По-английски - по-французски

Дафна Крюгер была одинока вопреки всем лицемерным улыбочкам и чопорным поцелуям в щеки, которыми она с небрежной щедростью одаривала голливудский пантеон. Что бы ни писали жёлтые газетенки и их старшие братцы в глянцевых обложках, Эмилия Кларк не была ее лучшей подружкой, Роберто Де Ниро спонсором - это слово будто бы подмигивало с плохо отпечатанных страниц - а Мерил Стрип приемной матерью. Вопреки мнениям, голливудские шоу начинались, когда софиты гасли, и фильмы отправлялись на финальные стадии монтажа. Дафна была достаточно умна, чтобы понять это, как, впрочем, и то, что ее ум на этом водевиле не был нужен решительно никому. Поэтому она играла. Каждый день с мазохистическим упорством ее пухлые губы растягивались в улыбке и исторгали мириады жеманностей, которые, должно быть, произнесла бы на месте Дафны любая другая официантка из Оклахомы, по чистой случайности утвержденная на роль после семнадцатого кастинга за неделю. Такой ее хотела студия, и пресса, и бренды, готовые продать душу за ее лицо на своих рекламных плакатах, а что до людей - они сторонились Дафну в страхе перед болтанкой ее настроений и нуждой часами вести диалоги об оттенках губных помад. Она не винила их: иногда ей и самой было боязно не понять, где кончалась игра и начиналась она сама. Все было иначе, когда она, пусть ненадолго, но так эффектно сменила ипостась брюнетки Барби на преступницу. Тогда не нужно было выдавливать из себя глупые смешки и вылизывать ботинки толстощеким толстосумам, однако ее сняли с этой роли. Дафна была актрисой, а не воровкой: ей не поддавались компьютеры и инструменты для ювелирных работ, а сама она, пусть и умела юлить, предпочитала камерам слежения операторские объективы. Так, без погонь и драк, она решила покинуть кривую дорожку и своих - друзей ли? - кто знает. Поначалу они собирались все вместе в баре Лу и болтали кто о чем. Дафна доставала для разношёрстной компании билеты на кинофестивали и исчисляла благодарности в бутылках разбавленной водки. Им было о чем поговорить: парни, семьи, фильмы, музыка, снова парни - никто и слова не говорил о "делах" или чем-то чуть более личном чем жалобы, словно опасаясь, что Дафна, став им чужой, не поступится никакими воспоминаниями и сдаст их первому попавшемуся копу за красивый заголовок. Потом встречи стали редеть, и очень скоро за ширмой ничего не значащих сообщений и пожеланий счастливых праздников у Дафны осталась одна только Роуз Вайл. Сложно было сказать, когда они перешли ту черту, после которой осторожная отчуждённость превращалась в дружбу, однако, если бы к голове Дафны приставили пистолет и потребовали назвать точный день и час, она сказала бы, что это случилось месяцем позже последнего сообщения от Дэбби, на рисковом показе Роуз, который в последствии оказался всего лишь первым в череде ее триумфов. Журналисты толпились перед предупреждающими лентами и с высоты наверняка походили на единую пенящуюся массу. Они совали микрофоны Роуз прямо под нос, а она, пряча глаза, отвечала на их вопросы малопонятным речитативом. Дафна стояла в толпе, решая, стоит ли выдать свое присутствие: в конце концов, она не видела Роуз уже больше полугода, и за это время они не написали друг-другу ни слова. Она как раз приготовилась уйти, гордо вскинув голову, как один вопрос завис в горячем от прожекторов воздухе неотвеченным. - Многие годы вы представляли из себя имя нарицательное в стезе дурновкусия, отчего, по-вашему, все так резко переменилось? Тишина была короткой, но оглушительной. Казалось, даже сердца толпы одновременно замерли в общей паузе. А потом акулы шоу-бизнеса почуяли кровь. Пресс-конференция стала походить на интерактивный моноспектакль, где главной целью было посильнее задеть актрису. Роуз едва ли не плакала. Ее руки в перчатках вцепились в плечи, а глаза за стеклами очков странно блеснули. Она была словно бы маленькой шхуной посреди огромного шторма. Этого Дафна вынести не могла. Она ринулась сквозь толпу, чей-то локоть больно задел ее ребра, и кто-то рявкнул в самое ухо "Куда прешь?!", - но Роуз заметила ее. Впервые за всю встречу она подняла глаза, и вдруг, широко улыбнувшись, замахала обеими руками. - Дафна! - Вскрикнула она, бросившись к затоптанной актрисе. Снова зашумели волны. Журналисты принялись записывать. - Вы имеете ввиду Дафну Крюгер? - спросила какая-то женщина, но Роуз уже бросилась от них прочь. - Простите, на сегодня все! - только и успела крикнуть она. Остаток этого дня они провели вместе в мастерской Роуз, как, впрочем, и следующий, и многие дни после. Они болтали о всякой ерунде, пили, смотрели глупые видео в интернете и