Nuestro Padre

***

—Сдохни, сдохни, сдохни— из каждого угла звучал лишь один окрик. —Монстр, монстр, он монстр— старый итальянский Монтеро сотрясался бурными воплями. Вокруг белокаменных стен выстроились очереди, чтобы сообщить данный факт. Всем было слишком очевидно, что душа продана и уже давно. Монтеро никогда прежде не был так прекрасен в его глазах. Толпы людей, что раньше не обратили бы на него даже внимания, не вспомнили бы его облик и не пригласили попить чай вместе на улице пекарей: все они теперь знали его. Невозможно было забыть это лицо - оно было слишком прекрасно для того, кого собирались казнить. Ещё немного скверных слов в его сторону, и палач готов. Гильотины в Италии используются крайне редко и лишь для особо опасных преступников. Но что сделал прекрасный юноша, что красивее всех миллиардов звёзд на небе? Продал душу дьяволу? Отнюдь. Она никогда ему и не принадлежала, это тело было временным пристанищем для того, кто сейчас смотрит вперёд. Уверенно и точно, дерзкий прищур глаз, но такое уродливое лицо… что стало с прекрасным сыном Империи? Жгли, его жгли два дня, а он не горел, лишь медленно тухнул и превращался в пепел, чтобы восстановиться и вновь приступить к делу. Руки были слабыми, жгуты так просто с запястий не сорвать, остаётся улыбаться и думать, ведь они не знают, даже не подозревают кого решили убить. Костры его не берут, мечи тоже, ему рубили руки, ослепляли глаза раскалённым металлом, но он жив, до сих пор жив и невредим, ибо тело его еле живое, но душа красивая и прекрасная. Нет, она не светлая и добрая, она просто великая и знающая. Его убьют прямо здесь и сейчас, но он не умрет, он давно воздвиг себе нерукотворный памятник, его имя на языке у каждого, каждого, кто желает его смерти, особенно у него, у его Отца, что благословил его на жизнь, но не знал, что породит на свет святой водой Чудовище. Но обладатель души так не считал. Они все умрут от холеры либо чумы, потому что она уже здесь. Она крадётся в их дома и сознания, это всё она- глупость, которая заставляет их всех верить Отцу, никто уже и не взглянет на облик прекрасного юноши, его взгляда нет, а отчаяние поглотило его мысли и бренную голову. Выхода нет, и он это знает. Все знают, что он порождение тьмы в теле юноши, все они знают, что сам повелитель безумия и мира грехов поглотил его всего до костей и сухожилий. Прекрасный юноша обречён, он знает это, поэтому и ликует. Не о чём ему жалеть, но один взгляд из толпы выбивает оружие из рук, а улыбка ломается, он сам ломается на сотни частей и не восстанавливается, в родне никогда не были птицы-фениксы. Его тело реальное и живое, а душа принадлежит лишь ей, что смотрит нечитаемым взглядом зелёных глаз. Он вспоминает их первую встречу в саду Папы, куда его дочь ходила гулять, распустив золотистые локоны. И в тот летний вечер она была в прекрасном белом платье, прикрывающем зону чуть выше колен. Ох, как же хороши были её ноги, особенно кожа у самого потаённого места женщины. Она наверное должна была выйти замуж, но не суждено было тому случиться- он забрал её честь и невинность себе во владение, проникая естеством прямо в стенки её недр. Как же она сладко кричала его имя, повторяя в бреду, и как же он был впечатлён её упругой и сладкой грудью. За все девятнадцать лет жизни он никогда не видел нагую женщину, из которой сочился любовный сок. Никогда до того вечера он не испытывал сладость любовной истомы. Юноша готов был жизнь отдать: вот так вот, внутри неё. Он блуждал руками по телу, проникал в недра и надрывался сам от дикого всплеска эмоций. Её маленький зад двигался навстречу его бёдрам, покачиваясь в такт. Она была его первой женщиной, а он был её