***
Все вокруг дебилы. А Кацуки охуенно заебался иметь дело с дебилами. А еще Кацуки заебался видеть сны с ебаным Деку. В его снах Деку ходячее порно. В его снах Деку обнажен. А еще он весь искусан с ног до головы. Деку курит сигареты и выдыхает горький плотный дым в лицо Кацуки. Дым оседает вкусом чужой кожи на языке. Деку выглядит так, что Кацуки сквозь сон физически чувствует, что у него встает. И, конечно же, Кацуки не высыпается. Он привык ложиться рано, рано вставать. Теперь же его режим сна нарушен долбаным Деку, который возбуждает его и заставляет среди ночи вставать под холодный душ, а после наскоро дрочить. Холодный душ ни разу не помогает, но Кацуки упрямо стоит под ледяными струями из ночи в ночь. – Ты выглядишь помято, Кацуки. Что-то случилось? Киришима подбрасывает в одной руке свой телефон, развалившись на скамейке. Кацуки сидит рядом, широко расставив ноги и сцепив руки в замок. Он, и правда, выглядит не очень, только как Киришима смог увидеть это под маской, скрывающей темные синяки, –загадка. – Все охуенно. Отъебись, – привычно бросает Кацуки. Этот разговор начинается не в первый раз за последние дни, но Дерьмоволосый не сдается, хотя ответ каждый раз один и тот же. – Ты совершаешь глупые ошибки. Это не похоже на тебя. – Это случайность, – отрицает Кацуки и устало потирает пальцами переносицу. – Это закономерность. Когда в последний раз на работе ты думал о работе? – вопрошает Киришима. Его телефон выпадает из рук, и тот чертыхается, поднимая его с нагретого асфальта. Телефон начинает звонить прямо у него в руках, и Кацуки кажется, что он замечает знакомые иероглифы на экране. Киришима быстро отвечает на звонок и отворачивается. Кацуки не хочет подслушивать, но вслушивается изо всех сил. Приглушенный голос в динамике тоже очень знаком, но нихера не понятно, что говорит. – О, привет-привет. Да. Мы сейчас в патруле. Да. Тодороки занят? Почему это так срочно? Ты же знаешь, я не могу, и знаешь почему. О, нет, все под контролем, – Киришима кидает вороватый взгляд через плечо. Кацуки, что, кретин и не заметит этого?! – В этом месяце мы в Эдогава. Ага. Да, далековато. Ага, встретимся как-нибудь. Бывай. Кацуки требовательно смотрит на друга, но тот, завершив разговор, прячет телефон в карман. Кацуки хочет убедиться в своих подозрениях. Кацуки необходимо знать. В соседнем квартале слышится взрыв. Блять.***
Пропахший потом, копотью и дымом, с подпаленными, сплавившимися в угольки кончиками волос, в подранном геройском костюме, с вывихнутым плечом и безумной улыбкой победителя, Кацуки оказывается окруженным фанатами. Он хочет жрать и спать. Ему нужно найти Киришиму, которого тоже поймала толпа, чтобы вправил плечо. Ему нужно смыть с себя грязь и вонь. Кацуки снимает несколько камер. Кацуки согласно мычит на вопросы журналистов, которых не слышит. Он даже не пытается разобрать хоть что-то в их бессвязной речи. Он так вымотался. Из-за битвы на износ, из-за натянутых нервов, из-за дрянного Деку. Деку... Под закрытыми веками улыбающийся мальчишка. Его темно-зеленые вьющиеся волосы приглаживает чья-то рука, чей-то большой палец пересчитывает веснушки на щеках. Веснушки. Веснушки у мальчишки даже на плечах. Чьи-то губы пытаются собрать их, рассыпавшиеся цветочной пыльцой, со светлой кожи. Зеленые глаза не прячутся под темными ресницами – смотрят прямо, с вызовом, с истинной преданностью. Мальчишка открывает рот, набирает в легкие побольше воздуха и выкрикивает: – Бакубро! Пойдем. Киришима потрясывает Кацуки за плечо и тянет в сторону. Вау, Кацуки умудряется отключиться прямо посреди людского гвалта и гудков сирен. Успевает увидеть сладкий морок. Лицо Кацуки на всех городских экранах растерянное и необычно мирное.***
