Rustom and Sohrab

- Я не успокоюсь! Это безумие какое-то! Ярость клокотала в Марке и поднималась к горлу, точно гейзер. Он перевел взгляд со своего кулака на огромную вмятину в земле. Неужели это он ее проделал?.. Отец уставился на Марка широко раскрытыми глазами, из уголка его рта текла кровь. У Марка звенело в ушах – должно быть, удар вышел очень громким. Костяшки пальцев разбиты в хлам: до сих пор он никого и никогда не бил НАСТОЛЬКО сильно. Приподнятая рука дрожала, словно мышцы пытались оправиться от шока. Он может вмазать отцу еще крепче. Более того – он хочет, он должен. Родная планета нуждается в нем. Неуязвимый нырнул вниз, занося руку, готовясь нанести Омни-Мэну новый удар. Нолан инстинктивно приподнял руки, чтобы защитить лицо. Он поморщился от столкновения с кулаком сына. Волна жара пронзила Марка, осела в сердце и вновь пошла по жилам. Он стал сильнее своего отца? Нолан затаскивает сына в проделанный тем кратер и бьет коленом в живот, вколачивая в липкую плодородную грязь. Марк вибрирует, как камертон, резонируя с этой болью. Он не может дышать, но это не имеет значения, ведь он, как почти чистокровный вилтрумит может неделями обходиться без воздуха. Он обнажил розовые, точно цветы зубы, вонзаясь кулаком в торс Нолана и демонстративно отстраняясь, чтобы не разорвать отца пополам. Омни-Мэн выпучил глаза, также не в силах сделать вдох. Весь покрытый потом, он харкал кровью, а Марк в это время думал о матери. Об Эмбер, Уилле и Еве, а также о Майе. Опять поднимая кулак. «А может, мне не стоит сдерживаться». - Марк, выслушай меня, - прохрипел отец, но Марк не собирался. Его кулаки обратились в молоты, быстрые и тяжелые, град ударов посыпался на отца. Кожа Марка стала мокрой и липкой от нервного возбуждения. Отец получит по заслугам. Неуязвимый не дает ему времени уклониться или заблокировать атаку. Как же его легко ранить, сделать ему больно. Марк даже не старается. Тело Грейсона-старшего содрогалось от каждого удара, все глубже врезаясь в скалу, кожа лопается, точно перезрелый персик, пачкая алым перчатки Неуязвимого. У Марка ныла челюсть, но не по вине отца. Омни-Мэн ни разу не попал ему по лицу. Нет. Он просто слишком сильно стиснул зубы, ощерившись в улыбке. - Марк, они видят тебя, - глаза Нолана были устремлены в небо над головой сына. Грейсон-младший обернулся, наблюдая за вертолетом, кружащим над ними, будто стервятник. Камера была направлена на них. Ярость проступала сквозь поры, растекаясь по телу. Больше никому нельзя на это смотреть. Это битва между ним и отцом. Марк откинулся назад, и эта заминка дала Нолану время, чтобы контратаковать и запустить сына в небо. Неуязвимый затормозил свое бесконтрольное кувыркание в воздухе и рванул вперед – вертолет повело от порыва ветра – чтобы врезаться в Омни-Мэна. Отец пытался сопротивляться, бороться с руками Марка, сбить их с курса. Это не остановит его. Нолан Грейсон недостаточно силен. Где же хваленая «чистая» вилтрумская сила? Марк вобрал ее в себя? Ему нужно утащить отца как можно дальше отсюда, туда, где они будут только вдвоем. - Марк, - сбивчиво произнес отец, - Марк, послушай… - его голос еле пробивается сквозь ревущий поток воздуха, обволакивающий их, - Сынок, ты умрешь, если не выслушаешь меня! Марк замедляется настолько, чтобы они могли слышать друг друга, но лишь на мгновение. Его руки сжимают талию Нолана, и тот кашляет кровью. - Ты будешь говорить, как только мы доберемся туда, где нет лишних глаз, - резко ответил Марк. Голос звучит как-то странно, царапает ему горло. Отец развернул к нему