Кто-то был первым, а кто-то вторым, Но я хотел быть за чертой.
гр. Технология "Рано или поздно"
Было прохладное, ясное утро. Сидя с ногами на подоконнике своего номера, Юрка дымил сигаретой в открытое настежь окно. Под окнами гостиницы располагалась хоккейная коробка, на которой в этот утренний час гоняли шайбу местные мальчишки, его ровесники. Юрка с неподдельной завистью следил за их нехитрой игрой, борясь с диким желанием оказаться там на льду среди них и показать класс. С каждой затяжкой он опасно высовывался наружу, выпуская дым в утреннюю свежесть. Чему-то улыбаясь про себя, Юрка ожидал, что сейчас зайдет Аркаша пожелать ему доброго утра. Так и есть. Не успел Кудряшов заявиться на порог комнаты, как с округлившимися от страха глазами он сразу начал ругаться в своей сердито-заботливой манере: - Сдурел совсем?! Немедленно слезь с подоконника! Куришь на голодный желудок, а если голова закружится, и ты вывалишься?! - И тебе доброго утра, Аркаш. Чтобы спастись от продолжения нудной проповеди, Юрка спросил, выразительно дернув бровями и придав глазам хитрый блеск: - Хочешь, я сделаю так, что у тебя самого сейчас голова закружится? Он крутанулся на подоконнике в сторону Кудряшова и свесил ноги. - Ну сделай, – застигнутый врасплох таким заманчивым предложением, Кудряшов переменил тон. С блуждающей похабной улыбочкой он подошел к Юрке, бесцеремонно развел руками его колени и встал перед ним, оставив руки лежащими на Юркиных бедрах. Между ними уже давно, как-то неизбежно и само собой установилась весьма двусмысленная манера общения с полутонами неприкрытого, впрочем, дружелюбного флирта, что всегда обращалось в шутку. Юрка поманил пальчиком, чтобы Аркадий приблизил лицо. Подавшись вперед, Юра склонил голову набок, вытянул губы… и медленно выпустил струю сигаретного дыма в полураскрытые губы Кудряшова. Деваться было некуда, пришлось вдыхать в легкие этот противный едкий дым. От неожиданности некурящий Кудряшов действительно немного «поплыл». Юрка прыснул от смеха, мило наморщив переносицу и трясясь всем телом. Откашливаясь, Аркадий забористо материл шутника и, естественно, послал его нахуй. Но внутри осталось смутное чувство, он не был уверен, но ему показалось, что Юрина влажная нижняя губа коснулась его губ, слегка прилипла и, оттянувшись, болезненно отклеилась от его собственных пересохших губ – он словно в замедленной съемке прокрутил сейчас в голове этот момент. Пообещав себе разобраться со всем этим позже, Кудряшов поддался заразительному Юриному смеху, сам рассмеялся и во второй раз послал его куда подальше. Тем не менее на завтрак они спустились вместе. Группа работала сегодня три концерта в ледовом дворце. Аркадий, как обычно, снимал происходящее на камеру, почти девяносто процентов пленки отводя на крупные планы Шатунова. Вот он, стоит под прожекторами, в розовом дыму, почти не двигаясь, спинку выпрямил, плечи царственно расправил и только играет лицом, смотрит из-под раскидистых бровей, поворачивает голову и плечо с лямочкой от майки выводит вперед, сощуривает глаза немного высокомерно. Завораживает. В последнее время Кудряшов ловил себя на том, что мысленно комментирует картинку, пойманную в свой объектив. И вот опять рой мыслей невольно оформился в слова. Украшения на поясе брюк в ритмичном мерцании также были тщательно запечатлены крупным планом – для истории. Камера оператора с бесстыдством блуждала по телу Шатунова на протяжении всего концерта, бесконтактно «облапав» его с головы до ног. Возникшее неудобство вывело Кудряшова из съемочного транса и вернуло в сознание. «Черт, у меня встал… Уже не в первый раз. Твою мать!» – выругался он про себя. И тут же ощущением легкого ожога на губе напомнил о себе утренний мнимый контакт, как будто маленьким кусочком лейкопластыря с губы неосторожно содрали тонкую кожицу. Но это было только впечатление в воспоминании, и на обратном пути до гостиницы оно мысленно возвращало Кудряшова в тот миг, когда в ожидании неизвестности он стоял между разведенных Юриных ног. В автобусе они ехали врозь. Кузя попросил Юру сесть рядом с ним и что-то настойчиво и тревожно