– Мидория, друг, а ты тут какими судьбами? – слишком громко вопрошает Киришима, и его звучный голос разносится в просторном холле медицинской клиники, пугая персонал. Каминари сегодня тоже поперся вместе с ними. Он закидывает руку на плечи посмеющегося Мидории, и морщина между бровями Кацуки становится пугающе глубокой. Кацуки подозревает каждого. – Привет, ребят. Я на ежегодном осмотре, – пожимает плечами Мидория. Он в спортивных мягких штанах и футболке. Его белая шея полностью открыта. Кацуки вздыхает с облегчением – ни одного засоса. Через правое плечо перекинута толстовка, на левое – закинут рюкзак, руки заняты медицинскими выписками. Деку по-обычному взъерошенный и неловкий. У Кацуки ощущение, что все бумаги сейчас разлетятся в разные стороны из-за нерасторопности этого задрота. – Давай сюда, придурок. Сейчас все уронишь, блять. – Кацуки выхватывает из не раз ломанных рук листы, испещренные мелкими названиями бесконечных диагнозов. Руки Деку вздрагивают, пальцы беспомощно сжимаются вокруг пустоты. – Бакуго, что ты творишь? – Киришима закатывает глаза, Каминари плутовато хихикает. Плечо Кацуки требует врачебного внимания, но он все утро таскается по пятам за Деку с его бумажками. Кацуки обязательно должен знать, что Деку в порядке. Что его чудовищная сила под контролем, что его тело выдерживает все колоссальные нагрузки, что Деку живой и невредимый. Кацуки ведь уже заебался быть не в курсе. Дерьмошима и Долбанутый постоянно трутся рядом. Они все вместе обсуждают какую-то херню из разряда новых фильмов и комиксов, рейтинга героев и общих одноклассников. Кацуки участвует в разговоре, но ему на самом-то деле глубоко на все это срать. Кацуки хочет спросить у Деку, как он справляется, есть ли новости и встречается ли он с кем-нибудь. Кто, блять, оставляет на его шее лиловые засосы?! Кацуки пиздецки сильно хочет знать. Кто ебет его Деку?! – Спасибо за компанию, – в конце концов прощается со всеми Мидория. Он замученно улыбается – все эти обследования отнимают много энергии, – и старается не задерживать свой взгляд на Кацуки. И нет, Кацуки это не кажется, ведь он-то, напротив, смотрит на Деку неотрывно. Все бумажки убраны в рюкзак, и Кацуки остается не у дел. Кацуки больше не нужен, и он не может придумать хоть одну стоящую причину, чтобы остаться с Деку рядом. Плечо Кацуки ноет, но сильнее ноет где-то в груди, противно скребется странным ощущением. Кацуки с силой растирает глаза, на отъебись машет рукой Эйджиро и Денки и разворачивается в сторону дома. Ему требуется время и одиночество, чтобы разобраться в своем тупом предательском влечении к Деку.***
Тело снова предает Кацуки. Он на приеме, устроенном в честь открытия нового научно-исследовательского центра. Он сидит за круглым столом, и в нос бьет запах чьего-то оглушительно сладкого парфюма. У него над ухом Киришима и Каминари обсуждают прошедший футбольный матч. Каблук ботинка непроизвольно отстукивает гневный ритм под стулом. Несмотря на все отвлекающие факторы, Кацуки возбужден. Кацуки возбужден, потому что Мидория, ебать его в рот, Изуку сидит прямо напротив. В костюме с ебуче-приталенной жилеткой и забавной яркой бабочкой под горлом. Ничего не меняется даже с возрастом. Белизна рубашки оттеняет россыпь знакомых веснушек на щеках, и в какой-то момент Кацуки обнаруживает себя за подсчетом этих драных темных пятнышек. Из-под высокого ворота, плотно застегнутого на все пуговицы под горлом, виднеется новый засос. Теперь уже с другой стороны. И да, блять, Кацуки все равно возбужден. Он представляет чужую руку в мягких темных волосах и запрокинутую голову, болезненно зажмуренные глаза и открытую шею, дергающийся кадык. Кацуки как наяву слышит протяжный стон. Он представляет, как под его собственными зубами на молочно-белой шее растекается уродливая (и самая прекрасная на свете) метка засоса. Метка принадлежности Бакуго Кацуки. – Ебаный в рот, – ругается Кацуки, когда его рука с бокалом вина непроизвольно дергается и красное пятно, словно кровь, проступает на светло-серых брюках. Влажность растекается к паху, и Кацуки паникует из-за того, как тесно мокрая ткань ложится