***
Карта чертится на песке проворно, выверенными до автоматизма движениями. Должно быть, потому, что в двадцать третий раз за день. Полевой аэродром, разбросанные там-сям пятнышки деревень, лесной массив, разрезанный грунтовками… А вот и лента железной дороги — та самая, над которой он мог бы сейчас лететь на своем И-16 вместе с эскадрильей. Может, его даже взял бы ведомым старший лейтенант Коротков, который неделю назад завалил «юнкерс», а позавчера — «мессер». Невыносимый Левка Костенчик, которому вечно до всего есть дело, готов побиться об заклад, что через год заму командира эскадрильи некуда будет цеплять ордена. А он, Саша Гнедых, поставил бы на полгода. — Ты, Сань, не переживай, фрицы так сразу не переведутся, — солидно вытягивал цыплячью шею Левка, пока техник перед вылетом защелкивал на нем замки парашюта. — Обещаю не бить всех подчистую, кое-что оставлю и на твою долю. По-товарищески. А вообще — ты у нас парень глазастый, так и на земле занятье будет. А вы как считаете, товарищ старший лейтенант? — Верно говоришь, мелюзга! Глазастики потому и на вес золота, что всегда найдут себе дело. Ну а при надобности и языкастых есть к чему приспособить! — Коротков бодро хлопнул Левку по узкому плечу. В прищуренных глазах (синей, чем краска нижней поверхности крыльев) так и сверкали смешинки. Пока Левка с оханьем потирал плечо, Коротков добродушно навис над Сашей, который молча сидел в траве. — Не дрейфь, приятель, полетишь в следующий раз. Если все так вышло, что ж теперь? Ты, главное, время не теряй, возьмись за что-то полезное — что в полете сгодится. Летать, брат Сашка, нужно с умом! Бывает, и для того, чтобы упасть, приходится мозгами пораскинуть… Голова парня только пригнулась ниже, и Коротков взъерошил склоненный каштановый чуб. — Не куксимся, глядим веселей! Сколько еще будет тех вылетов! Ну давай, думай, это ты умеешь. Вернусь — проверю, лады? Прутик замирает над оконченной картой — еще более точной и подробной, чем двадцать две предыдущие, безжалостно стертые в наказание за несовершенство. Левка пока скверно знает район, сам обмолвился, но Коротков все равно вылетел в паре с ним. А Сашин «ишачок» разочарованно высится между пустых стоянок третьей эскадрильи, по самую кабину заваленный маскировочными деревцами. Но самолет обижается хотя бы молча. Техники и механики молчать не умеют — до того разошлись, что Сашу в одной гимнастерке жар пробирает, даром что древесные кроны щедро расцветил сентябрь. — Понимаю, если б машины все поразбитые, — слышится от группки технарей негромкое, но отчетливое бурчание, которое почти не перекрывается бряцаньем инструментов. — Понимаю, если б не взлетка, а болото — сапог не вытащишь. Не по-мужски… — И то правда! Небушко как щеткой начищено, ни тучки, а исправный «ишак» — в стойле. Летчик-истребитель, ага. Вот мой Глеб Андреич бы на его месте… Ну невозможно опять чертить! Саша отшвыривает прутик в траву и съеживается, опускает подбородок на сложенные руки. По привычке прикидывает расстояние до прутика: где-то полтора метра. Нет, верный метр семьдесят, глазомер не врет. Технари — метрах в десяти. А сколько до «ишака»? Кажется, сорок — сорок пять, не меньше. До пестрых же березок, которые протянулись ладным рядом по ту сторону взлетной полосы, — все двести. А полоса, кстати, коротковата. Нет, взлететь-сесть — без проблем, он пока ни на одной тренировке не сплоховал. Но это в летную погоду. И без спешки. А если того же Левку взять… Хотя Левка сядет, он где