внушал ему всю дорогу, а Юра скучно смотрел в окно. Промозглые февральские сумерки заполняли душу тоской. По возвращении в гостиницу Аркадий разрешил мальчикам один час перед сном поиграть в компьютер. - В двенадцать отбой для всех. Шатунов, тебя это тоже касается – чтобы был в своем номере, понял? - Ладно-ладно, отвали, – неласковым, сиплым голосом бросил Юра, не отрываясь от игры. - Скотина… Чего грубишь? - Иди уже, Аркаш, не отнимай время, – вступились другие мальчики. Сидя у себя, Кудряшов решил пока позаниматься рабочими делами, оставив дверь приоткрытой, чтобы следить за передвижениями по коридору. В этот раз он добился возможности взять Шатунову отдельный номер, чтобы Юра лучше отдыхал, да и чтобы можно было под каким-нибудь предлогом зайти к нему в любое время и немного побыть вдвоем. Как, например, сейчас. Без трех минут двенадцать Юра вернулся в свой номер – все чаще он позволял себе быть послушным мальчиком. Перед этим он заглянул к Кузе пожелать спокойной ночи, но остаться с ним на ночь отказался. Затруднившись ответить о причинах, Юрка подвергся моральному давлению его невыносимых расспросов, в которых звучали сомнения, подозрительность и даже первый ледяной страх. Простились они с тяжелым чувством. Дождавшись, когда Юра зайдет к себе, Кудряшов метнулся вслед за ним, бесцеремонно проник внутрь и закрыл дверь на задвижку. - А ты здесь чего забыл? – удивился Юра. Он уже чиркнул зажигалкой и опять закурил на подоконнике, подогнув одну ногу под себя. Никто не нажал на выключатель, и комната красиво освещалась лишь лунным светом и уличными фонарями. Юра был неприветлив и явно не обещал игривого настроения, но Кудряшов не собирался никуда уходить. Встав перед Юрой так же, как и утром, он спросил с развязной ухмылкой: - Что это было сегодня? Все-таки поддавшись заданному настрою, Юрка делано захлопал глазами исподлобья, и его губы уже дрогнули в улыбке: - Ты о чем? - Сам знаешь о чем. Аркаша вплотную приблизил свое лицо к Юриному и начал водить по его губам, сохраняя миллиметр расстояния, то касаясь, то нет, на максимальной близости произнеся: «Вот об этом», - и снова между ними побежал электрический ток. Не отрывая своих глубоких карих глаз, Кудряшов просунул пальцы в задние карманы Юриных джинсов. - Не гони, ничего не было, - Юрка пытался возразить Аркаше, но при этом совершенно одуряющее улыбался ему. «Опять это волнение внизу живота. А, к черту все!» Не успел Юра придавить в пепельнице окурок, как Кудряшов стремительно подхватил мальчика под мягкие, крепкие полушария, вынудив обнять себя за шею и скрестить ноги на поясе, на мгновение замер, с нескрываемым торжеством глядя в Юрины блудливые глаза, перенес к кровати и, позволив наконец прорваться давнему желанию, опрокинул его на спину и навалился сверху. - Вздумал со мной шутки шутить? – дерзко шепнув ему в ухо последнюю фразу, Кудряшов начал влажно и горячо целовать Юрину мочку, шею, выемку над ключицей... Беспечно посмеиваясь, Юра все еще старался перевести этот порыв в шутку, в то время как Аркашины руки залезли ему под футболку и настойчиво гладили тело, и вот эти руки уже стянули с него штаны, обнажив все... - Да что на тебя нашло? Ты чего вдруг? - Заткнись! В этот момент Юра получил болезненный шлепок по губам. Распаленный желанием и забывшийся в сексуальной игре, Кудряшов не рассчитал силу. Для Юрки удар оказался гораздо ощутимее, чем Кудряшов того хотел. Юра весь как-то обмяк, убрал руки, электрический контакт между ними разомкнулся. Затем его затрясло мелкой дрожью. Аркаша поднял голову. Юра лежал, закрыв глаза согнутой в локте рукой, и нервно всхлипывал, зубы его были стиснуты, а кукольное личико обезобразилось страшной гримасой отчаяния. С трудом овладев голосом, Юрка проскулил: - Не насилуй меня. Пожалуйста… Аркадий впал в ступор, отнял Юрину руку от лица и с непониманием, испуганным голосом произнес: - Ты что, Юра? Какое насилие… Я люблю тебя. - Любишь, да? Ну и люби, - Юра выдавил эти слова с невнятной, злобной интонацией. Кудряшов не понял смысла сказанного, тем не менее, не в силах все это закончить, он снял с Юры футболку