Ещё один день

Я бежал, задыхаясь и едва не падая. В ушах стояли крики. Топот ног мерещился за спиной. "Они бегут следом? Они рядом или я оторвался от них?". Сердце бешено колотилось, когда я заметил единственную ниточку, ведущую к спасению, и со всей силы рванул на себя дверь. Влетел в помещение, споткнулся и растянулся на полу, шумно дыша и съёживаясь. Это была небольшая аптечная лавка, в которой я бывал уже много раз. Её открыл один иностранец, не так давно объявившийся в городе. Странный человек, нелюдимый и словно сторонящийся остальных. Он был чуждым привычному миру настолько, что даже мне казался каким-то сверхъестественным существом. Бледный с то ли белыми от природы, то ли рано поседевшими волосами. Красные глаза – редкая черта, присущая альбиносам и практически не встречающаяся у нормальных людей. Свои не очень длинные, но и не короткие, волосы он странным образом подвязывал так, что они становились похожи на закрученные драконьи рога. А странный их цвет только усиливал впечатление, вызывая ощущение чуждости этому миру. Я догадывался, что иностранец даже в ночное время не покидает своей аптечной лавки. Догадывался, что и моё внезапное появление не скрылось от его глаз. Чувствовал, что он видел меня, нагло влетевшего в его обитель. Я был в таком состоянии, что одно неверное движение могло спровоцировать неконтролируемую реакцию. Дикая смесь страха, боли, ужаса и одновременно болезненной нечеловеческой иронии от происходящего. Я трясся на полу, не зная уже плачу или смеюсь. – Рассел? – иностранец, наконец, решился подать голос. Шаги в мою сторону. Кто-то садится рядом. Осторожно, словно мой страх мог передаться ему. Смотрит на меня. Поднимаю глаза. Только сейчас сознаю, что лицо у меня залито слезами, руки трясутся. В мыслях все ещё бешено звучат крики, шаги. "Неужели они сейчас зайдут сюда, увидят меня и...". Будь передо мной сейчас кто-то другой, рука инстинктивно потянулась бы к ножу. Одно движение, и лишнего свидетеля нет. Но я не мог. Что-то в его взгляде давало понять, что иностранец отличается от той толпы, которая гналась за мной, крича, ненавидя, боясь. В его взгляде не было ужаса, не было отторжения. И в то же время мне казалось он прекрасно понимает, от чего я убегал. А, может, и что я только что совершил. Он молча помог мне подняться, отвёл подальше от двери, посадил на скамейку, взял за руки, которые продолжали бешено трястись. – Рассел... Вы ужасно замёрзли, вам срочно нужно горячее питье... Он накрыл мои плечи и руки пледом, побежал копаться в каких-то своих склянках. Я же, чувствуя, что угроза, кажется, миновала, дал себе волю и заплакал уже в голос. Как будто был маленьким. Или скорее при этом человеке я мог позволить себе быть ребёнком, каким, собственно и был ещё по своему возрасту – мне только недавно исполнилось 13. Иностранец заварил чай, укутал меня ещё какими-то одеялами. – Я не буду спрашивать, что с вами произошло, Рассел... Я догадываюсь. Ещё какое-то время мы просто сидели рядом. Потом гудок чайника прорезал тишину, и он оставил меня. За это время я успел успокоиться. Вытер лицо краем пледа. Почувствовал, что мне больше не холодно, хотя руки все ещё продолжали дрожать, но уже не так сильно. Завидев, что я утираю слезы его пледом, иностранец помог мне подняться, отвёл к умывальнику, где я смог умыться и посмотреть в зеркало на свое зареванное лицо. Смотреть в зеркало было страшно. Я боялся увидеть вместо себя жестокое чудовище или следы крови. Но либо вода их уже смыла, либо все было не так страшно, как я предполагал. В зеркало было видно и его лицо, сосредоточенное, замершее в какой-то мрачной задумчивости. "Я догадываюсь" – память воспроизвела брошенные им слова. Они не звучали осуждающе, в них даже было какое-то сочувствие. "Сочувствие к такому как я? Может он совсем ничего и не понял... ". Но, почему-то, смотря на эту холодную задумчивость в его глазах я чувствовал, что все он понимает. Что-то мрачное и холодное было общим у нас обоих. Что-то, что позволяло ему смотреть на меня иначе, чем всем остальным, что делало его на шаг ближе к тому, во что уже успел превратиться я. При этом загадочный иностранец никогда