хочешь сядет — просто чтоб уесть. А вот Славку нужно предупредить, пусть не забывает планировать заход. В училище вечно одна песня была: то недолет, то перелет… — Гляньте, молчит. Ей-богу — молчит! — заговорщицкий шепот. — Молчит… Ну-ну, с этим у него на отлично! Нет чтоб делом заняться, механизмы изучить лишний раз… — Уж кто как, а я считаю: правильно его Константиныч, впредь не станет сопли жевать! — За что хоть пацана? — Еще б за что толковое. Безмозглый коняшка… Следить надо, когда комполка не в духе, и выдавать приветствия вовремя! Если и в воздухе такой же копуша… — Э-э, да что говорить! Командиры нынче не те, после учебы-то. Сержанты одни. Им и взлететь — наука, а то на штурмовку… Юных месяцев тоже было три: Ноябрь, Сентябрь и Май. Вместе привыкали они к колесницам, завоевывали доверие лошадей, перенимали опыт наставников… Повезло осенним месяцам, быстро получили они разрешение подняться в воздух. А вот весеннему, Маю, довелось смиренно ждать, пока звезды совершат путь по небу и подарят ему шанс проявить себя. Над аэродромом раскатывается густое гудение — это заходит на круг пара пузатых, как шмели, «ишаков». Кто вернулся? Впереди снижается «восьмидесятка» Глеба… ой, старшего лейтенанта Федоренко, значит ведомым у него Славка Новик. Хотя последний и без того узнаваем: самолет бедняги снова грузно плюхается колесами оземь — если б не привязные ремни, хозяин пропахал бы носом взлетку. Заметь ведущий посадочку — ох-ох-ох… Спохватившись, Саша вскакивает с подосланной кожаной куртки и торопливо отступает, позволяя «восьмидесятке» зарулить на стоянку. Не докрутился еще винт, а разъяренный Глеб успевает и отстегнуться, и сбросить парашютные лямки, и перескочить через борт с папиросой в зубах. — Цирковая труппа, а не эскадрилья истребителей! Один косоглазый, второй разява, третий… — он царапает Сашу колючим взглядом и щелкает зажигалкой, пригорбив худощавые плечи. Лопатки топорщатся, как полусложенные крылья у коршуна. — Где комэск? — На разведку вылетел, вместе с командиром полка, — опережая Сашу, докладывает маленький прыткий техник, возглавляющий наземную команду самолета Глеба. — Ребят, шевелитесь! Пулеметные ленты сюда! И где застрял бензозаправщик? Вымотанный Славка все никак не выкарабкается из кабины, запутавшись в парашюте. Саша вопросительно поднимает брови, и тот из-за спины Глеба украдкой чиркает рукой по горлу: нет житья, дружище, все силы выцедил! А Глеб резко оглядывается на взлетку, где заканчивает пробег еще один «ишак», тяжело отдуваясь дымными клубами. Один? — А вот и сокол наш ясный-распрекрасный! В воздухе мы, значит, плутаем, а возвращаемся как раз к обеду? Сквозь группку обеспокоенных технарей, которые окружили потрепанный самолет, пробивается Левка и, спотыкаясь, бредет к эскадрилье. Недавней снисходительной уверенности как не бывало: глаза бегают, пальцы поправляют перекрученный ремень планшета. — Костенчик, холера! Ты где должен быть? Ты с кем обязан был вернуться? — угрожающе надвигается на него Глеб. — Товарищ ста… — Где ведущий твой, спрашиваю?! — Не знаю я! — лицо у Левки чумазое, только вокруг глаз светлеют очертания снятых защитных очков (но Саша готов поклясться, что под слоем сажи густо разливается румянец). — Летели вместе, штурмовали вместе, а потом… — Если вместе, так и возвращались бы не поодиночке! Где оторвался? Что заметил? Подробно! — Где… Попробуй тут вспомнить… — Левка растерянно трет лоб, и тот тоже украшается грязными разводами. — Над станцией и