лицо; его глаза слишком близко, чтобы на них можно было сфокусироваться, но Марк видит на его подбородке милый красный синяк. И это сделал Неуязвимый, единственный на планете, кто в состоянии ранить вилтрумита. - У тебя кровавая лихорадка, Марк, - прошипел Нолан. Марк в душе не ебет, что это значит. Он бросил взгляд вниз – ландшафт с зеленых полей сменился на лес, дремучий и старый, как сама Земля. Грейсон слегка расслабился, замедляясь, стараясь не касаться верхушек деревьев. Он надеялся, что густые кроны защитят их от камер Агентства Глобальной Защиты. Неуязвимый приземлился под сенью высокой сосны, все еще не отпуская отца. Руки Марка – это единственное, что может его удержать. Здоровенный мужчина казался ему маленьким, почти невесомым. Вилтрумиты ненамного массивнее и тяжелее людей. - Ты даже не позволишь мне посмотреть на тебя? – спросил Нолан, вглядываясь в лесную чащу. - Я же не настолько тупой. Стоит мне тебя отпустить, как ты попытаешься убить меня. Живот Марка все еще побаливает после встречи с отцовским коленом. Омни-Мэн продолжал говорить: - Ты уже заметил, что становишься сильнее, когда злишься, верно? - Конечно. Это все адреналин. Отец рвано вздохнул, выражая свое разочарование как типичный родитель: - Ты не человек. Не применяй свой человеческий опыт к тому, что с тобой происходит. Люди не могут того, что можем мы. Они даже не понимают. Ты выше их, сын, - отец сильно закашливается, после чего его рвет кровью, но Марк продолжает держать. Должно быть, несколько ребер сломано, - Ты переживешь каждое хрупкое, ничтожное существо на этой планете. Эти деревья. Своих друзей. Вообще всех. Ты будешь жить только затем, чтобы увидеть, как этот мир рассыпается в прах и исчезает. Что у тебя будет, скажем, через пятьсот лет? Грудь отца раздулась, как будто он готовился развернуться и ударить его. Марк усилил хватку, притискивая его к себе. Он отвечает, не задумываясь: - Ты, папа. У меня все еще будешь ты. Отец обмяк в его руках, словно Марк пнул его в живот да вдобавок вынул кишки вместе с печенью. Грейсон-младший разомкнул объятия, и Нолан свалился на землю. Задняя часть его шеи сейчас открыта – и настолько уязвима. Марк мог бы раздавить ее, даже не вспотев. Папа и моргнуть бы не успел. - Марк, - голос Нолана необычно тихий, - Ты почти чистокровный вилтрумит… Может в тебе и есть что-то от матери, но ты весь в меня. Ты мой сын. Гнев Марка смягчился, однако все еще бесился дикобразом где-то во внутренностях. Так было даже больнее, хотя Марк почти не был ранен. Злоба оказалась заперта, и она отчаянно искала выход. Беспощадный огонь наполнял Неуязвимого изнутри. - Я ведь рассердил тебя, почему ты не стал сильнее, как я? – Неуязвимый спрашивал сдержанно, стараясь выдохнуть из себя страшный жар. - Марк, могу я взглянуть на тебя? Марк Грейсон не ответил. Тогда отец развернулся, устроился на лесной подстилке и наконец устремил свой взор на сына. Он как будто разом постарел на сотни лет, но Марку не дано было понять, что именно изменилось. Красные белки, голубая радужка, синяки на его щеках – все это придавало его облику какую-то зловещую уязвимость. На подбородке темный след засохшей, отстающей от кожи крови. - У вилтрумитов примерно твоего возраста чрезмерный стресс может вызвать кровавую лихорадку. Это происходит одиножды за всю жизнь. Некоторые могут и вовсе не испытать ее на себе. А ты был близок к срыву в последние дни. Я должен был это предвидеть. Марк смотрел на него, агонизируя так, словно каждая его вена была пронзена шипами: - Но ведь все кончено. Я победил. Битва