не казался мне чудовищем. Я даже сейчас не чувствовал от него ни малейшей угрозы. Только эту мрачную задумчивость. Он молча отвёл меня от зеркала и усадил за стол, на котором уже стояли две чашки с чаем. "Если он догадался, что есть я, то он, вероятно, хочет теперь втихую меня отравить... Ну, конечно, он же медик... Препараты, склянки..." Рука инстинктивно потянулась к ножу. Этот жест не остался незамеченным. – Не отравлено. Можем поменяться чашками, если хотите, – как-то безэмоционально парировал он неначавшийся выпад. Лёгким движением поменял чашки местами. Мне стало стыдно, что я думал о том, чтобы убить его. Этот человек единственный, кто, кажется, мог принять меня как преступника, как чудовище. Но я боялся напрямую говорить с ним об этом. – Всё хорошо, никто не зайдёт в аптеку в такой поздний час. Можете остаться ночевать у меня. Я никому не скажу, что вы здесь были. А на утро мы просто забудем обо всем этом, хорошо? – он улыбнулся своей обычной улыбкой, и, хоть это была его дежурная улыбка, которую каждый раз можно было увидеть, распахнув дверь аптеки, но частично она была и искренней. Мысль о том, что можно забыть то, что произошло, вызвала одновременно и светлые ощущения, и кольнула насквозь. Я снова попытался успокоить задрожавшие руки, одновременно пытаясь не отразить на лице нахлынувшего спазматического рыдания. – Послушайте, Рассел... Что бы вы там ни сделали, все останется как прежде. Вы можете приходить в мою лавку, когда вам нужно убежище. Приходите. Моё отношение к вам не изменится... Ну же... – он потрепал меня по голове. Такой естественный жест и в то же время никто: ни отец, ни мать, никогда не делали так. Я замер, – что бы вы ни пережили, оно уже позади... – он слабо усмехнулся. – Да, я наверно очень отличаюсь от тех людей, которые так вас напугали. Я не они. И в моей лавке для вас дверь всегда открыта. Посмотрите, – он развёл руками. – Нет оружия. – улыбнулся. Что-то странное было в этой улыбке. Он понимал, что я могу убить его, что у меня есть оружие, хоть и не видел нож. И при этом не прогонял, а охотно приглашал заходить к нему. – Если вы захотите убить меня, вы знаете, что всегда можете это сделать. Кто я против вашего ножа? – хитроватая и в то же время обреченная усмешка. – Да, я догадался. Но вы сами знаете, что я никому ничего не скажу, поэтому из всех домов вы и выбрали мою лавку. Не так ли? Я молча опустил глаза. Он усмехнулся ещё больше. – Видите? Я странный. Некоторые даже считают, что я не вполне человек... – посмеялся. – Мне не зачем на вас доносить. – Мне всегда казалось, что вы дракон... – неожиданно тема сама собой переменилась. – Дракон? – он удивлённо посмотрел на меня, посмеялся. – Чем же я похож на дракона? Я снова чувствовал себя ребёнком и, осмелев, даже коснулся пальцем одного из его "рогов" на голове. Он засмеялся. – Господи, Рассел, какой же вы ещё ребёнок... Это волосы! – Они не бывают белыми! – У альбиносов бывают. Но на самом деле я уже и сам не знаю, просто они белые, как были раньше, или уже поседели... Иногда чувствую себя стариком, – улыбнулся. – Драконы должны быть сильными, могучими. А не чувствовать себя усталыми стариками в 27... – Вы другой дракон. Вы дракон мудрый, который не дерётся с другими. Прилетел к нам из какой-то далёкой драконьей страны. Вы дракон медик, поэтому вы выбрали лечить, возиться с травами, а не драться. – Хах... Ну вы прям заставляете меня поверить, что моя жизнь не так безнадёжна... Знаете, а ведь там, где я раньше жил, были статуи с драконами, – его лицо снова стало задумчивым. – Я никогда не обращал внимания на них, они были частью святыни... Но сейчас я не могу больше на них смотреть, – махнул рукой, словно отмахиваясь от чего-то. – Если хотите напугать меня до смерти покажите мне снова эти статуи. – Дракон-медик, который боится драконов-воинов... – Они не воины... Они... Я даже не знаю. По вере наших предков эти драконы были хранителями реликвий, древних знаний... Они стражи... Я внимательно смотрел на него, все больше убеждаясь, что он больше дракон, чем человек, и прибыл из какой-то сказочной страны драконов. – Вы боитесь, потому что взяли что-то у них? Он