оторвался, кажись. А, точно: как раз пожар там шуганул! Ваша пара и вдарила, я видел. А тут зенитки ихние как лупанут!.. — Дальше! Андрея какого черта бросил? — Я ж говорю: зенитки! Нарочно я б не стал. Вцепились — и давай! Я — уклоняться… Отвернул куда-то… Огляделся — вокруг никого, ну как провалились все! Я сюда, туда… В итоге думаю: нет, домой. С дымком еще иду, мало ли что… Да прилетит он, правда! — Чтоб тебя самого эдак прикрывали! — рычит сквозь папиросу Глеб и впивается глазами сначала в небо, потом — в наручные часы. — Ну пускай, времени с лихвой… Ждем. Он мрачно обозревает перепачканного Левку, за ним Сашу, так и застывшего с курткой в руке, после — собственного ведомого, который покорным сусликом торчит поодаль… Задумывается. Для чего-то переспрашивает у техника: — Так, говоришь… Комэск — на разведку? С комполка? — Так точно, минут десять как взлетели! На скулах Глеба вздрагивают желваки. Он вперяется в карту на песке, перечеркнутую следом от самолетного колеса. — Вот вам и вся третья эскадрилья, — медленно, отчетливо, страшно тихо проговаривает он. В задымленный Левкин «ишак» хлещет вода из пожарных шлангов, и в тревожном молчании этот плеск кажется слишком громким. Глеб затягивается глубже и отрывисто бросает технику: — Готовь машину. Не вернется — вылетаю искать… где сел. Только доложиться надо — кто там за главного?.. «Восьмидесятку» — чтоб первой, ясно? Заправить, вооружить… Пускай бы подготовили и Сашину машину, он тоже хочет лететь! Это все из-за него, он же мог идти с Коротковым вместо чурбана Левки, и ведомый из него получился бы не в пример лучше. Нужно лететь хотя бы сейчас… Сейчас — обязательно! Это кричит сердце, безмолвное сердце — гулко-болезненно отстукивает каждое слово в груди. А Саша молчит. Молчит и глядит в спину Глебу, который шагает к командному пункту, сутулясь больше обычного. — А я что? Лечу или нет? Вот пойми ты его… — взлохмаченный Славка рукавом вытирает потный лоб. — Не человек — зверь! Эти бывшие инструкторы какие-то… стукнутые, точно! Саш, как думаешь: был бы он добрее, если б ему не я попался? Ну, в смысле — в ведомые? Если б мог он думать… «Вернусь – проверю», – пообещал Коротков, прежде чем вылететь на эту проклятую штурмовку. И теперь у Саши от этой простой фразы пробегают по шее суеверные мурашки. Вернусь. Проверю. — Вот и я о том: шут разберет этих крикунов! — подытоживает Славка и без сил валится в траву. Однажды прилетели месяцы домой после долгого трудного путешествия… Но задержался где-то Апрель, не было его среди остальных — Май все глаза проглядел. А летать по одному в те времена было рискованно: обосновались неподалеку огнедышащие драконы, без жалости сжигавшие любого, кто пожалует в их владения. Долго ли, коротко ли ждали месяцы — послышался наконец близкий посвист крыльев… — Да вон он, вон Коротков! Видите? Говорил же: прилетит! — заметно переводит дух Левка. До того заметно, что как-то и наблюдать неловко. «Ишак» с номером тринадцать на крутом боку приветственно качает крыльями. Не делая обычного круга, нацеливается прямиком на полосу и… Саша не успевает выдохнуть с облегченьем, не успевает прогнать пугливое онемение из рук и ног. — Воздух! — взвивается над стоянками предупредительный крик, и сразу хлопает на старте ракетница. Мгновенно сориентировавшись, Коротков проворно уходит вверх, а над самой полосой стрижами проносятся два вражеских самолета, вспоров траву очередями. То не один Апрель вернулся — то увязались за ним кровожадные