состоялась. Разве эта кровавая лихорадка не должна была пройти? - Еще нет. Взгляни на себя. Марк понял, что отец прав. По его телу пробегает мелкая дрожь, оно как будто вибрирует. И это ненормальное царапанье в солнечном сплетении, желание, нет, жажда чего-то, чему он не мог дать название. - Есть только два способа утолить кровавую лихорадку: убить равного себе вилтрумита в бою, или же трахнуть его, - Нолан опустил глаза. Марк настолько был шокирован тем, что папа сказал слово «трахнуть», что смысл сказанного дошел до него не сразу. Он уставился на стоящего на коленях, склонившего голову отца. Кровь с него капает на землю, питая деревья. Он ожидает, когда сын убьет его. - Это все упрощает, Марк. Я не могу тебя убить. И я не могу отказаться от своего долга перед Вилтрумом. Так будет лучше для всех. Империя может выпустить эту планету из своего внимания, если выяснится, что здесь есть что-то, что может прикончить одного из лучших ее солдат. - Папа, - начинает Марк, опускаясь на ковер из листьев; отец даже не взглянул на него, - Я не собираюсь лишать тебя жизни. - Тогда ты погибнешь, сын, – мягко говорит Нолан, обращаясь с нежностью к зеленой, цветущей земле этого полного жизни места, - Другого пути нет. - Нет. Нет! Ты не умрешь. Я не буду этого делать, - Марк прижимает трясущиеся руки к земле в тщетной попытке успокоить их. Не работает – они лишь сильнее трясутся. Судорога прокатывается по его телу, и Марк едва не опрокидывается. Грейсон ловит сына, прежде чем его голова касается травы: - Это не домашнее задание или какая-то тренировка. Я не могу тебя заставить. Марк ты просто должен. Отец смотрит на него такими глазами… в них тепло и нежность, несмотря на опухшие щеки, несмотря на то, что он машина для убийства, способная причинить ему зверские мучения. Он готов к агонии, готов умереть. Нечто неумолимое вспыхивает в груди Грейсона-младшего, спускается по его рукам, ветвится в пальцах, и он обхватывает ладонями ушибленное лицо Нолана, сдавливает его до боли. Папа смежил веки – он отдал себя ему и готов сломаться. Марк станет последним, кого он увидит перед своей смертью. Марк Грейсон поцеловал его. Вдруг – пожар. Кровь проливается из кожи, а капилляры, жгучие, как крапива, становятся горячими водоворотами, выходящими наружу. Он весь светится красным, как горящий уголь, созданный для того, чтобы пожирать. Губы напротив неподвижны, а рот заперт. Марк даже не знает, правильно ли он его целует. Есть вообще идеальный способ поцеловать своего отца? Навряд ли. Его руки напористы, они давят на синяки и порезы, чтобы челюсти отца разжались от боли. Теперь Марк мог целовать его так, как ему заблагорассудится, мог попробовать его кровь на вкус. Лизнуть влажным языком краешек губ, так, чтобы разбавленная засохшей кровью, алая слюна катилась им обоим в рот. - Марк… - начал отец, его глаза – мельтешение красного, белого и голубого – в ужасе распахнуты, - Что за… Марк толкает его обратно на землю, но делает это нежно, бережно: он не собирается больше ранить его, достаточно на сегодня боли. Осторожно накрывает телом отца, распределяя вес на свои согнутые руки, дабы не давить на его ребра. - Заткнись, - шепнул Грейсон-младший, - Заткнись. Ни слова больше. У меня нет выбора. Марк попытался снова его поцеловать, но промазал. Слишком крупная дрожь. Его пальцы роют землю, впиваются в жирную почву, пропитанную кровью. Целоваться, оказывается, сложно. Может, все потому что вилтрумиты не созданы для поцелуев? Поэтому у него так плохо получается? Он пробует снова, его язык наконец врывается Нолану