на увеличившийся в размере член. Черт. Кацуки в пизде. Кацуки на краю пропасти. Ебаный Деку протягивает ему салфетку. Тянется через стол, привстав со стула. Кацуки тянется навстречу. Рядом с ним стоит целая салфетница. Да похуй. Главное, что их пальцы на секунду касаются. Главное, что ток, который пропускает через себя Кацуки, не вызван причудой долбанутого на всю голову Денки. Главное, что Деку алеет прямо на глазах у ошарашенного Кацуки и сжимает пальцы в кулак, усаживаясь обратно. Кацуки уже в полете. С края пропасти его подтолкнула знакомая ладонь в светлых полосках зажившей кожи и свежих порезах. В том месте, где она коснулась спины, прямиком промеж лопаток, горит огнем. Кацуки благодарно кивает и принимается с усердием промакивать салфеткой мокрые брюки. Он осязает кожей взгляды всех про-героев, сидящих с ним за одним столом. Он смятенно мажет языком по губам. Не поднимает взгляд. Это тот редкий случай, когда Кацуки не тянет огрызаться на чужое внимание. Когда последний спикер заканчивает свою речь, выражает благодарности, – мать твою, наконец-то, – уходит с подиума, Кацуки поднимается из-за стола и практически бежит из зала. Пятно ожидаемо не выводится с брючной ткани. Ебать новости. Теперь у Кацуки мокрая вся штанина. Он прислоняется к стене в коридоре и с сомнением разглядывает свою ногу. Стоит ли возвращаться в зал? – Дай, помогу, – раздается над ухом у Кацуки, и он всполошенно дергается от руки, едва не выпуская сноп искр в чью-то знакомую половинчатую морду. Тодороки никак на это не реагирует, только прижимает ладонь к влажной ткани. Вода шипит, ногу окутывает паром, но через короткое время, брюки уже сухие, да и застиранное мылом пятно не столь заметно. – Тебя не просили, Двумордый, – выплевывает Кацуки беззлобно, подразумевая "спасибо, Шото". Тодороки привычно кивает и пожимает плечами, принимая благодарность, спрашивает прямо, даже смотрит в упор своим проницательным твердым взглядом: – Ты говорил с Мидорией? – Зачем мне говорить с этим задротом? – лукавит Кацуки. Его рука ерошит колючие волосы на затылке. Эта тема жутко смущает. Рядом с серьезным, контролирующим все и вся Тодороки, Кацуки ощущает себя как раньше взрывным подростком. Они вдвоем нечасто общаются, но каждая беседа, как исповедь для Кацуки. В прошлый раз Двумордый убедил его первым извиниться перед Дерьмошимой, сейчас вот заводит разговор о Деку. – Ты мне скажи. Тебе же хочется узнать, откуда у него все эти засосы, – хмыкает Тодороки участливо и... усмехается?! Кацуки, похоже, стоит хорошо проморгаться, а, может, даже и промыть глаза, потому что Тодороки с таким выражением лица пугает его больше, чем упрекающие крики своей карги. – Деку же сказал, что это травма, нахуя там разговаривать?.. – Неуверенно, слишком неуверенно, Кацуки. Да и с хуя ли Тодороки заводить эту тему? – Ты же не веришь в эту чушь. Блять, конечно, Кацуки не верит. Он рычит загнанно и с силой проводит ладонями по лицу. Он заебался выдвигать предположения о том, с кем спит Деку. Деку, который всегда был "его Деку". Деку, который теперь стал "чьим-то Деку". – Если ты не спросишь, он не ответит, Кацуки, – Тодороки ободряюще похлопывает по плечу, теперь улыбается светло, и даже в его глазах полное дружеское участие. У Кацуки даже сил нет, чтобы сбросить прохладную руку или взорваться нецензурной бранью (впрочем, как и просто что-нибудь взорвать). – Ты можешь упустить его и больше никогда не догонишь. Тодороки все правильно говорит, но от этого ничуть не легче. По правде говоря, от этого еще хуевее. Тодороки один из главных подозреваемых. Деку всегда был рядом: несся маленьким комочком радости позади, шел наравне с уверенной улыбкой, забегал вперед, солнечно оглядываясь на Кацуки, – "Посмотри, чего я достиг!" – а теперь его рядом нет. Кацуки зверь, оставшийся без хозяина. Кацуки двадцатидвухлетний парень без личной жизни со скверным характером и дрянным языком. Кацуки герой, который ищет взглядом только одного единственного идиота. – Спасибо, Шото. Тодороки снова кивает, и Кацуки благодарен поддержке, которую чувствует в сжавшихся на плече пальцах.***
