Яркие огни отбрасывают тень

Мустанг думал, что кошмары каждую ночь после Ишвара — это было плохо. Что за шутка. Он бы все отдал, чтобы вернуться к этому сейчас. Ему больше не снились кошмары. Он больше не спал. Он, конечно, заслужил это, заслужил каждую секунду агонии, которую испытывал. И, кроме того, ничто из того, что мог сделать с ним его разум, не могло сравниться с тем фактом, что он никогда больше не увидит Хоукай. И что это все его вина. Конечно, это была ошибка. Но большинство людей не совершали подобных ошибок. Если бы он снова обратил внимание на ее глаза, когда продолжал играть с Энви, потратил секунду, чтобы подумать, то она была бы жива. Вместо этого он выпустил пузырящуюся стену пламени. И наблюдал, как весь его мир разваливается на части. Энви горел медленно, алхимические искры вспыхивали, чтобы исцелить его, даже когда он растворился. Лиза горела, как свеча. Он остановился. В ту секунду, когда он понял, что натворил, он остановился. Направил всю свою силу на то, чтобы погасить пламя, мгновенно потушив его. Но это ничего не значило. Даже секунда пламени полной интенсивности была слишком велика для простого человека. Она была мертва прежде, чем он добрался до нее. Мустанг закричал. Звук начался глубоко в его животе, вырываясь из его тела, грубый и бесконечный, пока он не почувствовал, что его душа пытается вырваться из его тела. Он почти желал, чтобы это произошло, чтобы она могла присоединиться к ее. Энви рассмеялся, когда он нашел их. Он увидел Мустанга, склонившегося над оскверненным телом своего лейтенанта, и рассмеялся. Этот звук заставил Мустанга вспыхнуть от ярости, и он не сдержался. Гнев вырвался из него волнами раскаленного добела огня, который не прекратился даже тогда, когда Энви ушел навсегда. Он продолжал набрасываться снова и снова, поливая коридор огнем, пока не оказался на коленях посреди бушующего ада. А потом накатило чувство вины. Не Энви убил ее. Он убил. Это должно было быть больно-жечь перчатки на собственных руках. И, может быть, так оно и было, он не знал. Он был слишком ошеломлен, чтобы справиться с такой мелочью, как ожоги третьей степени. Вот так Стальной и Шрам нашли его. Рыдающим над обугленным трупом, стены и пол вокруг него почернели, а руки покрылись волдырями и кровоточили. — Полковник? Полковник Мустанг? — голос мальчика был озабоченным, может быть, даже нежным, но он раздражал уши Мустанга. Он хотел, чтобы его оставили в покое. - Полковник, — снова заговорил Стальной. — Где лейтенант Хоукай? Глупый гребаный вопрос. Мустанг поднял голову, чтобы пронзить сопляка горящим взглядом: — Она мертва, — он был в ярости, вне себя от ярости, что это нужно было сказать вслух. — Что с ней случилось? — когда Шрам — проклятый Ишварит — заговорил, озвучив сделанное им, ярость Мустанга усилилась. Любой, у кого были глаза, мог видеть, что произошло. Нет, вопрос был обвинением, называющим его монстром, убийцей. Если бы у него все еще были перчатки, вся их жалкая кучка была бы уничтожена. Вместо этого он бросился на мужчину, завывая: — Я велел ей держаться подальше! Мы сражались с оборотнем, что я должен был делать? — его кулаки дико взметнулись, со всей силой и отсутствием контроля, колотя мужчину в грудь. Шрам был быстрее, сильнее и спокойнее, легко мог отражать дикие удары Мустанга. — Возьми себя в руки, — сказал он с явным отвращением в голосе. Мустанг этого не сделал. Он продолжал бороться — яростно размахивая руками и выкрикивая одни и те же слова снова и снова: — Что я должен был делать? Что я должен был делать? Стальной схватил его сзади за пальто и попытался оттащить назад: — Прекратите! Она бы не хотела, чтобы Вы так себя вели! Мустанг развернулся, обращая свою ярость на мальчика: — Ты ничего о ней не знаешь, — выплюнул он. Прежде чем он успел замахнуться на мальчика, Шрам схватил его за руки и держал их за спиной:  — У нас нет времени разбираться с этим. — Так что же нам делать? — спросил Стальной. — Пошел ты, пошли вы все! — закричал Мустанг в слепой ярости, вырываясь из хватки более крупного мужчины. — Оставь его здесь, — Шрам заставил Мустанга опуститься на землю. — Сейчас мы ничего не можем для него сделать. — Я… ладно, — Эдвард печально выдохнул, прежде чем хлопнуть в ладоши и приложить руки к земле, заставляя грязь образоваться вокруг Мустанга, чтобы удержать его. — Мы вернемся за Вами, хорошо? Просто… постарайтесь остыть. Пожалуйста. С этими словами они вдвоем ушли, оставив Мустанга связанным, готовым к тому, что Прайд найдет его.