первым мужчиной. Как же хорош был её аромат, аромат тела, который она хранила все шестнадцать лет своей невинности. После того случая они встречались почти каждую ночь, проводили её вместе на поле в объятиях друг друга, и о господи, если бы его денежное состояние было больше, он бы просил её руки, чтобы вытворять все сладкие непотребства в их собственной кровати. Как он любил её, как он и сейчас её любит. Она должна уйти в монастырь по велению отца, а он должен лишиться головы, тоже по его велению. Но всё же оно того стоило, ведь он не просто любил, он был любим самой прекрасной девой из всех существующих на этой земле. Он рискнул. —Фелисити, Фелисити— он громко крикнул её имя, пытаясь отвязаться от жгута на руке. Девушка бросилась вперёд через толпу зевак прямо к его ногам, рыдая навзрыд. Все знали, что он порождение зла, так почему она полюбила сына дьявола? —Какое безумное заявление! Земля круглая, она движется вокруг небесного светила, а значит есть ещё в мире другие материки и страны. Звёзды же на небе- не просто красивые небесные точки- это целые планеты и галактики. Чушь, это непроглядная чушь. Он сын дьявола, а не учёный муж, его дневники- это адские начала, эти знаки и символы не приняты Господом и Духовенством, а значит являются порождением тьмы— голос судьи на площади разрывал перепонку, не давая шанса на тишину. Весь Монтеро принял решение, что он сын дьявола, а Отец вынес страшный вердикт- отрубить голову подлому лжецу. И лишь Фелисити верила в него, ночами слушая рассказы о небесных светилах. Юноша знал, что его просто должны были отречь от церкви и дать умереть в холоде и голоде, но Папа, узнав о порочной связи младшей дочери с глупым мальчишкой, решил наказать его самым страшным методом. Лишить жизни решили немедля. И лишь прекрасная Фелисити и добрый в нравах юноша знали о вечной любви и памяти к друг другу. Они давно вырезали свои сердца из груди и отдали на хранение любимому человеку. Поэтому душа не принадлежала его бренному телу, это её душа сидела в нём и билась гулким стуком. Знал бы Монтеро, как он хотел на ней жениться и доказать всему миру научную и доказанную гипотезу- земля круглая! Но Монтеро был слишком тёмным и мрачным для таких правильных новостей, поэтому их никто не запомнит, никто никогда не вспомнит о маленьком городке на юге Италии, а его будут помнить всегда. Уж это он точно знает. Девушку, что лежала у его ног, за руки уводили, но она прорвалась в последний раз, чтобы поцеловать его грязные и раненые ноги. Один мазок сладкими и румяными устами по дряхлой и вонючей плоти, и он готов погибнуть. Этот их разговор за ночь до казни не даёт покоя обоим. — В этом мире нет абсолютно ничего, за что бы стоило гореть в аду. — Есть. Это ты. И он плачет. Плачет самыми горькими слезами, что могут в нем быть, зная, что теперь точно умрет, но любовь к этой прекрасной женщине будет жить вечно. К черту это солнце и круглую землю, он готов жрать песок и благодарить за жизнь, позабыв о своих теориях. Лишь бы разрешили быть вместе с Фелисити. Хоть на чуть-чуть. Но девушку утаскивают в глубь толпы, и лишь края белоснежного платья блестят на закатном солнце. Палач заканчивает приготовления и тянет ручку гильотины, опуская холодное лезвие на бледную шею, а юноша плачет и приговаривает лишь: —Nuestro Padre. В толпе слышен отчаянный смертельный вздох и крик, равный по силе земному толчку: —Ёнджун— всё, что слетает из окровавленных губ Фелисити, которая кинулась на острие голого оружия одного из стражников. Сегодня тёмным августовским вечером они умрут поодаль друг от друга, чтобы никогда не расставаться. Не бойся, родная, в следующей жизни обязательно встретимся. Я тебе обещаю.