драконы, подкараулив, когда утомятся его кони резвые, когда устанут осматривать небо глаза синие. Хитры были драконы: закружили его в вышине, не позволили спуститься к друзьям. А чтобы те не взлетели на помощь — изловчились и обожгли огненным своим дыханием подготовленные колесницы… — Попадись ты мне в воздухе, сволота немецкая! Крылышки на раз-два отчекрыжу! — ярится летчик дежурной первой эскадрильи, самолет которого во время разбега вильнул, угодил в ухабину и встал на нос. — Борька, прочь из кабины! Щас как рванут полные баки горючки — то-то познаешь прелесть полета… Второй дежурный, загораживаясь от огненных языков, с бранью вываливается на плоскость своего «ишака» и припускает к окопу, который червем протянулся вдоль летного поля. — А вам телеграммой приглашенье прислать?! — это мчит к стоянкам Глеб, обозленный не меньше хищной птицы, на гнездо которой покусились когтисто-крылатые конкуренты. — Геть отсюда! По щелям, сопляки, и не высовываться! Он толкает Сашу в спину, и тот неуклюже опрокидывается в окоп следом за Славкой. Вовремя: вздрагивают от взрыва стенки, крошатся на дно сухие комочки земли. Пока Саша мотает головой, прогоняя визгливый звон в ушах, Глеб с шипением стряхивает обожженный кусок «ишаковой» обшивки и упруго подхватывается на ноги — как раз чтобы поймать за шиворот своего техника: — Куда лыжи навострил? Самолет заправлен? — Не успеть нам, Глеб Андр… — Рехнулся, паскудник?! Дозапр-равить сейчас же! Ноги в руки, пока я не пооткусывал и то, и другое! — Есть дозаправить! — техник бросается к уцелевшей, по счастью, автоцистерне и хватается за шланг. Саша тревожно задирает голову и щурится, загородившись рукой. Мелькают остроносые Ме-109, стрекочут пушками и пулеметами, наскакивая на И-16 вдвоем. Округлый, как рыбка, маленький и увертливый, он вдохновленно виражит, навязывая скоростным истребителям невыгодный бой на горизонталях. Как же ему удается вывернуться всякий раз, как на хвосте повисает противник? — Да что такое — чего он не пальнет? Ну вот же, вот, теперь бы!.. — горячится Левка. Ясное дело, он лучше всех знает, что делать! — Тут хоть по одному долбануть надо, а то ж до каких пор крутиться? Глеб кусает губы, не отрывая от «ишака» цепкого взгляда. Лицо его передергивается, руки сжимаются в кулаки, стоит самолету нырнуть в очередную фигуру пилотажа с очередной перегрузкой. Нет здесь Глеба — он в кабине, вместе с ним, Коротковым, и недвижная, казалось бы, земля с легкостью переплывает на место неба, а солнце сияющим мячиком пролетает над головой и закатывается под плоскости. — До каких пор… Бензина у него — минут на пять. Если повезет. Терзались месяцы: как спасти друга, когда неусыпно шныряют вверху драконы? Попросить бы мудрого совета у Августа, но за семью морями служит старший месяц, за тремя океанами — не вернуться ему в срок, даже если отправить весточку с самым быстрым почтовым голубем. Лавировал, да уклонялся, да изворачивался в небе Апрель, а на земле тем временем спешили, снова запрягали утомленных коней Декабря, хоть пока и не знали, как перехитрить врагов. А Май — знал. — Ты куда? — растревоженный Славка клещом вцепляется в Сашу. Глаза круглые, на щеке свежая царапина. Саша поспешно вскидывает палец к губам: нельзя, нельзя, чтоб услышал сосредоточенный Глеб, который высится аккурат над щелью! Ага, поворачивается — следит за передвижением боя… Саша рывком подтягивается, перебегает в тень «ишака» первой эскадрильи, торчком брошенного дежурным поодаль от