и, вопросительно взглянув в его лицо, но не найдя в нем ответа, склонился к нежной, гладкой груди, такой притягательной, осторожно целуя карамельную кожу сантиметр за сантиметром. Юра лежал под ним с безучастным видом. Пережитый приступ, настигший его наподобие панической атаки, свел к нулю желание принимать чьи-либо ласки. Наконец Юра отстранил от себя Кудряшова и, резко поднявшись и перевернув Аркашу на спину, сел на него сверху. Их сходство в комплекции позволило легко это проделать. Юра торопливо снял с Кудряшова всю одежду, затем абсолютно немыслимыми приемами рук, губ и языка добился каменной эрекции. После чего он дотянулся до отброшенных в сторону Аркашиных брюк, расправил их и уверенным движением, словно это была его собственная одежда, достал из заднего кармана презерватив. Юра всегда знал, что Кудряшов носит его там, он давно заметил неизменный выпуклый кружок, очерченный тканью карманов всех Аркашиных штанов. Кудряшов был обескуражен Юриной проницательностью, такого он никак не мог ожидать. В полном молчании Юра надел на Кудряшова средство защиты, сплюнул в ладонь обильное количество слюны, которая уже накопилась во рту от предыдущих действий, используя только ее, деловито увлажнил все, что было необходимо, и начал... Кудряшов совершенно обалдел. Его взору во всем великолепии открылось прекрасное тело, явно опережающее в своем развитии пятнадцать с половиной лет. Прогнувшись в спине и оттого еще более впечатляюще очертив мышцы скульптурного торса, мальчик ритмично раскачивался в лунном свете, и отброшенные на него тени от находящихся в комнате предметов как будто гладили и ласкали его, словно множество чьих-то чужих рук. Аркадию нестерпимо захотелось отогнать их и самому держать ладонями это тело, чтобы оно двигалось в его руках. Казалось странным, что ему ни разу не удалось поймать Юрин взгляд, и он чувствовал себя обезличенным, словно Юрка был совершенно равнодушен к тому, кто лежит сейчас под ним. Мальчик сосредоточенно сдвинул брови, прислушиваясь к себе, и только шумно выдыхал каждый раз, когда опускал бедра. Отдаваясь этому ритму продолжительное время, Юрка так ни разу и не дотронулся сам до себя руками, но затем он немного изменил угол проникновения, совершил еще несколько быстрых раскачиваний и наконец, запрокинув голову и раскрыв в прерывистом дыхании свой маленький чувственный рот, несколько раз содрогнулся. Аркадию на живот излилось Юркино зрелое мужское семя. Завороженный этим зрелищем, в остром желании недополученной эмоциональной близости и стремлении догнать в ощущениях Юру Аркадий кончил сам. Сразу после этого Юра убрал со своего тела Аркашины руки и поднялся с кровати. Как был, обнаженным, он подошел к окну и закурил, обхватив себя одной рукой поперек туловища. - Ну что, утолил свое любопытство? – спросил он с цинизмом. С постели донесся ошарашенный голос: - Где ты этому научился? - Чему именно? - вопрос прозвучал с вызовом, полным достоинства тоном. - Ну, хотя бы прелюдии. С Кузнецовым? - Нет, раньше. - Расскажи... - попросил Аркаша с предательским, неуместным сладострастием в голосе. - В школе выживания, вот где! Может быть, расскажу когда-нибудь потом. - Когда? - Когда это не будет тебя возбуждать! - с ожесточением ответил Юра. - Не было в этом ничего хорошего! Кстати, я даже Кузе об этом не рассказывал. А он и не спрашивал. Он нас, таких, знает как облупленных. Пройдет совсем немного времени, и в запале грядущей сокрушительной ссоры, когда Кузнецов обзовет Юру последними словами, мальчик бросит ему в глаза всю правду о том, что было до него. «Да тебе это на роду написано, будь ты проклят!» - смертельным приговором вырвутся у Кузи жестокие слова. Как страшно он потом раскается в сказанном! Разве можно было говорить такое ребенку с несчастной судьбой? Но в день их разрыва эти слова больно обожгут Юру, от них будет гореть лицо, как от пощечины. И в последующие смутные дни после ухода Кузнецова из группы, отзываясь в памяти, эти слова хладнокровно возведут в душе Юрки непроницаемую стену, за которой скроются угрызения совести и нравственные запреты. После нескольких глубоких