Царский подарок

В ночной тиши, обдуваемой летним ветром горячим, шелестели листьями клены да трещали надсадно сверчки. Рядом, чуть не над головой, тяжко и сильно ударил колокол. Ещё раз. Ещё. Всего пять тягучих монотонных ударов. - Ich bin schon seit Tagen Verliebt in Rosamunde Ich denke jede Stunde Sie muss es erfahren. Seh ich ihre Lippen Mit dem frohen Lachen Möcht ich alles machen Um sie mal zu küssen, - тихонько, почти шёпотом слышалось рядом. Несколько дорогих восковых, не сальных, свечей выстроились на столе, так, чтобы не слепили, ежели открыть глаза. Голос. Голос вывел, вытянул за собой из липкой душной темноты, как в языческих греческих историях дева Ариадна выводила пленников из логова Минотавра-чудовища. Вот же придумать надо было - быкочеловек. И что им не сиделось спокойно, нет же, все какую-то страсть нужно было... - Aber heut bestimmt geh ich zu ihr. Gründe hab ich ja genug dafür Ich trete einfach vor sie hin Und sag ihr wie verliebt ich bin. Голос все тот же тихий укачивал, устало лаская, как будто бы произносившая слова с трудом пыталась не уснуть. Юный царь, наконец, нашёл в себе силы повернуть голову и открыть глаза. Коса. Длинная, темная, полурастрепанная, с выбившейся из неё яркой зелёной лентой, стала первым, что он увидел. Прямо на постели, наплевав на запреты заморских врачевателей, сидела государыня и, согнувшись немного, голову непокрытую наклонив, что-то вышивала на большой шали. Кажется, не в первый раз. Умелые маленькие пальцы выкладывали алым очередной цветок, а потом тут же распускали. Бесплотный, бесконечный труд, призванный исполнить лишь одно - не позволить уснуть. - Сказано же, нельзя. Нет бы послушать. Замерла царица. Подняла голову, неверяще прислушалась, будто бы пыталась понять, в самом ли деле окликнули или послышалось, и упрямо вскинула маленькую головку, хмуря чёрные - не черненые, свои - брови. - А кто здесь мне указ? Хочу и буду! Ответила, и лишь потом сообразила. Отшвырнула свое постылевшее за столько ночей шитье, кинулась вперёд, на колени перед постелью упала и схватила слабую ещё, холодную, словно у покойника, руку. - Господь милосердный, слава тебе Иисусе Христе! Очнулся? Ванечка... Тёмные ввалившиеся глаза её поймали свечной отблеск, сверкнули огнём упрямым, нездешним, сильным. - Пить хочешь? Тише, тише, я сейчас. И захлопотала по горнице сама, никого не звала, словно кругом одни враги были. - Настуся. Юноша провел рукой по лбу, стирая выступившую от одного лишь усилия липкую испарину. Хотел было протянуть руку за сулейкой с отваром травяным лечебным, но только головой покачал: нет, не выйдет. Царица фыркнула упрямой кошкой, окончательно растрепав косу, снова устроилась рядом и протянула руку, позволяя взять себя за предплечье. Назад откинулась, помогая сесть, будто бы кутенка-однодневку шалью укутала и осторожно, по маленькой хохломской ложечке, принялась терпеливо давать питье. Моргала часто-часто, поджимала губы - терпела, чтобы не плакать от облегчения. - Долго я?.. - Голос иванов, хриплый после долгого молчания, тихий, ласкал её слух так же ясно, как месяцы назад, когда, в компании побратимов своих смеялся он, рассказывая раз за разом о битве под Свияжском. «Расскажи, Ванечка» просила царица, на ночь убирая коруну и обручья в ларчик, а он и рассказывал. И слушала она, затаив дыхание, даже не рассказ, а голос его. Вот и теперь хотелось ей сказать «говори, говори, сокол мой ясный, говори что хочешь», но нет, нельзя. Лекари аглицкие велели силы беречь. Хотя что с тех лекарей - они её гнать прочь пытались. Мол, неведомо, что за хворь, матушка, побереглась бы ты, о сыне подумала бы. Тогда она впервые показала характер свой. Ногой топнула так, что подковка на сапоге слетела, и заявила, что у царевича и няньки и кормилки есть нынче, а она при государе останется. И добавила, дверью хлопнув: - Не верю я вам. Так и сидела неотлучно, велела сундук большой со своей светелки принесть, поверх него - перину да пару шалей, чтоб больного не тревожить, но прилечь порой. Не помогали никакие уговоры. Уж что не делали только, и, наконец, несчастный иноверец, в ноги побратиму царскому упал, взмолился: - Херцок Андрей, ты скажи королеве, что… - Вот сам и скажи. - Андрей, не желавший с царицей ссориться, только хмыкнул, письмо послов ливонских в печь бросая. - Ума лишился? - Мрачный, словно черт из пекла, Алексей