Мафия не прощает

«Методы, которыми мафия наказывает предателей, своего рода их визитная карточка». Ночи страшатся в Йокогаме: она утягивает, словно в паутину, в самые злачные места города, готовая выпотрошить всех тех несчастных, вовремя не нашедших укрытия. Ночь — игра в «кошки-мышки», в которой Портовая мафия всегда выходит победителем, и зубы её, по-звериному острые, задолго до рассвета сомкнутся на шее несчастной «мыши». И всякая её жертва знает, что не выйдет скрыться — только биться в агонии да о прощении молить. Но самые тёмные часы ей всё равно не пережить. Смерть ведь в спину дышит, глазами голубыми со всем отвращением в душу заглядывает. Чуя к способностям не прибегает, нет, он разобраться с предателем и старым способом может. Эдакое проявление милосердия к крысе, что пыталась продать их секреты. Но Чуя в принципе не применяет свою устрашающую способность на подчиненных. Уважение в мафии зарабатывается и иными путями, и Чуя их все прошёл. А после ухода напарника и вовсе не страшится марать руки. «Сперва предатель зажимает зубами угол, затем ударом по голове ему ломают челюсть». — Я проявлю к тебе немного сострадания и позволю самому зажать зубами этот чертов угол. — Чуя отзывается безлико. Ему бы поскорее к своим делам вернуться, а не перчатки об жалкую крысу пачкать. — Только не трать моё время попусту. Предатель сопротивляется, кричит что-то невнятное, на помощь надеясь. Да только никто его здесь — на окраине города — не услышит, сколько бы он ни кричал. И даже услышь его кто, вряд ли бы кто-то решился сунуться. Ночь — время мафии, и при попытке подлезть ей под руки, неровен час самому зажать зубами злосчастный угол. — Чуя, пожалуйста... — едва слышно сипит предатель и сразу сгибается от крепкого удара ногой. Несчастный кровью харкает, пачкая бурым бетон, но расслабиться ему не дают: за волосы хватают, оттаскивая ближе старой лестнице. — Я что-то не помню, чтобы разрешал звать себя по имени. — Чуя, всё так же за волосы держа, впечатывает приговорённого в бетон, расшибая тому лоб. На этом он не останавливается и собственноручно пытается чужой рот раскрыть, чтобы приложить к лестнице, как тот рискует снова заговорить: — Ты же не такой, как Дазай! Чуя на мгновение замирает, а предатель пользуется возможностью и отползает подальше. — Это он использовал нас как расходный материал, — тараторит он. — Даже за людей не считал, поэтому его все боялись. Чуя, ты же не такой, как он. Тот пристально смотрит, и крыса верит, что столь лестные слова задобрят исполнителя, а потому продолжает: — Это же не задание по твоей части? Зачем исполнителю мараться с жалкими шестерками вроде меня? Мори тебя послал, полагая, что ты не сможешь своих подчиненных наказывать, как это делал Дазай. Ты слишком человечен для этого. Только успевает он закончить, как ему в лицо прилетает крепкий удар. Несчастный в себя прийти не успевает, и Чуя бьёт ногой в живот, выбивая весь дух. — Да с чего вы все взяли, что раз этого ублюдка нет, то вы можете расслабиться? — цедит он. — Чтобы вас всех, шестёрок жалких, перебить, мне и оружие не нужно. Под светом тусклых фонарей улыбка Чуи искажается, становясь жутким оскалом. Образ бывшего напарника заполняет разум, а ненависть и отвращение нарастают вместе со злостью. Чуя больше не сдерживает себя, и предателю остаётся только биться в агонии да о пощаде умолять, только не слышит его больше Чуя. Ему и в самом деле не нужно дальше пальцем дёргать: несчастный уже сам прикладывается зубами к бетонной лестнице под тяжестью гравитации, ведомой чужой волей. — Дазай такая же омерзительная крыса, как и ты. И ждёт его такая же ничтожная участь, как и тебя. Я хотел по-хорошему, но зря ты его упомянул. Чуя в ноге сосредоточивает всю свою мощь и бьет предателя по голове, да с такой силой, что лестница проламывается. Проходят долгие секунды, прежде чем оседает пыль и тело перестаёт конвульсивно дёргаться. «После всего делают три контрольных выстрела в грудь». Опустившаяся тишина в переулке кажется слишком неестественной: не после раздающихся мольб и совершенно негодных для помилования слов. Тишина давит не слабее управляемой гравитации. — Тачихара, — наконец окликает Чуя. Парень из «Чёрных ящериц», заметно шокированный увиденным, тут же подрывается с насиженного места. Чуя закуривает, устало оглядывая труп бывшего мафиози. — Закончи тут и вызови Чистильщиков. Пусть эту мерзость уберут к двери тех ублюдков, которым он нас хотел сдать. Он ещё раз осматривает безвольно раскинутые конечности, месиво из костей, крови и мозгов — мерзость под стать погибшему. Полный отвращения плевок в его сторону — вот и всё, чего он стоит, а после Чуя исчезает в тёмных переулках до того, как за крысой приедут убраться. К предрассветным сумеркам не останется ни следа от этой истории. Одной из многих. Но после минувшей ночи бывшего члена исполнительного комитета Дазая Осаму в присутствии Чуи никто не упоминает.