разглядывали фотографии из модных журналов, как будто до этой встречи были знакомы не месяц, а всю жизнь. Скоро Дафна узнала о своей новой подруге все, по крайней мере, все, что та согласилась рассказать, сначала с оттенком недоверия, будто сомневаясь, что кто-то, а уж тем более восходящая звезда, заинтересуется ею, а потом беспечно, на ходу с булавками меж сжатых зубов. Роуз Вайл родилась в семьдесят девятом году, в Пенсильвании, она росла со старшим братом и младшей сестрой, о которых, с тех пор как съехала от родителей, знать не знала ничего, кроме того, что каждый год они выходили из своих офисов, брали в охапку одна мужа, другой жену, напомаживали детишек семнадцати, четырнадцати, девяти, ещё девяти и восьми лет, и приезжают домой, праздновать рождество. Роуз любила рукодельничать с самого детства, и в пятнадцать лет в отсутствие моделей с ног до головы обшивала сама себя. Семья видела ее историком, и она стала им, с той только разницей, что после значилась приписка "моды". Образование она получила в каком-то претенциозном французском университете - его название Дафна забыла, сразу же как услышала - после вышла замуж, но быстро рассталась с новоявленным супругом из-за его ревности к своей цветущей карьере. Это удивило Дафну: она не могла понять, как можно было не любоваться пылающим взглядом Роуз, пока она рисовала бесконечные эскизы на клочках бумаги, тем, как она покусывала карандаши, бездумно водя кончиком языка по изгрызанным стеркам. Для Дафны было тайной, как ее рассказы о новых идеях и грядущих показах могли оставить кого-то равнодушным. Однако Роуз не желала рассказывать о муже. Она отводила глаза и едва дрожащим голосом говорила, что в их браке были и другие проблемы. Дафна не настаивала и мысленно обращала благоверного Роуз Вайл в бесформенную химеру человека и борова с бутылкой чего-то крепкого и спиной, поросшей щетиной. Взамен она рассказывала о себе: о матушке, живущей в домике, который Дафна купила ей на свой первый приличный гонорар, о работе в кафе и тиаре королевы выпускного бала, которую она до сих пор хранила у себя. Роуз любила эту историю сильнее прочих Она долго допытывалась, какого цвета было платье будущей надежды Двадцатого Века Фокс - салатовым, побледневшим от долгих месяцев на сырых полках секондхенда - что за прическу она соорудила себе, оснащённая ни больше, ни меньше чем феном и кипой матушкиных бигудей - то, что было не назвать иначе чем взрывом на фабрике быстрорастворимой лапши - а после велела достать тиару, и повертеться в ней под палящим светом люстр. - Неплохо. Очень даже неплохо. - Бормотала она, задумчиво потирая переносицу. - Мы поработаем с этим. На следующее утро она ворвалась в дом Дафны с эскизом, на котором красовалось абсолютно прекрасное платье такого поразительно глубокого оттенка зелёного что дыхание перехватывало. Он был холодным с явным синим подтоном, темнее пошлого изумрудного, как сосновые иглы в самом начале зимы, когда тонкий ещё слой снега оттенял, а не замылял. Само платье плотно обтягивало корпус небрежно нарисованной манекенщицы, а на уровне талии расширялось, и спадало вниз, крупными тяжёлыми складками. Клиновидный вырез кокетливо приоткрывал плечи и грудь несуществующей девицы, но своеобразный воротник из цепей не давал любопытному взгляду углядеть больше, чем следовало бы, а голову болванки украшала массивная корона, тоже из цепей, часть которых переплеталась с теми, из которых был создан воротник, вплетенная в сложную прическу из тугих, как у самой Роуз кудрей. - Ох, - выдохнула Дафна, - Для кого это? Роуз недоуменно похлопала глазами. - Для тебя. - Сказала она, чуть запнувшись, и девушка засмеялась. - Да, брось. Уж точно нет. Оно же такое серьезное, и красивое, и... Оно сложное. - Сказала она, как будто этим словом могла объяснить все, что и сама не понимала до конца, зная только, что такое платье не подходило для простушки, которой казалась людям восходящая звёздочка Дафна Крюгер, как дурацкая туфелька из сказки, в которой она подписалась играть, не подходила никому, кроме той, кому предназначалась. - И ты. - Энергично уверила Роуз. - Ты сложная, и красивая, ты только... Ты только позволь мне пошить его, и увидишь. Конечно увидишь, оно... Оно идеально тебе подойдёт. Дафна саркастично хмыкнула, однако, не сумела устоять, и через пару месяцев, на премьере фильма, ещё до выхода номинированного на золотую малину, позволяла Роуз рядить себя в тяжёлую ткань. Она глядела в зеркало, лихорадочно, но слепо: слишком скоро кольчуге из цепей предстояло защищать ее от пронырливых журналистов. Только за миг до того, как хлопнули двери лимузина, с прической и макияжем она