зло хрустнул яблоком и проводил тлеющие угольки взглядом. - Не до них, видит бог. Не ведаю, встанет ли государь или не переживёт уж. К тому же велено царевичу малолетнему кланяться. - Ну так и поклонятся. Будет тебе, Андрюша, будет. Вот увидишь, очнется государь. День-то какой сегодня. - Какой? - уточнил князь смоленской и вдруг звонко хлопнул себя ладонью по лбу. - Вот я остолоп, баран я, Алёша. И впрямь в день нарождения государева печаловаться грех. - Велю здравицы служить. А то обленились, чернецы-то. Алешке просто без дела сидеть опостылело. Поднялся, полы кафтана оправил и уж выйти хотел, когда распахнулась дверь низкая, и что-то все изумрудное, золотое и кругленькое в горницу вкатилось. - Очнулся! Лешенька, родненький, очнулся государь! В дверях вмиг образовалась давка. Наконец, вспомнив о достоинстве своём, Андрей отступил на шаг, позволяя царице первой выйти. Из палат государевых донесся голос. Князь Воротынский, воевода царёв, первый успел: едва стоило государыне выйти, благою вестью обрадовать душою скорбных, как не удержался - посохом от наглецов отмахнулся и устроился на сундуке у постели царской, сказывая что-то. Иван смеялся, хрипло, тихо, закрыв рукой глаза, повторяя то и дело: - Ну и дурень, Господи прости. - Кто дурень, Ванечка? Ты, князь, поберег бы государя! Ему и дышать-то не просто, а ты со смехом своим. - Что ж теперь кочергу... - Иван запнулся, помолчал, - глотать и со скорбной рожей ходить? Разошлась ты, матушка, погоди, пускай доскажет. А ты проходи, Андрюша, давай вместе послушаем. Продолжай, князь, продолжай. - Так вот. Максимка тот решил вестимо, что сыщет милости, если порося мне притащит. В немчинской-то слободке испил чего-то и порося-то и скрал. - Это какой такой? - Адашев, не церемонясь, присел прямо на постель, взял руку государеву, к губам прижал и притих. Царица на миг губы поджала, но смолчала, что уж. Хороший он, Алешка, толковый, да государю дружник ближний, к тому же это она тут вот уж второй месяц обитается, а эти-то царя в глаза не видели все дни. - Сальской, - Андрей на том же сундуке устроился, ногу поджал под себя. - А ты, я гляжу, уже знаешь все? - Знаю, государь. - Ну так и молчи, раз знаешь, пусть дедушка доскажет. - Иван не удержался от короткой подначки, намекая на длиннющую бороду воеводину. - Это кто вам дедушка тут? Да я ещё на Ливонию с тобой пойду! Иван помрачнел на миг, но тут же прогнал от себя чёрные мысли. - Так вот, царе. Скрал порося-то, говорю. И пошёл, и пошёл, дворами, садами-огородами, и так и эдак, а потом в сарай-то мне закинул, там же и сморило его. Просыпается по петухам, а я его и спрашиваю: «Ты, дурная башка твоя, пошто свина мне с загона в сарай стащил?» - А он что? - Адашев так и не шевелился, но участие в разговоре явно принимал живейшее. - А как что? Башку чесал, пытался в толк взять, как со своего же двора свина скрал да и вернулся. - А я и говорю, что хмель - зло. Андрей скорчил совершенно не княжескую рожицу и звонко хрюкнул. И все бы ладно, но государыня вдруг не выдержала, разревелась, как девка деревенская, в голос, глаза кулачками утирая. Бросилась на постель, то лупя от души, со всей силы господом ей даденой, по плечам царским, то подвывая, как плакальщица казанская. - Ты... Ах ты... Да ты... - Тшшш, ну-ка, осади, матушка. Ну-ка, полно. - Андрей, благо, единый, кто не опешил с такого, схватил царицу в охапку. Поморщился, когда каблучком по колену получил, и слегка встряхнул эдак непочтительно. Царица икнула тихонько, посмотрела на всех снизу вверх, рукавом носик утерла. - Идите уже отсюда все. Государю отдыхать надобно. - Да уж наотдыхался. К вечеру встану. - Нет уж! - в голос выдали все трое. Князь Михаил поднялся, тяжело крякнув, поклонился в пояс. - Ты уж не обессудь, царе, пойду, благую весть… - Ступай, дедушка, ступай, - сызнова подначил Иван и прикрыл глаза. Устал он, в сон клонило. Алексей устроился прямо на полу, спиной к кровати прижимаясь. - Со вторым рождением тебя, царе. - Спит он. - Андрей тихонько пальцами загасил свечи, накрывая побратима одеялом полегче и подтыкая края под спину государыни. - И она спит. - Ну так и пускай. - Лёшка тяжело пожал плечами, преодолевая невиданную доселе усталость. Вот так вот, не они царю - он им подарок сделал. Так пускай поспит, сил да бодрости наберётся. А Ливония... Что Ливония. Никуда она теперь от них не денется.