***

Стук в дверь вернул Мустанга в реальность, по крайней мере, на время. По сравнению с обжигающей интенсивностью его воспоминаний настоящее было бесплодным и бездушным, и здесь не за что было зацепиться, чтобы удержаться на земле. Только холодный воздух его неотапливаемой квартиры, боль от пульсирующей головной боли и обожженные руки, запах виски, исходящий из бутылки перед ним, и чернота перед его слепыми глазами. И стук в дверь. — Кто? - зарычал Мустанг. Он поднял бутылку и прижал ее к виску, надеясь унять тупую боль. Это не сработало. — Это я, полковник Мустанг, сэр, — раздался голос Фьюри с другой стороны двери. — Я хотел посмотреть, как у Вас дела. Если Вам что-нибудь понадобится. Можно мне войти? — Нет, — Мустанг сделал глоток виски, что также мало помогло от головной боли, но отодвинуло воспоминания, скрывающиеся за пределами его сознания. Лиза горит, Лиза кричит, Лиза умирает. — Уходи. — Вы уверены? — настойчиво спросил Фьюри. — Я знаю, что это трудно, особенно с Вашим зрением… — Он замолчал, и был момент неловкости, прежде чем он продолжил: — Мы все скучаем по ней, сэр. Может быть, если бы Вы поговорили с кем-нибудь… — Ты не убивал ее! — ярость снова пронзила тело Мустанга. Свободной рукой он схватил стакан со стола перед собой и швырнул его через всю комнату. Он с грохотом ударился о дверь. — Полковник, пожалуйста, — взмолился Фьюри. — Убирайся прочь! — Мустанг закричал во всю глотку, швырнув в дверь еще один случайный предмет. — Уйди нахрен отсюда. Последовавшая за этим тишина была достаточно долгой, чтобы адреналин, затопивший организм Мустанга, снова исчез, и он снова рухнул на стол перед собой. Его измученное, ослабленное, скорбящее тело больше не могло долго выдерживать такую сильную ярость. Только после того, как Мустанг успокоился, Фьюри снова заговорил:  — Вы должны впустить людей, сэр, — его голос был добрым, нежным. — Пожалуйста, — в голосе Мустанга больше не было злости, только усталость, — просто уйди. — Я ухожу, — успокоил его Фьюри. — Но, пожалуйста, позвоните кому-нибудь. Вы не можете сделать это в одиночку.