молчал... Нервно посмеялся. – Кое-что... Последний раз, когда их видел, я бежал от них, как вы недавно. И чувствую, они убьют меня, если снова увидят. Во сне это иногда случалось... Знаете, если не хотите, чтобы я умер в ужасе, не показывайте мне те драконьи статуи... Кажется, моя душа не найдёт покоя если я умру, видя их... Не надо... *** После того странного вечера я стал частым гостем в аптеке у "Дракона". "Дракона" на самом деле звали Кантера. Он приехал к нам из Японии, а не из страны драконов, но для меня он навсегда останется странным смешением человеческой и драконьей кровей. Иное объяснение красных глаз, белых волос, странной рогоподобной причёски и его страха перед статуями драконов я не хотел принимать. У Кантеры была странная манера говорить: он ко всем обращался почтительно, пользуясь местоимением "вы"*, даже когда говорил со мной. Это было странно. Родные мать и отец никогда не говорили со мной так. Ни учителя в школе, ни другие дети. Это создавало странное ощущение, будто я становлюсь в его присутствии кем-то другим. Кем-то, к кому могут относиться с уважением. Этот человек заставлял меня снова чувствовать себя ребёнком, воображать. С ним было спокойно. И атмосфера умиротворения вскоре начала делать меня немного более человечным. Я стал ходить к нему без ножа, потому что идти к Кантере с ножом было как-то нечестно. Начал рисовать нелепые детские картинки с драконами. И, чем нелепее они были, тем больше они забавляли его. Начал придумывать истории, в которых он был то драконом, то получеловеком-полудраконом, в которых несомненно существовала страна, живущая в другом ритме. В ней не было драк, войн, страха. В ней жили только древние драконы мудрецы, которые собирали лекарственные травы на продажу и не делали ничего плохого людям, вечно спешащим и путающимся под ногами обитателям какого-то странного захламленного мира. В моих мечтах мир драконов должен был быть выше и ближе к небу, поэтому я всегда приписывал им жизнь в горах, где текли кристально чистые реки. – Видели бы вы на самом деле мою страну... – смеялся Кантера. Мир людей я размещал в самом низу, подобно миру жуков или муравьев. Люди действительно напоминали жуков. Грубые, копошащиеся, ползающие в грязи и больно жалящие. Но Кантера не был человеком. Если и был им, то только наполовину. Я стал помогать ему в аптекарской лавке. Он стал брать меня на рыбалку – то, чего никогда не делал мой отец. Сидя возле реки мне ещё явственнее представлялась страна в горах, где текут чистые кристальные реки. Иногда мы гуляли в лесу, собирая травы. Он учил меня находить их и различать. Что было очень странно, учитывая, что лес уже был связан у меня с плохими воспоминаниями. – Я пробовал один раз траву... Эм... Очень странную. – я посмеялся. Кантера, увлеченный одним из своих любимых занятий, преображался, он словно полностью растворялся в том, что делал. Мои слова вырвали его из мира внутреннего, и первое время он смотрел на меня, не понимая, о чем вообще я говорю. – Ну, то были плохие люди. Они умирали иногда от этой травы. – добавил я, чувствуя себя в высшей степени неловко. – Ну, вы остались живы, и это главное. Теперь здесь хорошие травы, которые, если их правильно использовать, не сделают вам ничего плохого. Сколько я ни пытался узнать больше о его истории, или рассказать о своей, "Дракон" продолжал говорить загадками, уходя от прямого ответа и не требуя ответа от меня. Вскоре я начал понимать. "Возможно, он не хочет видеть во мне убийцу. И не хочет, чтобы я видел в нем... Кого? Убийцу? Он и убийца, не смешите меня...". Казалось, Кантера вообще по природе своей не способен никого убить. Он был слаб физически, не обладал быстрой реакцией, скоро уставал, много тонул в каких-то своих мыслях и, что самое удивительное, не спешил себя защитить. Много раз я мог, скажем, столкнуть его с обрыва, но казалось неприличным даже думать об этом. Он не стал мне ни отцом, ни братом, но в то же время не было человека, к которому я бы бежал с большей охотой, от которого ждал бы лучшего отношения к себе и с которым чувствовал бы себя безопаснее. *** Все чаще я оставался ночевать в аптекарской лавке, где мне был выделен