К свету

За ним всё ещё наблюдают АНБУ - двое, сидят на крыше соседнего дома. Неподвижно, весь день, потому что объект их наблюдения тоже не движется. Лежит на полу кухни, на спине, раскинув руки в стороны, смотрит в стену пустым взглядом, и только нервно вздрагивающая грудь подтверждает, что мальчишка ещё жив. А ещё не высыхающая лужица слёз, которые текут с одного уголка глаза, перекатываются через переносицу, попадают на каёмку ресниц и оттуда уже срываются на пол. Последнее замечает только Какаши - шаринган помогает. Проклятое додзюцу проклятого клана, которого теперь не существует. Но запах крови Учиха, пропитавший всю эту землю, до сих пор щекочет острое обоняние металлической сладостью. Какаши почти знает Итачи - они были почти друзьями. Почти. Но этого хватало, чтобы замечать, как меняется беспристрастный тон голоса и разглаживаются черты вечно уставшего лица, когда Итачи говорил о своём младшем брате. А также он знал, что Итачи не остановится ни перед чем, чтобы выполнить свою миссию. Уничтожение собственного клана было миссией, в этом Какаши не сомневался, хоть и не знал наверняка. Но что Итачи сделал с Саске, оставалось загадкой. Зачем оставил в живых? Зачем обрёк на эти муки в одиночестве? И почему Саске так плохо, даже спустя полгода после трагедии? Воспоминания ведь затираются, эмоции иссякают, остаётся только глухая боль в груди, и если её не тревожить... Понимание обрушивается на Какаши, словно поток ледяного водопада, и он срывается с места, едва успевая дать напарнику отбой. - Вся ответственность - на мне, - снимая фарфоровую маску, говорит он уже с подоконника, не беспокоясь, что Саске его услышит. Потому что не услышит, потому что его сознание запуталось в паутине Цукиёми - и это огромный промах Итачи. Нин-медикам не позволяют оперировать своих друзей и близких, потому что из-за волнения они могут наделать ошибок и убить пациента. Итачи допустил ту же ошибку. Не рассчитал силы, завёл своего брата в такой лабиринт иллюзий-воспоминаний, из которого тот не может выбраться сам. И сходит там с ума в своём одиночестве, в вечном кошмаре, что накладывается на реальность чёрно-красной плёнкой. И ничто, кроме шарингана, не может не то что снять это гендзюцу - его даже Яманака заметить не в состоянии. Какаши бесцеремонно хватает мальчишку на руки - господи, какой лёгкий, маленький, беспомощный! - пальцы сжимают короткие пряди на затылке, фиксируя голову, он заставляет смотреть на себя, но Саске не реагирует. До тех пор, пока Какаши не снимает маску и не зовёт его по имени, заглядывая в заплаканные невидящие глаза. Взгляд медленно концентрируется пульсирующим зрачком, а потом Саске кричит, упираясь ладонями в грудь Какаши, но не может отвести глаз от крутящихся томоэ шарингана, постепенно меняющих свои очертания. Это так больно, что Какаши приходится прикусывать губы, сдерживая крик. Сначала боль физическая - шаринган обжигает глазницу, но едва Какаши пробивается в сознание Саске, как всё остальное отходит на второй план. Остаётся только невыносимая боль в груди, в голове, в лёгких, в самой душе - Какаши пропускает через себя воспоминания Итачи и эмоции Саске, и чувствует, что сходит с ума. Но тихий всхлип откуда-то извне вдруг напоминает, что все эти мучения предназначены ни в чём не повинному ребёнку, а он здесь для того, чтобы помочь ему. Отыскать среди леденящих кровь образов маленькое белое тельце, опутанное чёрными нитями невыразимого ужаса. Освободить его, взять за руку, успокоить и вывести к свету. К тому свету, который и сам уже почти потерял... Вырываясь в реальность, Какаши не кричит - пересохшее горло просто отказывается издавать какие-либо звуки. Он жадно втягивает воздух, раздирая глотку в кровь, и упирается руками в холодный пол, на рефлексе, только чтобы не раздавить того, кто сейчас под ним. Саске смотрит широко распахнутыми чёрными глазами, и столько в них страха, столько отчаяния и боли, что у Какаши подкашиваются локти, и он всё-таки падает, прижимая мальчишку к себе. Тот взвизгивает тонким голосом, и тут же кашляет, колотит слабыми кулачками по серому панцирю формы АНБУ, а потом вдруг обхватывает руками сильно-сильно и прижимается теснее, и ревёт так по-детски навзрыд, только очень тихо и хрипло. А у Какаши нет сил, чтобы сказать ему что-то, успокоить - он просто теряет сознание, придавливая Саске к полу всем своим весом. *** Какаши очухивается в больнице, подрывается с постели, но тут же валится обратно, хватаясь за раскалывающуюся голову. А спустя пять минут поднимается, уже медленнее, и сбегает через окно. И через окно же забирается в кабинет Хокаге, чуть не свалившись с приличной высоты и едва добравшись до пункта назначения. Хирузен спокойно оборачивается к нему, всё также безмятежно раскуривая свою трубку. - Учиха Саске. Я буду опекать его, - без лишних церемоний заявляет Какаши, и тут же падает на колени, сжимая голову руками. Остатки чужого кошмара ещё не до конца выветрились из сознания, но это лишь малая часть. Малая часть того ужаса, что полгода день ото дня переживал Саске. - Какаши, - начинает Хирузен с нотками отеческой заботы в голосе. - Ты ещё так молод, ты не сможешь... - Я буду опекать его. Это лучше, чем Ваши подачки беспризорным сиротам. Я смогу! Какаши распрямляется во весь рост перед Хокаге, напрочь игнорируя боль и слабость, и кланяется, как подобает перед главой деревни. - Пожалуйста, позвольте. Он не видит удовлетворённой улыбки Хирузена, но испытывает искреннюю радость, когда тот снисходительно даёт добро. *** Спустя несколько дней Учиха Саске перешагивает порог своего нового дома. Какаши пытается разговаривать с ним, как со взрослым - да, он знает Учих. Но Саске нужно другое. Ему нужно, чтобы рядом был человек, который вырвал бы его посреди ночи из очередного кошмара. Который научил бы всему, что знает сам. И которого можно дожидаться дома, зная, что он точно вернётся. А Какаши пообещал, что всегда будет рядом. И Саске ему верит.