Голова Кацуки – большой воздушный шар, заполненный мыслями о задроте Деку так, что вот-вот лопнет. Опять за полночь, а Кацуки только переступает порог квартиры. Его руки подрагивают, словно у триггерного наркомана. День выдался изматывающим. Кацуки неловко стягивает наручи и следом, поморщившись, майку. Гематома на его груди выглядит сносно, и Кацуки только фыркает под нос. Живой – и похуй. Подушечки пальцев слегка припекает. Это ощущение не приносит боли, оно привычно до жути, и, чтобы избавиться от него, Кацуки потирает пальцы друг о друга. Квартира чаще всего пустует, – сутками Кацуки не возвращается и ночует в агентстве, – но в морозилке всегда есть полуфабрикаты. От этой дрянной дешевой жратвы тянет блевать, но теперь это реальность Кацуки – на любимую готовку не хватает времени. Масло шкворчит. Наскоро заталкивая в рот размякшую лапшу быстрого приготовления, Кацуки читает последние новости с экрана смартфона. Четырехглазый поймал угонщиков на границе с соседней префектурой. Без жертв. Сверкающий пупочный тупица в команде с Невидимкой предотвратили ограбление. Без жертв. Цукуеми в составе команды про-героев из своего агентства накрыл банду наркоторговцев. Без жертв. Про идиота Деку ни слова. Даже Киришиму и Бакуго упоминают в вечерних новостях. Деку, Деку... Кацуки выплескивает невкусный химозный острый бульон в раковину, скидывает пластиковый стаканчик в мусорку. На краю слуха вещает из гущи событий корреспондент. Недалеко от дома Кацуки снова идет битва. Когда видит на экране родные зеленые вспышки, Кацуки оглушенно замирает. Судорожно хватает обеими руками телефон, прикипает к экрану. Деку молнией носится за гранью досягаемости камеры, и у Кацуки от этого внутренности выворачивает. Блять, эта херня не должна происходить с Деку, когда Кацуки нет рядом. Когда он не имеет возможности присматривать за ним. Оберегать. В руке уже сжата порванная майка. Кацуки пытается всунуть ноги в ботинки, но все уже кончено. За считанные минуты Деку спасает город. Ничего нового, но Кацуки воет словно раненый зверь. Он ударяет кулаком с зажатым в нем телефоном в стену, и на пол сыпется побелка. Кацуки больше так не может. Каждый раз, когда он слышит знакомое имя, видит его в новостях, вычитывает в сводках происшествий, сердце перестает функционировать. Оно останавливается. Умирает. Больная привязанность. Нет, зависимость. Кацуки держит руку под холодной водой, наблюдая, как со сбитых костяшек стекает розовыми ручейками кровь. Залепляет пластырем. В два часа ночи в дверь начинают долбиться. Кацуки щурясь разглядывает время на экране смартфона. Матерится смачно, рывком садясь в кровати. – Если это ты, Дерьмошима, я уебу тебя по твоей идиотской пустой башке, и даже твоя причуда тебе не поможет, – рычит Кацуки, распахивая дверь. Но помимо виновато улыбающегося Киришимы на пороге стоят Мидория и Тодороки. Деку помят. Сильно помят. Он практически летит в руки Кацуки, и тот (кто бы сомневался) подхватывает, удерживая и не давая встретиться с полом. Тодороки тоже выглядит не очень. Он держится за плечо Киришимы и с видимым усилием заходит в коридор. – Блять, что, нахуй, за дела? Киришима, ниче не хочешь рассказать? – Прости за вторжение, Каччан. Мы только с вызова. Можно мы останемся у тебя? - Голос у Деку сиплый, точно из горла все никак не отхаркать горечь копоти и дыма, но Кацуки слышит его как никогда отчетливо. – Нет, блять! – "Конечно, оставайтесь!" – Спасибо, бро, – Киришима улыбается и проходит все дальше в комнату. Кацуки трет красные от недосыпа глаза и косится на Деку, который все еще находится в его руках. Кацуки надеется, что его бешено бьющееся сердце не гремит на всю комнату. Неловко. – Твоя хата ближе всего. Я встретил Мидорию и Тодороки, возвращаясь