уже один из диванов, который я даже полноправно считал своим, оставляя на нем разные свои вещи. Кантера спал на другом диване. У него было достаточно пледов и много других вещей, чтобы жить прямо в своей лавке. – У вас нет дома? – как-то спросил я. – Мой дом здесь. – улыбнулся он. — Мне не нужен другой дом. – У меня есть дом... – пробормотал я, – но ваш дом лучше. – Мой дом – ваш дом. – улыбнулся он. – Как бездомный бездомному всегда рад видеть вас в своей обители. Он словно знал обо мне все. Насколько Кантера был слаб физически, настолько же он был силен умом и духом. Сознаться, его пример вдохновлял меня, и мне хотелось тоже стать "драконом". Но "Дракон" мой был отделен от своей волшебной страны, был чужаком для всех, и атмосфера чужого мира постепенно убивала его, хоть он никогда и не говорил об этом. Иногда ночью он не мог заснуть из-за кошмаров. Те самые стражи преследовали его. В такие вечера Кантера был абсолютно разбит. Я видел как он плачет, как пытается обычными делами оградить себя от кошмаров. Иногда он смеялся, но это был смех обречённого. – Если вы Дракон, то мир людей постепенно убивает вас, – невесело сказал я в один из таких вечеров. Он как-то измученно улыбнулся: – В такие вечера я понимаю, что хочу умереть... Возможно, вы правы. До вас я никогда не думал, что меня можно сравнить с драконом... В тот вечер он уже заснул, когда я все ещё думал над его словами: "понимаю, что хочу умереть". Я мог бы убить его совершенно не мучаясь совестью. Легко и просто. Как делал уже много раз с другими. Убить не из страха, ненависти или омерзения, не из боли, обиды и чего бы там ни было ещё... А просто потому что мог это сделать. Чтобы освободить его от кошмаров, от стражей, от постепенно убивающего его мира людей. Но в глубине души я боялся, что мне придётся когда-нибудь к этому прибегнуть. Мне больше хотелось, чтобы этот человек, внесший в мою жизнь сказку, продолжал играть со мной и брать меня с собой на рыбалку. Было что-то милое и уютное в том, что эти тихие, ничем не примечательные дела повторялись изо дня в день. Как будто я сам мог немного почувствовать спокойствие, царящее в стране драконов. *** Если "дом" Кантеры был уютным, тёплым, приятно пах травяным чаем, то мой дом был грязным, холодным, страшным местом, где постоянно царил крик, мать развлекалась с новыми любовниками, а отец бросался пивными бутылками во все, что ещё могло двигаться. Этот контраст постепенно сводил меня с ума. В своём родном доме для меня была выделена только маленькая серая комната, в которой не было ничего, кроме серой кровати и серого окна. Над кроватью на стене, на которой давно не было никаких обоев, все ещё сохранились мои детские корявые рисунки и письмена. Мои родители постоянно развлекались. Мать с мужчинами. Отец с бутылками. Я был лишним, и мне активно это показывали. Я мечтал сбежать от них, чувствуя лишь страх, боль и смертельную обиду. Эти чувства все больше рвали меня на части. Когда я приходил к Кантере часть меня настоящего отключалась, и я снова учился быть человеком. Учился быть нужным. Посетителям аптеки начал нравиться мальчик, который уже неплохо умел ориентироваться в травах, знал, что где лежит, и бегал куда быстрее самого аптекаря. Мальчиком этим был я. Посетители говорили в мой адрес приятные вещи. В их глазах я был хорошим, добрым, старательным. Мне даже говорили о будущем медика и о том, что я для своего возраста знаю уже порядком больше своих сверстников. Кантера обычно смеялся, трепал меня по голове и называл своим помощником и учеником. Причина, по которой я до сих пор не переселился к нему окончательно состояла лишь в том, что я боялся навлечь гнев своих родителей на этот уютный драконий домик. Я помнил, что могли сделать мои родители с теми, кто был ко мне добр. *** Когда я был младше и ходил в младшую школу, я часто убегал из дома. Сидел в парке допоздна, пока кто-нибудь не вызывал милицию. Иногда я попадал туда, потому что влипал в истории как в тот раз с травой, когда долго не мог прийти в себя, после предложенного кем-то в шутку "забавного" угощения. Или в тот раз, когда одноклассница умерла прямо на своем дне рождения. Я был