затяжек Юре почему-то захотелось говорить, и именно с Аркашей, своим близким другом, правда, непонятно, как будет теперь... Юра продолжил: - Он называл меня Ангелом и Чудом, и так не хотелось ронять свой образ в его глазах. Долго он томился по мне, отсюда "И снова седая ночь" и вот это все... Я хотел, чтобы хоть раз в жизни было, как у нормальных людей! Не знаю, зачем говорю тебе сейчас все это... после того, что я только что сделал. Юра сам удивился, что они коснулись этой темы и что он так много наговорил. - Разве ты жалеешь о том, что сейчас произошло? - спросил Кудряшов. - Нет, это было мое решение. О своих решениях я не жалею. Рано или поздно это должно было случиться. Ведь ты давно хотел меня трахнуть. Получите - распишитесь. Нам еще долго вместе работать, концерты распланированы до конца года. Так к чему ходить вокруг да около... - С чего ты это взял? Я всегда был открыт с тобой. - Я знаю, как ты смотришь на меня, когда думаешь, что никто не видит. Но я очень внимательный, и у меня отлично развито боковое зрение. Это, знаешь ли, необходимо, чтобы незаметно стащить буханку хлеба с лотка или вовремя удрать от облавы ментов на «камору»... У Кудряшова сжалось сердце от этих откровений, высказанных бесцветным голосом. Для него, как и для любого домашнего ребенка, это была другая планета, до сих пор они почти не разговаривали с Юрой о его прежней жизни. За один вечер Юра повзрослел в его глазах на целую вечность, только сейчас Аркаша в полной мере осознал, какой страшный жизненный опыт за плечами этого мальчика, обычно такого улыбчивого и обаятельного. - И как теперь будет у вас с Кузей? - спросил Кудряшов. - Не знаю, не решил пока, - Юра докурил и погасил окурок, - а сейчас, пожалуйста, покинь мою комнату. Вернувшись к себе, Аркаша обессиленно упал ничком на кровать и повернул голову к окну, в которое плотным потоком лился свет луны. Такое состояние было совершенно несвойственно его сильному и строгому характеру. Но именно сейчас ему хотелось просто бесцельно лежать в задумчивом бездействии и с опустошением в душе предаться неге лунной ночи. Наверное, впервые в жизни Аркадий впал в меланхолию. В окно безучастно глядела луна, и он думал о том, что ее неправильный диск с обломанным краем своим несовершенством олицетворял иррациональность их с Юркой первой близости. Не об этом он мечтал. А мечтал он о том, чтобы зацеловать и занежить его до мурашек и дрожащего от нетерпения крепко отлюбить... Как?.. Юрка бы сам подсказал, как ему нравится. А вышло все нелепо. Но сейчас даже воспоминания о произошедшем вновь наполняли тело тяжестью желания. С улицы стали доноситься непонятные щелчки. Кудряшов поднялся с кровати и увидел в окно, как по хоккейной площадке гонял Юрка, вбивая шайбу в ворота ловкими, отточенными движениями. Ничего не оставалось, кроме как, наблюдая за мальчиком, влюбленно улыбаться даже глазами – иначе у него просто не получалось при всей внутренней выдержке. «Другой бы на его месте с психу напился или разгромил номер. А Юра… Какой он все-таки хороший парень!» Хоккей был Юркиным любимым средством не только состязаться в спорте, но и просто снимать стресс. Как только Аркадий вышел от него, Юра вспомнил про новые коньки и решил сходить покататься один, благо площадка освещалась прожекторами круглосуточно. Сейчас на льду он выпускал нервное напряжение этого вечера: мастерски выполнял ускорения, разворачивался и тормозил, подрезая лед наточенными лезвиями, с удивительной реакцией принимал и вел шайбу, которая, вылетая из ворот, резко отскакивала от бортов коробки. Он словно был соперником самому себе. Через некоторое время остановившись передохнуть, Юра бросил взгляд на окна и заметил силуэт наблюдающего за ним Аркадия. «Всегда рядом, за спиной или в стороне, - не то с досадой, не то с благодарностью подумал Юра. – Иногда привязывается, но, в общем-то, на все готов ради меня. И эти коньки подарил…» Когда они заселились в гостиницу и Юра обнаружил рядом хоккейную коробку, то первым делом предложил где-нибудь достать коньки и инвентарь, чтобы погонять шайбу. Но все восприняли его идею без энтузиазма