домой, и не смог их бросить. – Они, что, бездомные псы? Нахуя ты их сюда припер? – Прости, Бакуго. Киришима был очень настойчив, – Тодороки как всегда невозмутим. Он уже сидит на кухне, уткнувшись лбом в стол, и явно изо всех сил старается оставаться в сознании. – Я расстелю гостевой футон, – восклицает Киришима, показывая свои острые зубы в широкой улыбке. Он хозяйничает в квартире Бакуго, словно сам там живет. Все это время и сам Кацуки пытается жить, а Деку устало тычется лбом в подставленное крепкое плечо, и еще – стоит рядом разбитый и уставший, неустойчиво покачиваясь. Кацуки, дыши. Вдох, выдох. Кацуки кладет руки на талию Деку и притягивает к себе ближе. Это все происходит неосознанно. Буквально несколько часов назад Кацуки желает быть рядом с Деку, живым Деку, на поле боя, а теперь этот живой Деку спокойненько расслабляется в его, Кацуки, руках. Ха-ха, похоже на сон. А во сне можно позволить себе немного распустить руки. – Я все подготовил. – Сначала в комнате раздается оглушительный зевок, а потом является и сам Киришима. Кацуки до сих пор боится двинуться с места. – Двумордый, пиздуй в душ. Я тебя до футона на себе не потащу, – рыкает Кацуки в сторону Тодороки, тот послушно кивает и, еле передвигая ногами, скрывается в ванной. Киришима помогает Кацуки усадить Мидорию на кровать. Тот шипит, пока с него стягивают геройский костюм. Если у Кацуки на груди синяк размером с кулак, и он пиздецки болит, – то у Деку все тело один сплошной синяк. Красная радужка глаз опасно вспыхивает, Киришима только качает головой. – Блять, Эйдж... Блять, я не могу. – Кацуки вскакивает с колен от кровати (дрожь в его руках, неконтролируемая, больная, не дает даже вздохнуть нормально) и выходит из комнаты, спотыкаясь о расстеленный футон. Деку лишь вымученно стонет вслед. У Кацуки от этого стона к горлу подступает тошнота. Ему, как раньше, хочется вытрясти из Деку жизнь, вырвать его глотку, растерзать зубами, избить в мясо за то, что дал так себя искромсать. Почему он снова полез один в самое пекло?! Не сразу, но Кацуки остывает. Он не знает, сколько времени прошло, но все его друзья спят. Киришима сместил Тодороки к самому краю футона. Кацуки видит эту картину, когда наконец заходит в комнату. Вскидывает опасливый взгляд на кровать. На миг Кацуки охватывает паника, - постель пуста, простынь смята, одеяло откинуто в ноги, - но почти сразу он освобожденно выдыхает, закрывая ладонью глаза и оскаливаясь в нервной улыбке. Полупрозрачный тюль колышет легким ветром, и за тканью можно разглядеть силуэт. – Каччан, – всполошенно дергается Деку, когда Кацуки показывается в темном проеме. Деку сидит на широких перилах, привалившись плечом к стене дома. В его пальцах тлеет сигарета. Дымок вьется еле заметной змейкой. Ночным теплым воздухом его уносит куда-то в сторону мимо Кацуки, даже в ноздри не забивает. Деку в одном белье. Кацуки знает это еще до того, как заглядывает на балкон, но все равно жутко смущается, когда невольно оглядывает Деку с головы до ног со всеми его ушибами и кровоподтеками. Под синеющей кожей не видно даже веснушек. Кацуки неловко ерошит волосы, облокачивается на перила и отворачивается. Кацуки успевает заметить на шее Деку новые засосы. Кацуки проклинает себя за то, что среди всех болезненных отметин на теле Деку его взгляд выхватывает именно эти. Кацуки чудовище. В его голове крутятся неправильные вопросы, которые он не может озвучить ни в коем случае. Деку не заслуживает его нездоровой одержимости. – Что ты делаешь на улице, задрот? – получается выдавить у Кацуки хрипло. Он прочищает горло, вплетает пальцы в светлую челку, незаметно тянет, отрезвляя себя. – Заболеешь и сдохнешь. – Не спится. – Кацуки только чувствует, как Деку передергивает плечами. Как морщится от боли, глубоко затягивается, снова морщится, выдыхает. – Ты идиот. Тебе нужно отдохнуть. Выглядишь ты пиздец как херово. – Знаю. – Смех у Деку