второго, догорающего после взрыва, и распластывается на траве за массивным, как у бульдога, самолетным носом. Перед глазами покачивается примятый стебелек, сердце ошалело колотится за решеткой ребер. Не зовут, не ругаются вслед. Порядок. Вокруг «восьмидесятки» снуют технари, торопливо заканчивая подготовку. Близко — хоть заплаты на фюзеляже подсчитывай. Если не мешкать… Если сразу запрыгнуть на ближайшую плоскость… Непокорный рокот раздается из ряда самолетов, спрятанных на опушке, и на поле отважно выезжает чей-то «ишак». Берет разгон, несется по полосе… Но нужно было не теперь, никак не теперь! Нужно было переждать, пока отдалится вон тот «мессершмитт», — чтобы не успел немец обернуться, заметить, с охотничьим азартом сорваться в пикирование… Обстрелянный «ишак» заходится кашлем, пробегает немного под неровный стук мотора и униженно останавливается с неподвижным винтом. «Мессер» же снова набирает высоту. Зенитные пушки сопровождают его завзятой пальбой, окружая облачками разрывов, но досадливо смолкают: не попасть бы в своего! Напряженный Сашин взгляд мгновенно перелетает с «мессера» на пострадавший «ишак», на «восьмидесятку», на «тринадцатку» в небе — и заново, заново… Невозможно вынести стук сердца — частый, резкий, жгучий. Говорите, надо с умом, Андрей Ильич? Сначала столько-то секунд, чтоб вырулить на взлетку… Потом разбег… Только бы высчитать правильно!.. — Готово, командир! Стремительной майской молнией кинулся он к колеснице Декабря — быстрее грозного зимнего вихря, быстрее вялого осеннего ливня. Скользит под сапогом плоскость, колено вспыхивает секундной болью… Сорвавшись, Саша перехватывается, взбегает к кабине и одним отработанным движением перескакивает через борт. — Э, кто тут безобразничает? Вон из машины, ты! — сердито прикрикивает техник Глеба. — Свою и коцай, если откинуть копыта невтерпеж! А ну, кому сказано? …Дернул решительно за вожжи — и отозвались кони заливистым ржаньем, расправляя крылья… Самолет подозрительно рыкает, будто учуяв чужака, но послушно приходят в движение лопасти, раскручивается винт, сливаясь в прозрачный полукруг. Шлем? Обойдемся. Парашют? Да черт с ним! Ремни? Потом, потом… — Стоять! Не пущу! — техник забегает вперед и выставляет руки перед носом «восьмидесятки». — Гнедых, назад! Подпалят, олух, и пикнуть не успеешь! — бушует хозяин самолета. А высоко в небе «ишак» Короткова глубоко, размашисто качает крыльями, прежде чем снова нырнуть в вираж. — Не пущу я! — испуганно взвывает техник. Но отступает и отступает под натиском лопастей, которые стригут воздух… — От винта!! Ринулись кони с места в карьер — только заполоскались белоснежные гривы и заиграло солнце на золотистых спицах. Техник шарахается вбок и кулем валится на землю, ветер смахивает с него пилотку и увлекает за собой. — Есть… от винта… — машинально выдает он, провожая самолет недоуменным взглядом. Быстрей и быстрей несется трава под крыльями, сливаясь в блеклое зеленоватое покрывало. «Ишак» весь содрогается на неровностях — аж зубы клацают, будто вознамерился вытряхнуть нежеланного седока. А попробуй-ка привяжись теперь одной рукой! Штурмовка, Глеб, «мессеры», Коротков, Левка — все мысли выдул из сознания порывистый ветер. Только стрелка указателя скорости завладела вниманием. Она ползет, ползет, минуя деления, и вот травяное покрывало медленно, плавно, осторожно отодвигается вниз… Саша чутко озирается — и враз сжимается за бронеспинкой, пряча голову. Горохом ударяют по фюзеляжу пули, чиркают над