***

Мустанг, должно быть, спал — или, скорее, потерял сознание, — потому что следующее, что он помнил, это то, что его грубо разбудили. — Боже, она действительно была твоей няней, — произнес голос над ним. Стальной. Мустанг попытался стряхнуть руки мальчика: — Какого черта ты делаешь в моей квартире? — Фьюри беспокоился о тебе, — ответил Стальной, — Сказал, что ты никого не впускаешь. Очевидно, он не подумал проверить, действительно ли дверь заперта. — Полковник, Вы ужасно выглядите, — раздался позади него испуганный голос Альфонса. — Когда Вы в последний раз ели? — Я сказал Фьюри, чтобы он убирался, — огрызнулся Мустанг. — Почему ты думаешь, что я хочу, чтобы пара детей суетилась вокруг меня? — Тот факт, что ты слепой и не можешь позаботиться о себе, — ответил Стальной с видом превосходства. Сопляк. — У Вас руки в крови, — сказал Альфонс, играющий роль «хорошего полицейского». — Почему Вы сняли свои повязки? — Угадай с трех раз, — Мустанг нащупал бутылку виски и сделал большой глоток. — Посмотри на себя, — выплюнул Стальной сопляк, — Ты собирался стать Фюрером! Все еще мог бы, если бы ты не собирался превратиться в пьяного бродягу. Как долго ты планируешь оставаться в депрессии? — он бросил ему в ответ собственные слова Мустанга. — Столько, сколько я, черт возьми, захочу! — Мустанг швырнул бутылку обратно на стол, зашипев от боли, когда движение потревожило хрупкую, обожженную кожу его рук. — Ты больше не хочешь быть Фюрером? — Не без нее, — голос Мустанга дрогнул. — Я ничто без нее. — Нет, это не так, сэр, — сказал Альфонс с детским оптимизмом. Мустанг проигнорировал его. — Мне нужно, чтобы она держала меня в узде. Чтобы помешать мне сделать именно то, что я только что сделал. Сделал с ней, не меньше. Мысль о том, что он станет Фюрером после этого, была плохой шуткой. Он был чудовищем. Что-то Стальной, наконец, казалось, уловил, потому что следующее, что он сказал, было: — Если ты пытаешься покончить с собой, ты мог бы попробовать более быстрый метод. — Самоубийство — выход трусов, — автоматически сказал Мустанг. — Как ты думаешь, что ты делаешь?! У Мустанга не было ответа на этот вопрос. У него не было долгосрочного плана или вообще какого-либо плана, кроме как попытаться заглушить свое страдание. Может быть, он умрет. Он не видел никаких особых причин беспокоиться о том, произойдет это или нет. Вероятно, он это заслужил. Через пару секунд тишины он услышал, как перед ним на стол осторожно поставили стакан и Альфонс сказал: — Пожалуйста, просто выпейте немного воды, и мы принесем Вам что-нибудь поесть. После этого Вы почувствуете себя лучше и… Мустанг оборвал его: — Если ты скажешь «Это то, чего она хотела бы», я брошу это в твое глупое металлическое лицо. — Я больше не металлический, полковник, — неловко сказал Альфонс. — Тогда я разобью твою глупую физиономию из плоти, — Мустанг был слишком зол и пьян, чтобы даже подумать о том, чтобы поздравить парня с возвращением его тела. — Просто выпей воды, идиот, — фыркнул Стальной. — Если выпью, ты оставишь меня в покое? — Мустанг соответствовал тону мальчика. — Если есть кто-то, кого бы Вы предпочли в качестве помощника, мы найдем его, а затем уйдем, — Альфонс попытался пойти на компромисс. — Но мы не оставим Вас одного. — Я взрослый человек. Мне не нужно, чтобы ты или кто-то еще суетился вокруг меня. — Ты слепой, — напомнил ему Стальной. — Вам нужны люди, чтобы приносить Вам еду, — сказал Альфонс. — И выпивку, — осуждающе добавил Стальной. — У меня есть телефон, — огрызнулся Мустанг. На самом деле, он не пытался использовать его с обожженными руками и без глаз, будучи пьяным, но он был чертовым Государственным алхимиком, он бы как-нибудь разобрался. — Если ты потеряешь работу, у тебя, в конце концов, кончатся деньги. Что тогда? — спросил Стальной. Это заставило Мустанга рассмеяться: — Да ты хоть представляешь, сколько времени это займет? Вы двое ничего не знаете о мире. — Это могло бы быть оскорбительно, если бы ты не вел себя так, будто можешь жить за счет алкоголя. — Как скажешь, малыш, — мрачно пробормотал Мустанг и сделал глоток из стакана с водой, который ему дали. Жидкость тошнотворно хлынула в его наполненный виски желудок. — Теперь доволен? — Вы все еще не ели, сэр, — кротко сказал Альфонс. — Вы двое не будете шарить по моей кухне. — Не похоже, что ты способен это сделать, — сказал Стальной, все еще с тем приводящим в бешенство тоном превосходства. — Брат, не будь… — начал было Альфонс, прежде чем Мустанг прервал его.  — Я не инвалид. Я прекрасно могу о себе позаботиться, — он неуверенно поднялся на ноги. — Продолжай, — последовал ряд звуков, подозрительно похожих на то, как Стальной садится и кладет ноги на стол. — Докажи, что я ошибаюсь. Черт возьми, приготовь и нам ужин, пока ты этим занимаешься. — Я, черт возьми, вполне мог бы, — в его венах было достаточно алкоголя и адреналина, чтобы Мустанг не заботился об осмыслении происходящего или о том, что пол накренился у него под ногами. Тем не менее, даже в таком состоянии он мог ориентироваться в своей собственной квартире. Не похоже было, что это был первый раз, когда он, шатаясь, проходил через это, пьяный до потери сознания в кромешной тьме. Он прошел на кухню, не особо грациозно, но без падений, нашел пакет с пышками и бросил их в тостер. Он надеялся, что они не заплесневели за то время, что пролежали в шкафу, пока мир катился к черту. Он сопровождал пышки случайными предметами из своего холодильника, не утруждая себя попытками идентифицировать что-либо на ощупь или по запаху. Эти сопляки могли взять то, что им дали. Тостер, казалось, готовил невероятно долго, и Мустанг начал жалеть, что не захватил с собой выпивку. Чем дольше он стоял у столешницы, тем больше темнота давила на него, и тем больше криков Лизы проникало в его уши, сначала отдаленных и тихих, а затем все громче и громче, пока звук не донесся менее чем в метре, где она была, когда он… Мустанга вырвало в раковину. Он надеялся, что в раковину. — Там все в порядке, полковник? — позвал Стальной фальшиво-веселым тоном. — Ты поймешь, когда станешь достаточно взрослым, чтобы пить, — пробормотал Мустанг, не заботясь о том, слышит его ребенок или нет. Он вжал руки в столешницу, позволяя боли от ожогов удерживать его на земле, пока тостер, наконец, не закончил, освобождая его от мучений. — Поздравляю, ты работоспособный человек, — сказал Стальной, когда Мустанг подал ему тарелку с пышками и чем-то еще. Мустанг мог бы дать ему пощечину за это. — Хорошая работа, — искренне сказал Ал, что почему-то еще больше раздражало. Героическим усилием Мустанг проигнорировал их обоих и сунул одну из пышек в рот, подавившись от вкуса. Он сжег ее почти дотла. Очевидно.