сиплый, но от чего-то радостный. Кацуки не смеет надеяться – от разговора с ним. – И все равно сидишь здесь. Я всегда говорил, что ты никчемный тупица, Деку… – Каччан. – Кацуки напряженно замирает. Ему не нравится тон, которым Деку произносит его имя. Черт, ему до безумия нравится этот тон. – Ты хочешь что-то спросить у меня. Ха. Деку не спрашивает. Деку знает все, что Кацуки пытается скрыть в глубине своей души. В черной бездонной пещере, куда проникают только зеленые ослепительные молнии и ни одного луча солнечного света. Кацуки разворачивается и вжимается в перила. Деку словно кричит "Спроси!", но на деле не издает ни звука. Красный огонек окурка шипит, когда Мидория сминает его о железную перекладину. – С кем ты спишь? – яростно выпаливает Кацуки, поддавшись темно-зеленым дьявольским омутам, в которых отсвечивают огни города. Выпаливает и замолкает. Мгновенно заливается краской и продолжает еще громче. – Черт, нет, не так. Сука, совсем не то. Блять! Ты с кем-нибудь встречаешься? – Кацуки несет. Его язык словно чужой в собственном рту. – Откуда эти долбанные засосы, Деку?! Кацуки кричит. Кричит прямо в лицо Деку, а тот лыбится как дурачок и моргает ошалело. Агонизирующий рев безумного огненного зверя остановлен одной застенчивой улыбкой. И, о да, она та самая. Черт, самая любимая улыбка Мидории Изуку из всех улыбок, которые Кацуки просто обожает. – Это Тодороки-кун... О боже, нет, стой, Каччан. Это не то... Кацуки!.. Кацуки остановлен от убийства двумя руками поперек груди. Деку жмется со спины, и Кацуки разумно предотвращает взрывы, готовые появится из сиюсекундно взмокших ладоней. Приручен и повязан. – Кацуки, – снова зовет Деку доверительно, и его дыхание обжигает спину через ткань домашней футболки. В Кацуки что-то взрывается. Он понимает это только потому, что сердце прерывает свой ровный ход и бьется заводной игрушкой в грудной клетке. Слышать свое имя из уст Деку оказывается восхитительнее, чем держать его в своих руках. Хотя с этим утверждением тоже можно поспорить. – Прости. Я попросил его... их… помочь мне. На самом деле, это была идея Каминари. Сначала это должен был быть Киришима... но его зубы... Было бы довольно болезненно. Все только для того, чтобы ты обратил на меня внимание, ведь мы давно уже не в академии и редко пересекаемся, у тебя свои дела, и даже наши агентства... Деку бормочет в спину Кацуки. И как раньше, во времена их раннего детства, школы и академии, Кацуки пытается поспеть за ходом его неуемных мыслей. А еще Кацуки пытается убрать сумасшедшую, до одури счастливую улыбку со своего лица. Уголки губ расползаются широко в стороны, обнажая белые клыки и резцы. Идея, и правда, фантастически дерьмовая. Но она работает. Всех троих конченых идиотов (и похоже еще половину бывшего А-класса, участвовавшего в заговоре против него) Кацуки успеет изрезать на лоскуты и попозже, а пока он оборачивается в кольце рук и утыкается губами в мягкие волнистые волосы у виска Деку. Тот продолжает издавать эти раздражающе родные мямлящие звуки своим незакрывающимся ртом. – Просто постой, блять, так и помолчи, – рычит Кацуки, когда Деку к тому же начинает ворочаться в его руках точно шебутной. Явно не собирается прекращать свой бубнеж и ненужные оправдания. – Изуку... Деку замирает, и это то, что нужно. Кацуки старается обнимать его истерзанное тело бережно, хотя хочется вплавить его в себя, растворить в себе, поглотить всего целиком. Кацуки держится изо всех сил, покрывая невесомыми поцелуями подставленные лоб, веснушчатую щеку и подбородок, хотя хочется вгрызться в податливую плоть, покрытую чужими следами, и оставить свои. Темные пятна на светлой коже. Кацуки задыхается от невыносимо болезненной, всепоглощающей любви к одному темноволосому задроту с огромными лучистыми глазами. Он хватает губами раскаленный воздух где-то у его шеи. И даже, кажется, шепчет горячие признания ему на ухо в мареве восходящего солнца.