услышала короткое: "Невероятно". Впрочем, может быть, оно только почудилось ей. Действительностью было другое: заголовки. "Жанна Д'арк взошла на костер с шиком", "Что сильнее, красота или бездарность". Дафна смотрела на фото, и не узнавала себя на них. Кто-то другой позировал там, такой до боли прекрасный, что сложно было поверить. Тени придавали ее усмешке странно циничные ноты, она стояла гордо и твердо смотрела прямо в объектив, а от блеска цепей глаза ее пылали нечеловеческим, диким огнем. С того дня талант Роуз Вайл пленил ее. Не было ни одного вечера, когда Дафна позволила кому-то кроме нее прикоснуться к своей одежде и Роуз стала своего рода серым канцлером. Она пряталась в тенях, которые отбрасывали от Дафны рампы, и никто не знал, что без нее не было бы ни восторженных журналистов, ни скандальных заголовков, ни влажного блеска в больших коричневых глазах. Она была первой, кто нашёл их иными, чем по-детски наивными, и временами, когда Роуз прикладывала к ее шее очередное украшение и сравнивало его оттенок с их цветом, Дафне казалось, что она видит в них что-то незаметное даже их обладательнице. Объяснимая романтичность. В конце концов, в их отношениях всегда было что-то необъяснимо хрупкое и сексуальное, как фигура изо льда. Каждый день при встрече они целовали друг другу щеки, но то, что было между ними таилось не в поцелуях: оно было переливами света в волосах Роуз, в ее голосе, дрожащем от того бесстыдно невинного вида, с которым Дафна по долгу сидела перед ей в одном лифчике, оно искрились в шальных мурашках, что ненароком пробегали по коже девушки, когда Роуз, ворча, одевала ее в очередное творение, в диванах, на которые они обе забирались с ногами, в размазанной помаде, и ещё в тысяче мелочей, которые все вместе собирались в пугающее, лихорадочное желание, и оно, не находя выхода ни в одноразовых, как стаканчики из Старбакс, связях, ни в мастурбации, в конечном итоге, выливалось в бессменные ночи работы, с очередным сценарием Дафны и булавками Роуз на одном журнальном столике. - Почему ты хихикаешь? - Спрашивала женщина, не отрывая взгляда от блокнота. - Это серьезная реплика. - Да брось, какой идиот даст мне серьезную реплику, - отшутилась Дафна, но нарочито весёлому голосу было не скрыть обиды. Она не любила, когда ее понукали плохой игрой. - Вот этому идиоту. Альфонсо... Это серьезная реплика, ее нужно произносить серьезно. - Да брось, я играю шлюху! Где ты видела серьезных шлюх? - На сеансах психотерапии. - Вместе с героями романтических комедий! Это кино, а не жизнь! - Тогда почему ты играешь, как в жизни? На секунду Дафна замерла, огорошенная, и Роуз, поспешно отбросила блокнот, и подскочила к ней. - Нет, нет, я... Я не имела ввиду, что ты... Просто, ты же всегда такая, всегда улыбаешься, и морщишь нос, ты же просто ведёшь себя, как в жизни. - Ничего ты не понимаешь! - Воспротивилась Дафна. Ей следовало бы гордиться тем, что Роуз не отличала ее игру от действительности, но обида больно засаднила вверху живота. - У каждого актера есть свое амплуа. Разве ты можешь представить Ди Каприо в роли неотесанного мужлана? - Но это ведь совсем другое! - Воскликнула Роуз. - У него есть достоинство, и шарм, и стиль, а ты!.. Ты миленькая! Да мужчинам это нравится, но подумай, что будет, когда ты постареешь, и перестанешь слыть красоткой. Кому будет нужно, чтобы ты хихикал над их сальными шуточками? Старлетки - это звёздочки, почти кометы, они приходят и уходят, а те, кто не прикидываются дурочками - нет. Сама подумай: Мерилин Монро умерла в тридцать шесть, а Бетт Девис получила Эмми в семьдесят один. И это, когда фильмы снимали для одних только мужчин. - Бетт Девис? - Дафна капризно надула губы, - Ну ведь я совсем не Бетт Девис. - Тем лучше! - Через чур уж прытко откликнулась Роуз. - Разве нужна кому-то копия того, что они уже видели? Сколько фильмов переснимают каждый год, и разве их кто-то любит? Нет! - Ответила она самой себе. - Их смотрят, чтобы вспомнить о том, что правда любили. Не нужна никому ещё одна Бетти Девис, им нужна Дафна Крюгер. Ты! - И кому это? - В краеугольном зеркале Дафна уловила улыбку в уголках своих глаз. Ей нравилось, когда Роуз становилась такой - пылкой, боевой, уверенной в своих словах, как друзья Вайнштейна в распутности молодых актрисок. Тогла ее волосы пушились ещё сильнее, а глаза метали молнии, и всегда становилось спокойно, как в детстве, будто бы за Роуз можно было спрятаться от всего-всего. Та чуть вздернула подбородок. - Мне. - Сказала она с таким достоинством в голосе, как будто ее одобрение слыло чем-то сродни королевского ордена почета. Впрочем, для Дафны оно значило даже больше.