эпицентром плохих историй. И так часто попадал в полицейский участок, что за мной негласно "закрепили надзирателя". «Надзирателем» была девушка, которая чаще всего сидела со мной, ожидая пока меня заберут или пока следователи не найдут моих родителей. Полицейские настолько запомнили меня, что, едва завидев, ничего не говоря, брали за руку, и вели к ней. Ее звали Юми, как "море"**. Она и сама была похожа на море. Молодая блондинка с голубыми глазами, похожая на красоток с обложек журналов или с телеэкранов. Она любила все солнечное и яркое. Маленький я привык к ней и просил не возвращать меня домой. Пытался рассказать, какие монстры мои мать и отец, и что я в общем-то неплохой ребёнок, но, как и все взрослые, она не верила мне. И каждый раз все заканчивалось тем, что длинноногая красотка отвозила меня домой к родителям. К несчастью отец обратил на неё внимание. Я стал предчувствовать худшее, видя, как многозначительно он на неё смотрит, но ничего не мог сделать. Мне пришлось перестать засиживаться в парке допоздна, чтобы отец лишний раз не встречался с ней. Но все предосторожности были напрасны. Однажды вернувшись домой я застал отца с ней. Вначале мне показалось, что они занимаются тем же, чем обычно занимается отец с женщинами, но, присмотревшись, я понял, что произошло нечто гораздо хуже. Он задушил её. И держал в руках её мёртвое тело. Тогда я почувствовал ужас, хоть и не впервые сталкивался со смертью. На моих глазах он задушил человека, к которому я чувствовал симпатию, от которого ждал помощи. Я представлял, как в порыве мести, не дожидаясь, пока отец закончит, хватаю бутылку, бегу, и с размаху даю ему по голове. Так, чтобы не оставлять его в живых. Потому что если он будет жив и поймёт, что я против него восстал, он убьёт меня. И я действительно рванулся к нему, схватив бутылку... Но не убил. Надо было брать нож, а не бутылку. Отец был очень зол, голова его была вся в крови. Он избил меня до полусмерти. Руками, ногами, той же частью бутылки, которую я припас для него. Мне только и оставалось, что, упав на пол, пытаться закрыть лицо руками. После того случая я попал в больницу, где за мной ухаживала милая рыжеволосая медсестра. *** Она не была красавицей, но была милой. Я запомнил её зелёные глаза. В тот раз я провел в больнице достаточно много времени из-за множественных травм и внутренне радовался, что вместо монстров родителей меня окружают теперь дети из отделения, их истории о привидениях и, главное, добрая зеленоглазая медсестра. Я, кажется, даже влюбился в неё. Настолько я ждал её прихода, настолько был предан ей, настолько мечтал, чтобы она забрала меня с собой, а не возвращала домой. К сожалению, забрать меня с собой она не могла. Но и после того случая я много раз тайно приходил в больницу, когда отец бил меня. И каждый раз она тайно меня лечила, делая перевязку или накладывая холодный компресс. Говорят, зелёные глаза – глаза завистливые. У меня голубые глаза, не зелёные, но, когда слышал эти слова, мне всегда казалось, что говорят про меня. Я завидовал. Из зависти убил одноклассницу на её дне рождения, потому что её родители её любили, а мои меня нет. Глаза Мирелль были ярко зелёными, изумрудными. И глубоко в своей жалкой, не блещущей благородными порывами, душе, я спрашивал себя: "Она завидует им также, как и я?". И я снова оказался прав. Мирелль постепенно начала рассказывать мне о своей жизни. О том, как плохо быть маленькой и незначительной, когда все достаётся другим, более успешным медсестрам, которые работают здесь уже много лет в отличие от неё. Я хотел ей помочь искреннее. И в конце концов она сказала, что если бы что-то убрало из больницы главную медсестру, ей стало бы жить намного легче. Я запомнил эти слова. – Ты хочешь, чтобы она умерла? – спросил я однажды словно бы невзначай, но Мирелль поняла, что я говорю серьёзно. – Нет, что ты, зачем... Это слишком страшно, убийства... Вот если бы она вместо склянки с лекарством взяла мою красную склянку или зелёную, хранящуюся рядом с ней в шкафу... – она посмеялась. – Вот это было бы самое то. Она бы попрощалась с этой работой. И я смогла бы быть счастливой. Но ведь ты не