самой кабиной, дырявя козырек. Не теряли бдительности драконы: промчался один над колесницей, пыхнул пламенем — и понесли напуганные кони, не слушая возницы! Неминуемо приближается трава, мелькают и остаются сзади посадочные полотнища, выложенные буквой «Т». Маловата все же полоса… Толчок! Рухнула колесница, и подвело ее левое колесо, а Май и схватиться ни за что не успел — вылетел. Потеряна ручка управления, исчезла приборная доска, в хаосе гвоздит что-то по лопаткам, и вновь трава, трава, трава — почему же никак не подняться над нею, почему она сегодня не пускает в воздух?.. …Бьет в глаза небо, раскинутое во всю необъятную ширь. Кажется, ярче солнца — щуришься, нет сил смотреть — и чистенько-свежее, как прохлада, которой тянет от земли под спиной. Только скользят по этой слепящей сини две угловатые букашки — сбить бы щелчком этих надоед… Стойте, как две? Какой-то странный, неузнаваемый скрежет доносится до ушей Саши, и он, в доброй такой одури, приподнимается на локте. Мчит от старта полуторка, полная механиков, а рядом с посадочным знаком лежит на пузе «ишак» номер тринадцать с погнутым винтом. Дракон безнаказанно вильнул хвостом — да ввысь. Но разве был бы Апрель Апрелем, если б не воспользовался таким шансом удрать? С полуторки на ходу спрыгивает Глеб, и вот он на плоскости «тринадцатки». — Андрей! — Живой я, живой-здоровый, мне б отдышаться… — гудит такой знакомый голос, и старший лейтенант Коротков, ухватившись за протянутую руку, изнеможенно переступает через борт. — Загоняли совсем, бесы, чуть отвязался. Если б не вдвоем, так еще б, может… — Я сам должен был взлететь, вместо этого идиота! Дьявол, бросили же тебя без поддержки… — Э, чур не списывать до срока! Не стал еще на крыло тот умелец, которому суждено свалить мою старую добрую «чертову дюжину», — немедленно перечит Коротков, и его улыбка возвращается, чуть натянутая из-за утомления. — Только что — обидно, ой как обидно! Кручусь я без патронов, и всего-то мыслей: хоть одного, одного отвлеките, тогда с другим уже как-то… Высоко над головой бойко тарахтят пулеметы — это выскочил откуда-то «ишак» командира полка и с ходу прошелся очередями по непрошеным гостям. А вон пикирует еще один советский самолет, он под управлением комэска… «Мессершмитты», неожиданно обстрелянные сверху, суетливо разворачиваются, не желая связываться с новыми противниками. — Ага, удочки сматываем! А супротив одного — в охотку? — триумфально потрясает кулаком Коротков, на диво быстро оживляясь. — Но слышь, Глеб, кто это у нас такой рисковый? Я совсем было решил — ты рванул. — А, из пополнения… — Который? Новик твой? — Тьфу, да нет! Умник этот. Что старшим сержантом выпустился… — Кто — Сашка? Сашка Гнедых, серьезно? — Коротков от души хохочет и тыкает Глеба в грудь — тот аж отшатывается. — Вот молодца, как он тебе нос утер! Не будешь вперед мух ловить, а? — Иди ты! Не хватало распускать этих паршивцев. Ишь, поперек старшего лезет! Да пусть только… Глеб озирается, отыскивая что-то взглядом, и немеет секунд на пять. — Это… это что? Твою ж мать, это шо такое?! Так и получилось, что Май, даже не поднявшись в воздух, все-таки помог Апрелю спастись. Правда, для колесницы Декабря это доброе дело кончилось не совсем удачно… В редком кустарнике, что за взлетной полосой, стайка механиков шныряет вокруг какого-то самолета, который старчески скособочился, припав на сложенную левую стойку шасси. «Восьмидесятка» — или все же?.. Нет, правильно: и номер тот, и на боку шесть