и равнодушно разбрелись по своим номерам. А уже вечером Аркадий с сияющим видом вручил Юрке все необходимое для игры снаряжение. Он специально объездил несколько магазинов спорттоваров, на всякий случай прихватив с собой удостоверение «Москонцерта» на имя Шатунова и пару контрамарок на предстоящее выступление «ЛМ». Коньки ему достали откуда-то со склада под видом большого дефицита. «Когда он только все успевает? Даже с размером угадал. Хотя почему угадал? Он же покупает мне всю обувь и одежду. И не только это… Какие-нибудь игрушки достать или сводить нас с пацанами куда-нибудь – никто палец о палец не ударит, все делает Аркаша… Надо хотя бы поблагодарить его за коньки, отличная вещь, даже нашел, где наточить, смотри-ка ты...» Юра еще раз поднял взгляд на окна и, расталкиваясь, поехал к выходу с площадки. Пока Юра переобувался на улице, Кудряшов успел спуститься на первый этаж. И, когда мальчик вошел в гостиницу и направился к лифту, он схватил Юру за ладонь и утащил на пожарную лестницу. Поставив его у стены и встав напротив, серьезно глядя в Юрино лицо, Кудряшов захотел объясниться: - Давай все-таки поговорим. - Давай, - легко, но безэмоционально согласился Юрка. - Во-первых, извини меня за тот удар. Я просто дурачился и не рассчитал силу, это вышло случайно. И если ты не был готов к тому, что я полезу к тебе, тоже извини. Хотя, честно признаться, мне казалось, что ты не против. - Когда кажется, креститься надо. Ладно, проехали. И ты извини, что я так себя повел, на меня иногда находит… - Мне обижаться не на что, правда, - как Аркадий ни силился, он не смог сдержать улыбку. - Слушай, прежде всего я хочу быть тебе другом, твоим негласным опекуном, и только потом все остальное. Скрывать не стану, я хочу всего остального. И я не отказываюсь от своих слов, ну ты понял от каких – от тех, которые я сказал после удара. И если нужно, я их повторю. - Не нужно. Пока. Просто докажи делом. Хотя ты и так очень заботливый. Кстати, спасибо тебе за коньки, я тут покатался… - Не за что, – отмахнулся Аркаша. – Знаешь, ты сейчас такой красивый! Юрка и правда был изумительно хорош после спонтанной тренировки. Его мокрые волосы лежали в беспорядке, щеки и губы раскраснелись румянцем, и после выброса тестостерона по-особенному блестели глаза. - Господи, ты дрожишь. Ты же катался в одном свитере! Ну о чем ты думаешь? Хочешь заболеть? А здесь на лестнице так холодно. Иди сюда. Кудряшов раскрыл свою объемную куртку, под которой поместились бы двое, и, обхватив Юрку, запахнул полы за его спиной. Их лица в который раз за день оказались в критической близости. Это показалось Аркаше забавным: - А ведь мы так ни разу и не целовались. Я хочу сделать это сейчас. Как у нормальных людей… - Хорошо, - отозвался мальчик. Целовался Юрка тоже совершенно нереально. Его влажный язычок скользил волнующе нежно и настойчиво, а мягкие и пусть вечно прокуренные, но безумно сладкие губы, едва познавшие лезвие бритвы, неутомимо отдавались голодному натиску. В последней попытке оторваться от них Аркадий произнес не своим голосом: - Юра, надо идти спать. Ты знаешь, что уже три часа ночи? - Если хочешь, пойдем к тебе. Просто ляжем вместе. - Нет, - отказался Кудряшов, - я точно не смогу сдержаться, а ночь уже заканчивается. Тебе надо отдохнуть, ты сегодня перенервничал. Завтра нам работать, поэтому нужно поспать хотя бы четыре часа. В последний раз Аркадий прикоснулся к Юре губами, чтобы больше не оставлять себе никаких иллюзий и миражей, и они ушли. Лестничная клетка опустела. Но это была только видимость. Кто-то стоял этажом выше. Ни у кого из пацанов, кроме Юры, не было привилегии курить в номере, другим приходилось прятаться, в том числе и на пожарной лестнице. Пара внимательных мальчишеских глаз запечатлела развернувшуюся сцену из чужой жизни, и быстрые ноги уже взбегали на свой этаж. Через минуту маленький стукачок скрылся за дверями комнаты, в которой спал Кузнецов. А снаружи равнодушная к человеческим страстям природа провожала ручьями зиму, чтобы через несколько дней уступить права холодному раннему марту. Мокрым и хмурым он выдался в тот год.