в рот, и он там как у себя дома. Отец зажмурился, лежа и просто принимая это. А Марк целует его. И снова целует. Он целует своего папу. Марк должен трахнуть его, или убить. Либо умереть сам. Марк этого не вынесет. Когда он отстраняется, его все еще очень сильно трясет, а рот весь красный, влажный и липкий: - Папа… я не могу. Пожалуйста… я… просто не могу. Отец открывает глаза, такие пронзительно лазурные на фоне зеленой почвы и его зардевшегося лица: - Все в порядке, сынок. Ты пытался меня спасти, я понимаю. Я знаю, что ты любишь меня, - он обнажает свою покрытую синяками шею, словно жаждет, чтобы Марк выдавил из него жизнь, - Ты должен сделать это. Ведь если ты умрешь от лихорадки, то не сможешь защитить Землю от меня. Все нормально. У тебя получится. - Нет… нет! – глаза Марка горят, точно угли. Он плачет розовыми струйками по своим щекам, по коже отца, - Я не буду. Ты не причинишь вреда мне или этой планете. Пообещай мне. Нолан качает головой, и тогда руки Марка тянутся к его горлу, сдавливая, точно стебель подсолнуха, скребя ногтями с набившейся под них кровью: - Я буду ломать тебе бедра всякий раз, когда ты будешь близок к выздоровлению. Я переломаю тебе все кости. Я тебя остановлю. Ты никому не навредишь. Марк нашарил кадык своего отца, перекатывая его под пальцами. - Марк, но это хуже, чем убить меня, - глаза Нолана потемнели от горечи. Он нажал на руки сына, пытаясь выбраться из-под него. Ничего не выйдет. Марк сильнее. Он не даст ему подняться. - Я не могу позволить тебе умереть. Не могу позволить тебе убивать. Ты бы на моем месте сделал то же самое, чтобы я услышал тебя. Мне жаль, но ты знаешь, что я не могу поступить иначе, - Марк все еще плакал, однако ему стало легче. Жжение больше не причиняло ему сильной боли, будто бы тело поняло, что все будет хорошо – или настолько близко к «хорошо», насколько это возможно. Марк снова поцеловал папу, обхватывая его подбородок там, где еще нет кровоподтеков. Он старался быть ласковым. Он старался быть хорошим. Это так трудно, потому что он дьявольски возбужден. Грейсон сгреб запястья отца одной рукой, удерживая их над его головой; другой рукой он скользнул вниз, чтобы обхватить себя сквозь костюм. Блять, это слишком хорошо. Огонь снова раздулся в его теле, раскаленном, как камень под лучами солнца. - Я должен… я должен поиметь тебя? – выдохнул Марк; ему хотелось слиться с отцом, просочиться сквозь его кожу, и он невольно навалился так сильно, что чуть не сломал Нолану кисти. Он ослабил хватку, - Извини! Прости. Или я просто могу потереться о тебя, и… - А чего будет достаточно для тебя? – произнес Нолан ровным голосом, не глядя на него. В уголках его глаз подозрительный блеск. О Господи Иисусе. Марк довел папу до слез. И все же, ответ очевиден. - Я хочу тебя трахнуть. Ты позволишь мне?.. Нолан Грейсон перевел на него взор. Ресницы мокрые. Глаза и веки точно раскрашены красным мелком какого-то расшалившегося карапуза. Марк так близко, что может сосчитать поры и щетинки на его щеках, может проследить ту резкую линию, где волосинки из белых переходят в черные – и ни единой серой. Лицо его отца. Его двухтысячелетнее лицо. Как много существ видело это лицо, прежде чем принять свою смерть от рук его владельца? Марк никогда не видел, чтобы он плакал. Никогда. - Пожалуйста, папочка. Мне так жаль. Но я должен. Я не хочу умирать! Хоть его черты и залиты кровью и грязью, но Марк улавливает, что лицо отца смягчилось. Он любит своего сына. Если стереть с него эти коричневые пятна, то каждый бы смог увидеть это выражение и подтвердить – папа любит его. Имя Марка выведено где-то внутри него – может быть на внутренней стороне сломанных им ребер. Все должно кончиться хорошо, ведь так?.. - Марк, мальчик мой, - молвил Нолан Грейсон. И Марку этого больше, чем достаточно. - Спасибо, - шепчет Грейсон-младший, прижимаясь своим лбом к папиному. Они были так похожи – от изгиба челюсти до контуров щек и подбородка. Снять с них плоть, и вообще будет не различить. Два ухмыляющихся черепа. Лицо отца – спокойный пруд, и очарованный Марк склоняется вперед, готовясь поцеловать его и утонуть. На сей раз у них получается лучше. Уста Нолана приоткрываются, смакуя кровь сына. Их языки, эти странные склизкие штуки, наконец сталкиваются. Возможно, на Вилтруме это пресекли бы, но никто не запретит им целоваться здесь и сейчас, на Земле. Они поцелуют друг друга и дальше все пойдет своим чередом. Пальцы Грейсона-младшего пробежались вниз, путаясь в волосах отца и притягивая его к себе, чтобы спаять их рты еще крепче, продеть чужие губы сквозь свои. Мягкая слизистая и разделенное, пахнущее кровью дыхание. Папа больше не станет сопротивляться. Левое запястье отца все-таки сломано – это нетрудно понять по тому, как он держит ладонь открытой и расслабленной, согнутой, словно ветвь; к ее поверхности прилип лист какого-то дерева. Вторая рука прижимается к Марку, гуляет вверх и вниз по его позвоночнику, успокаивая дрожь, все это время вытряхивавшую Грейсона-младшего из собственного тела. Марк стонет, приникая чреслами к его бедрам, сливаясь с темпом, который задал ему отец своими поглаживаниями. - Выгнись немного, - просвистел Марк, трясущийся, трепещущий, голодный. И отец подчинился. Марк подсел ближе, касаясь молнии на спине костюма Омни-Мэна. Через пару секунд ему удается нашарить ползунок. Осторожно, чтобы не защемить кожу, тянет его вверх и расстегивает. Ткань расступается без особых усилий, открывая грудь Нолана. Контуры его ребер темные и расплывчатые, они натягивают стальную кожу, всю исчирканную красными слепками кулаков Марка. Он нарушил своей атакой саму конституцию его тела, переставил все с места на место изнутри. Марк опустился ниже, целуя отпечатки своих рук, болезненные метки на теле отца. Нолан зарычал – наверное, от боли столь острой и пронзительной, что ее впору было спутать с наслаждением. Марк стянул с его ног остальную часть костюма. Наверное, ему стоит сломать одну – просто на всякий случай, ведь отец так ничего и не пообещал. Марк займется этим позже. Кровавая лихорадка не прекратилась, и он все еще силен. Он массирует крупные мускулы отцовских бедер; плоть теряет цвет, когда Марк надавливает на нее, а затем вспыхивает розовым цветом. Отец уже наполовину возбужден, его член такой же налитый кровью и горячий, как и все остальное тело. Значит, ему нравится боль, иначе бы стояка не было. Нолан развел ноги шире, открываясь для Марка. Его правая рука проезжается по спине сына, нащупывая молнию. Марк прижал ладонь к его члену, обжигающему даже сквозь его собственную лихорадку, и тот слегка подрагивает. Отец потянул собачку вниз; его пальцы легли на обнаженную поясницу Грейсона-младшего. Достаточно ли у папы сил, чтобы пробить его кожу и выдернуть позвоночник? Да и стал бы он это делать? А что если сам Марк?.. Кровь, кости и слизь… ось его позвоночника, увенчанная черепом… Грейсон-младший стряхивает с себя костюм, пот испаряется с его кожи густым паром. В центре его живота темнеет гематома, но в остальном он цел и невредим. Намного целее, чем папа. Он вторгается между бедер отца, берет его ноги под колени и