звезд, нарисованных красной краской по новомодному обычаю. Разве что пробоин раньше не имелось да плоскость не лежала, отбитая, вдоль фюзеляжа… Помятого Сашу рывком вскидывают на ноги, и желтоватые коршуньи глаза Глеба в бешенстве сужаются у самого его лица. — За такое… за такое в морду дают, усек?! Если самолет не вернут в строй… На земле будешь куковать, в воздух до весенней оттепели не поднимешься! Слабость накатывает неодолимой волной, подсекает колени… но тут Сашу с медвежьей силой облапливает Коротков. По пылу и не скажешь, что в небе столько кружил! — Спасибо тебе, братец, спасибо, дорогой, — тормошит взбудораженно, — думал — всё, сожрут и кости выплюнут… — Он мне машину разбил! — Тих-тих-тих, Глебушка, меньше натиск. Бедолагу еле ноги держат. Э, а что с плечом? И правда: кожу пощипывает, рукав гимнастерки помалу намокает. А он и не почувствовал, когда чиркнули… — Потому что мозги куриные! — свирепствует Глеб. — Не умеешь — не сунься, вот тебе и весь сказ! — А глаз — алмаз! Выверил ювелирно. Ему бы чуток раньше газануть — глядишь, совсем бы прорвался! Слабо повторить, а, курсантский ночной кошмар? Саше хочется сказать, что у него только царапина, и что самолет, быть может, не так и пострадал, и что на самом деле он специально так подгадал — нарочно подставился… Многое ему хочется сказать. Но колотится с опозданием нижняя челюсть, мелко стучат зубы. Возможно, потому, что куртка осталась на стоянке, а сентябрьский ветер, как ни крути, все же продувает. — Т-товарищ ст-тарший лейтенант… — язык не слушается, звуки отказываются сплетаться в слова. — Что такое, товарищ старший сержант? — Коротков шутливо отряхивает его гимнастерку от сухих травинок. Активный, жизнелюбивый, как всегда, — ни следа усталости. И только в глубине глаз, на самом дне зрачков, еще будто мелькают хищные тени — они столько раз были близко и все же не накрыли, хотя стонал мотор, кровь отливала от головы и веки падали от перегрузки… — Кстати, я прикинул тут — может, хочешь пойти ко мне ведомым? Давай вместе фрицев колошматить! «А Левка как же?..» — не вслух — взглядом, движением бровей спрашивает Саша. Коротков подмигивает синим глазом: — А сержанта Костенчика — на перевоспитание! Чтоб знал, как бросать ведущего в боевом вылете. Полинка давно жалуется, что мало охотников дрова для кухни рубить… Ну, ну, Гнедашик, ты что? Саша отчаянно зажмуривается: мокрые ресницы, мокрые… — Ну и командиры, опять перегибают, — недовольно бормочет кто-то из механиков. — Прицепились во к хлопцу, а ему еще за самолет получать… Эй, подними там! — Ага… И я говорю: налетели как пчелы на мед — не продохнуть! Асы-колбасы. Небось чтоб самим выкинуть такой финт — призадумаются, зато с пацана спрашивай… — Ат, расшумелись! Свою работу делайте! — прикрикивает на них техник Глеба, но неуверенно, больше для порядка. Обойдя вокруг искалеченного самолета, в замешательстве чешет в затылке: — Н-да, задачка… А вообще — матчасть бы нам поновей. Может, и выдержал бы «ишачок». Вон, левая «нога» от удара сложилась… — Бьем то, что дают! — Глеб в сердцах сплевывает и размашисто направляется к стоянкам. Не оборачиваясь, командует: — Новик, за мной! Будем вспоминать, как садятся на три точки. Не хватало еще и твой самолет при посадке угробить! — Что ж это… такое… — запыхавшийся Славка, который только-только примчался, изнеможенно упирается руками в колени. — Заметил-таки… как я ляпнулся… чертяка глазастый… — Отстанешь — с завтрашнего дня твой «ишак» перейдет в мое