в коридор и смотрит, как Сережа обшаривает карманы его кожаной куртки. — Та-дам! — вскрикивает Сережа и победно трясет перед Игорем тюбиком помады, точно такой же, как все Юлькины блески для губ. Сережа, забавно щурясь, вчитывается в этикетку и заливается еще сильнее. — Двадцать четыре часа стойкости! Господи! Услужила! — Он снова хватает Грома за руку и ведет на кухню. Начинает шариться по шкафчикам. А Гром все не перестает думать. Это что получается, Сереже нравятся помады? Судя по сегодняшней реакции, его возбуждают помады. Сережу возбуждает помада на Игоре? Это что, Юля так им… помогала? Ох. О-хо-хох. Он осознает, что сейчас был самый лучший секс за всю их с Сережей совместную жизнь, и понимает, если так, он готов еще сколько угодно раз намазать на себя эту гадость. Трет пальцами болезненно припухшие губы и понимает: надо от нее научиться сначала избавляться. Надо погуглить! Сейчас как раз Сережу попросит. Кстати. — А что ты ищешь-то? — Масло растительное, — деловито хлопая шкафчиками, произносит Сережа. — Любое. Можно подсолнечное. Игорь скептически поджимает губы и идет к холодильнику. — Сразу видно, кто в этом доме готовит, кто нет, — ворчит он и выставляет бутылку масла на стол. Сережа закатывает глаза, бурчит «типа пожарить яичницу и сварить пельмени — это готовка», отрывает кусочек от рулона бумажных полотенец и смачивает его в масле. Игорь все это время смотрит на его действия с благоговейным ужасом и, когда тот подходит к нему, протягивая руку с салфеткой к лицу, инстинктивно отклоняется. — Да тише ты, — приговаривает Разумовский и аккуратно начинает вытирать Игоревы губы от помады. Яркий пигмент мгновенно переносится на тонкую бумагу, и Игорь выдыхает удивленно. — Эта косметика обычно водостойкая, но липиды с ней справляются на ура, — объясняет Сережа. — Вообще для этого нужны специальные средства, но за неимением оных, как говорится. — И откуда ты это знаешь? — бормочет Игорь. Сережа тонко улыбается, но молчит. Это что же получается? Разумовский пользовался косметикой, если знает такие нюансы? Получается, и помадами тоже пользовался? А что, если Сережу накрасить вот этим вырвиглазным безобразием? Перед глазами встает образ Сережи, только вышедшего из душа, в своем любимом фиолетовом шелковом халате, не завязанном на талии, только накинутом на плечи, рыжие волосы потемнели от воды, капельки с мокрых прядей срываются вниз, падая на белые ключицы и плоскую грудь. А на губах ярко-алая помада. Член Игоря дергается и снова начинает наливаться. Игорь поднимает взгляд на внимательно рассматривающего его губы на остатки помады Разумовского и оголяет зубы. Тот растерянно хлопает глазами, но, заметив похоть в глазах Грома, начинает хищно улыбаться той самой новой для Игоря улыбкой. И, прежде чем его поцеловать, Гром успевает подумать: «Спасибо, Юля!»