распахивает. Марк думает о том, каков отец изнутри, как именно он будет ощущаться вокруг члена, и его голову кружит от ласковой, жгучей дурноты. Он стискивает коленную чашечку папы так сильно, как только может. Нолан даже не пикнул, просто смотрел на него – очищенный болью, со вскрытой и липкой от любви Марка грудью. - Мне жаль, папа. Мне так жаль, - извиняется Грейсон-младший, целуя другое колено. Член отца немного опал, но Марк тут же подоспел, наглаживая его. У Марка стоит не-и-мо-вер-но. Он никогда в жизни так не возбуждался. Это должно было бы приносить сущие мучения, но он не ощущал ничего, похожего на боль. Он унесся далеко за пределы этого чувства. Марк перестал дрочить отцу и сосредоточился на собственном органе, размазывая по нему предсеменную жидкость. Он сочился больше обычного, но этого все равно было недостаточно, чтобы войти в Нолана мягко и гладко. Он должен трахнуть своего отца. Вся смазка мира не исправит этого. Марк потерся членом о промежность Нолана, поддевая раскаленной головкой дырочку. Он покачивает бедрами, пытаясь привыкнуть к этому чувству. Он не пробовал этого раньше. У Марка скрутило живот. Он собирается потерять девственность над своим избитым папой, сотрясаясь от инопланетной лихорадки. - Папа, ты когда-нибудь… я все правильно делаю? Нолан потянулся к нему здоровой рукой, стирая грязь со щеки. Его лицо бледное, синяки расходятся под кожей. Он исцеляется так быстро. Скоро Марку снова придется изувечить отца. Желчь подобралась к его горлу. - Просто сделай это. Со мной все будет в порядке. Марк толкается внутрь. Слишком сухо и жарко. Но когда головка уходит вглубь, становится немного проще. Нолан судорожно сжался вокруг сына, кривясь – так странно, насколько боль похожа на удовольствие. Марк никогда не умел отличать их друг от друга. Марк продолжает давить. Он ничего не может с собой поделать. От вида его члена, исчезающего в отце, сердце колотится все быстрее. Он внутри кого-то. Глубже. Глубже. К самой его проеденной коррозией сердцевине, осыпающейся ржавчиной. Пока яйца не прильнут к ягодицам отца. Он прижался настолько сильно, насколько это возможно. Ближе уже быть не может. Его папа – оккупированная территория. Защита сломана, смята, ноги распахнуты, и отец капитулирует, принимая поражение. Марк светится любовью к нему, как дитя к зажатому в кулаке светлячку. Это для него слишком. Он кончает – странно, мокро, скользко. Член вдавлен в извивающегося отца, накачивая его по полной. - О, п-папа, - лепечет Марк, как громом пораженный, он парит над Ноланом, будто морская волна, собирающаяся разбиться о берег. Оргазм прошивает его, оставляя дрожащим, вспотевшим. Марк распластался, еле дыша, тело гулкое и пустое, как старый барабан. Но он все еще возбужден. Все еще горит. Ему этого недостаточно. Член отца зажат между их телами, капая на животы. Марку хотелось довести его до разрядки. А еще лучше, чтобы они кончили вместе. Чтобы все прошло не так стремно. Или, напротив, еще более стремно. Он теперь ни в чем не уверен. Отец молчит, когда он отстраняется и вновь входит в него. На этот раз движения быстрые и более плавные. Нолан почувствовал, что Марк кончил. Конечно он не мог не, Марк в жизни не изливался столь бурно, и все это досталось заднице его отца. Тот лежал, как безвольная, мягкая кукла, пока сын втрахивался в него. Опираясь на локти, Марк Грейсон подался вперед, чтобы заглянуть в папино лицо. Ему нужно было видеть его. Отец всегда выглядел одинаково. Пройдет еще двадцать, двести, да хоть две тысячи лет, но это будет то самое лицо, которое Марк