сладкое надо кусать

Нацуки… Маленькое сердце, маленький мозг. В груди трепещет сердечко колибри, жадно колотится сотнями ударов в минуту, будто каждая секунда последняя. В голове дует ветер и пахнет сладко — бездной. Хрупкая, ломкая, как стебель, Нацуки избегает любви и ласки, пугается искреннего интереса. Она живёт в своём детском аниме-мирке и не хочет взрослеть, и Юри для неё неотвратимо взрослая и зрелая. Нет, даже перезрелая. До гнильцы. Как бы Нацу не скалила зубки, но она одичалый питомец, на чьей шее всё ещё висит истёртый ошейник и сияет ярко медальон: «Принцесса. Собственность папы. Звонить по номеру…» Они — Нацу и Юри — одинаково чужеродны для мира. Нацу слишком слабая. Юри слишком отстранённая и странная. Им надо держаться вместе, но Нацуки брыкается и убегает прочь — как будто она нужна в этой вселенной кому-то, кроме Юри. Тупая девчонка. Ей не сбежать от всевидящих глаз Юри. Нацуки сидит в углу и читает мангу — очередную пёструю макулатуру. Юри наблюдает. Ей презрителен дешёвый эскапизм в продукты поп-культуры, но в исполнении Нацуки такое непристойное занятие выглядит интересным… Даже эротичным. Расслабленная и обласканная картинками на бумаге, Нацу смотрится такой довольной и — беззащитной. Котёнок… маленький несуразный котёночек, чьи глазки больше мозга, будто в аниме. У Юри сводит дыхание, и она прикрывает веки. Мозги текут бензином по асфальту. Одежда рвётся, как бумажная, обнажая под собою дрожащее тельце. Леденцово-розовые глаза боятся, выражают конфетный ужас, от которого зубы чернеют кариозной смолью. Нацуки знает Юри как претенциозную графоманку, но эта ситуация перевернёт её представления о ненавистной душегубке, окунув не в мир серьёзной литературы, но в мир плоти. Нацу плачет. Кожаный ошейник натягивается на тонкой шее, впивается в горло и звякает кулоном-адресником. Юри смотрит. Их глаза на одном уровне, и Нацу судорожно дёргает ножками, пытаясь дотянуться носочками до пола, такая нелепая, такая милая. Юри ласково касается её бока, гладит и шепчет: «Ты такая сладкая, что я иногда думаю, что ты торт». Она отпускает ошейник. Нацуки плохо. Она хватает ртом воздух, зябнет от внеземного холода и смотрит глазками слабо и еле живо, почти покойница. Юри вонзается ногтями в своё нижнее ребро и вытаскивает его, обратив кухонным ножом с лезвием из её кости. Нацу ужасается. Маленькая глупышка, такие сюрреалистичные ситуации просто не вмещаются в её черепе, разламывая его изнутри. Юри чувствует глаза. Чувствует, что на неё смотрит одновременно всё в этом мире и ничего. Смотрит солнце. Смотрит небо. Смотрит день и смотрит ночь. Смотрит клинок, смотрят её внутренние органы, смотрит тьма и смотрит свет. Смотрят звёзды и планеты. Глаза. Созвездия глаз. Глаз так много, и Юри видит всеми ими и наблюдаема всеми ими. Нацуки разваливается под клинком кусками торта. Юри утирает рот от слащавой крови и надеется, что Нацу перед смертью познала то, что познала она, и прочувствовала то, что прочувствовала она, но… маленькое сердце, маленький мозг не способны вместить в себя такие вещи. Юри не злится и всё ещё любит Нацуки. …внезапно, Юри приходит в себя и начинает хаотично дышать. Гипервентиляция. Нацу смотрит на Юри с нескрываемым испугом и подозрением, и Юри слегка улыбается, мол, забей, малявка. Нацуки фыркает и прикрывает лицо томиком манги. Позже, после клубного времени, Юри будет наблюдать за Нацуки. Следить, как она возвращается домой. Тратит время в случайных магазинчиках, ничего не покупая, и болтает с людьми, которые ей не интересны. Ищет место, где может убить время и отсрочить неизбежное. Юри проводит Нацуки до самого дома и, удовлетворившись увиденным, пойдёт к себе. Ей не нужны глаза, чтобы знать, что происходит дома у Нацу… слишком скучно и обыденно. В домашнем насилии нет ничего космического и инфернального, а папаша Нацу по-настоящему тупой и ограниченный, в отличие от своей дочки. Его дочка — слабое, беспомощное существо, не способное принять ни этот мир, ни надмирье, а не узколобый обыватель. Нацуки… маленькое сердце, маленький мозг. Такая сладкая. А сладкое надо кусать.