пользование! Живей, кому сказано! Славка находит Сашу безнадежным взглядом, со вздохом разгибается и, едва переставляя ноги, тащится за ведущим. С той поры не любит Декабрь Мая: так и не простил ему сломанную колесницу. Если вдруг повстречаешь его, попроси: «Декабрь, а Декабрь! Не сердись больше на Мая. Не хотел он, чтоб так получилось!» Девочку он, конечно, послушает. Дрожь понемногу отпускает, вызволяя от напряжения плечи и стекая в кончики пальцев. Саша задирает голову и сквозь предательскую влажную пелену бессильно вглядывается в небо, где пара «ишаков» заходит на победный круг. — Как, хорошо идут? А то! — Коротков с многозначительной усмешкой пихает Сашу в бок — не больно, но ощутимо. — И ты порхать будешь не хуже комэска. Будешь-будешь, я тебе говорю! Но это в свое время. Яблонькам осенью цвести не положено, согласен? А вот главный месяц — Август — совсем не рассердился и даже позволил Маю летать с Апрелем. Было месяцев шестеро, всего шестеро, а скольких еще нужно было научить…***
— Гнедаш! Саша от неожиданности выронил карандаш, и тот исчез в траве, пестрой от пятен солнечного света. — А, вот ты где! — Славка Новик деловито протопал на самолетную стоянку, отводя березовые ветви. Саша спешно захлопнул блокнот, накрыл планшетом и подвинулся на бревне, нагретом майским солнышком. Друг с готовностью устроился рядом и, нагнувшись, выудил карандаш из-под сапога. — Твое? На! Да бросай ты свои тексты, лучше глянь, кого я привел. Во-он, за самолетом прячется! Эй, Артем! В самом деле: кто-то украдкой высовывал из-за огромного хвоста светловолосую голову. Сообразил, что замечен, и выскочил на открытое место, как бы и не собирался таиться. Надвинул пилотку, поправил ремень, смущенно отмахнулся от мухи, которая закружилась перед лицом. Говорить не спешил, да и нужды не было: Славка с успехом болтал за троих. — Как перевернул вчера самолет, чуть не перебегает из тени в тень, только б не цеплялись. Нелады у парня с посадками, такие дела. Глеб говорит, он бы сам взялся, но — вылет, понимаешь ведь! Может, позанимаешься с человеком? Садишься чистенько, и вообще… Не мне ж, тюфяку, обучать! Саша с пониманием улыбнулся: не по нраву Глебу лично подходить с поручениями, так хоть Славка всегда готов спасти. А тот воодушевленно продолжал: — Я бы остался послушать, но вот никак: аэрофотосъемка! Глеб летит с аппаратурой, я — прикрывать… Ничего нового, короче. Оно, конечно, важно, но с молодняком важнее повозиться, да? Ну, вы тут начинайте, а я побегу — вылет же! Успехов и всего такого! И, покраснев, удрал, зайцем нырнув за изумрудно-зеленый полог березовых ветвей. Оставшись наедине с наставником, Артем сначала отмалчивался, но по глазам видно было: так и тянет порасспрашивать. — Товарищ лейтенант, тут наши ребята поспорили… Это правда, что вашим ведущим был Андрей Коротков? Тот самый, которому посмертно Героя дали? Сдержанный кивок: правда. — А правда, что он всем летчикам эскадрильи позывные придумал? Снова кивок: и это не обман. — А что Лиде… ох, лейтенанту Жук достался самолет аккурат того Леонтия Костенчика, который однажды… Глаза у Артема не светлые и не темные — сероватые. Как подтаявший лед. Будто зима не определилась: сменяться ей весною или придержать упряжку? «Март», — решил Саша, неприметно касаясь обреза блокнота с бережной теплотой. — Посадка? — негромко спросил он, и Артем коротко сверкнул виноватым взглядом. — Первое, что нужно, — прикинуть при заходе расстояние и высоту. Как у тебя с глазомером?