навеки запечатлеет в своей памяти. Он меняет угол своих толчков, кружа, танцуя, выискивая. Рот отца разомкнулся, дыхание стало прерывистым, как будто Марк сдавил ему ребра: - Ох ты ж блять. Оох, блять. Блять. Бля, Маарк… Марк, пожалуйста… - Блин, извини, - Марк пытается отстраниться, но здоровая нога отца обвивает его, вдавливая в себя сильнее. - Продолжай. Давай, делай это, - Нолан улыбнулся сыну, его зубы окрашены кровью, еще более алой, чем его губы. Марк достал его. Все идет как надо. Все будет хорошо. Марк продолжил трахать его под этим углом. Член отца пульсирует между ними, и он начинает гладить себя в такт толчкам Марка. Какой прекрасный вид – папа, трогающий себя, влажный, алчущий. И его лицо, открытое для насилия, открытое для ласк, открытое для Марка. Он весь разомкнут для сына. Марк смог сделать это – как смог искривить его ребра. Грейсон-младший снова разрядился, натянувшись, точно электрический провод почти до разрыва, влепившийся до предела в чужие ягодицы. Ему хотелось трахать отца бесконечно. Кончать и кончать. - Бля, Марк. Вот и все, - нашептывает Нолан, - Отпусти себя. Я здесь, с тобой. Ему определенно стало лучше. Голова меньше кружится. Жар спадает. Он все еще возбужден, как и отец. Он отклеился от Грейсона-старшего, стараясь не дать сперме вытечь из его задницы. Господи блять Боже мой. Теперь, когда аффект почти прошел, осознание убивало. Папины пальцы в его волосах, гладят, успокаивают. Марк тянется к нему вновь, скрепляя их губы в поцелуе. Так же и бедра, они вновь двигаются неровными толчками, взрезая плоть отца. Марку нужно, чтобы он кончил. Внутри него так тесно, второй член бы однозначно туда не влез. Здесь место лишь для него одного. Марк раздвинул его бедра шире, стараясь войти глубже, хотя это было невозможно. Ему хотелось целиком влезть в своего отца и спрятаться там от внешнего мира, но для начала ему пришлось бы разодрать его когтями. Папа застонал ему в рот. Он напрягся вокруг сына. Он на грани. Член Марка приведет его к разрядке. Он долбит сильнее, быстрее, на всю длину. Ему хочется почувствовать это. Рука отца карабкается по его спине, разрывает ногтями кожу, пускает кровь, обнажая плоть. Марк держит его нутро разверстым своим членом, и, ощутив струйки, бегущие по пояснице, ударяется бедрами о его бедра – о да, папа кончает, кончает с кровью, забрызгивая Марка. Повизгивая и скуля, как застрявшая в заборе свинья, пачкая все вокруг своим семенем. Боже, Марк обожает его. Марк никого на всем свете не любил так сильно. Его анус стискивает пенис сына, втягивает его дальше, и Марк разбивает последний барьер. Нолан Грейсон хочет этого. Хочет, чтобы сын излился, и Марк дает ему это. Больше. Еще больше. Он заебет своего отца до смерти. Заменит его кровь, что течет в жилах Марка, своим семенем. Он принадлежит Марку. Целиком, от прекрасного экстатического выражения на лице, до изгиба сломанного запястья и брызг на животе. Он отец Марка и этим все сказано. Тепло испаряется из его тела, струится в небо, уходит в Нолана, утекает в землю. Все кончено. Лихорадка спала. Он обессиленно свалился на папу, грудь к груди, конечности налились свинцовой тяжестью. Нолан задыхался, плюясь кровью. Твою мать. Марк сдавил ему ребра. Сил хватило только на то, чтобы скатиться с чужого тела и прижаться сбоку. Папа повернул голову, запечатлел поцелуй на его лбу, а затем отстранился, чтобы взглянуть на своего сына – Марка Грейсона. - Спи, Марк, - произнес он; его глаза тускнеют – голубые, белые, красные, серые. Когда Марк проснется, все будет в порядке, так ведь?..