сделаешь этого для меня? – лукавые зелёные глаза спрашивали наоборот: "Сделаешь?". Я помолчал. – Если это сделать, ты же будешь счастливой? Она кивнула. – Да. Тогда все было бы отлично. Но ведь никто не сделает этого для меня... Сама я не могу провернуть это так ловко и незаметно, для этого нужен кто-то маленький. Кто-то, на кого внимание не обратят. Вроде тебя. Но ты не должен делать этого ради меня. Я прочитал в её зелёных глазах обратное: "Сделай..." умоляли глаза. И я именно так и сделал. Один только вопрос был: брать красную склянку или зелёную? В итоге ухватил красную. Ловко пробрался в кабинет под видом мальчика, у которого прихватило живот. А, как только главная медсестра вышла, юркнул к шкаф и поменял склянки, после чего рванул бежать, спрятался и стал наблюдать. Медсестра вернулась с одним из детей, зашла с ним в кабинет. Несколько минут была тишина, потом раздался крик. Она пулей вылетела из кабинета. Я забежал посмотреть и увидел мёртвого, захлебнувшегося кровью ребёнка. Сразу после раздался шум, люди стали беспокойно бегать. Меня поспешно подхватили и увели из кабинета. Из слов врачей я понял, что медсестра вместо того, чтобы просто потерять работу, сбросилась с крыши. "Вероятно, она была очень предана своему делу и не простила себе то, что по её халатности умер ребёнок." Но ведь это была не её халатность. Это был я. Глупый ребёнок, преданный своей зеленоглазой красавице. Пытаясь забыть об ужасе совершенного я стал мечтать о том, что Мирелль поблагодарит меня за спасение. Как она будет играть со мной, обнимет меня ... Я так ждал её, словно был принцем, шагнувшим на подвиги ради своей дамы. И как я был разочарован, когда встретил её в слезах. Я молча прижался к ней, комкая в руках угол её халата. – Но ведь той плохой тётки больше нет... – пробормотал я. – Почему ты не радуешься? Подумал, но не сказал: "Почему не благодаришь меня, ведь я так старался! " – Почему ты плачешь? – я сам чуть не плакал, чувствуя, что она расстроена из-за меня. – Отойди от меня! – Мирелль впервые грубо оттолкнула меня. Она была уже не той доброй рыжеволосой красавицей. Её лицо было искажено в какой-то жуткой гримасе, руки беспомощно сжимали воздух. – Но ведь ты должна была быть счастлива... – теперь уже плакал я. – Я не могу быть счастливой, Рассел.. Можно тебя попросить? Убей меня. Я в непонимании смотрел на неё. – Пожалуйста. Ведь мы оба знаем, что для тебя это не проблема. И я сделал, как она просила. Подошёл сзади, когда она стояла на крыше. Всего один толчок в спину. Раздался звук падения, и красное пятно расплылось на асфальте. Я сокрушался, что сделал что-то не так, меняя склянки, что Мирелль умерла из-за меня. Она продолжала оставаться для меня самым добрым человеком на свете, когда я случайно нашёл забытую в больнице тетрадь. Тетрадь оказалась дневником моей зеленоглазой красавицы. Открыв её дневник я столкнулся совсем не с тем, что ожидал в нем увидеть. Оказалось, что Мирелль любила богатого старика из соседнего отделения. За стариком ухаживала главная медсестра, а Мирелль, как работающую недавно молодую девушку, к нему не подпускали. Поэтому она и хотела, чтобы та медсестра исчезла. Но самоубийство главной медсестры не сделало её счастливее. Хоть она и стала теперь сама присматривать за стариком, все равно он даже не смотрел в её сторону. Мирелль любила старика, который годился ей в дедушки. А, может, причиной всему была не любовь, а деньги, которых у этого старика было очень много? Теперь я уже не могу сказать, были ли в ней какие-то человеческие чувства. Весь дневник был пропитан завистью, ненавистью и бессилием. Моя иллюзия о красивой и доброй девушке в один миг вдребезги разбилась. Она была такой же жалкой, как и все остальные. С тех пор кошки с зелёными глазами напоминают о ней. О девушке, поглощенной завистью. *** На самом деле мои убийства начались ещё раньше. До Мирелль, до Юми, даже до одноклассницы. Самой первой жертвой стал парень, случайно встреченный в зоопарке. Он был смотрителем зоопарка, заботился о животных. Помню смутно, что было в тот день, ярко помню лишь галдящую толпу обезьян. Они бегали и кривлялись, показывая на меня пальцами и крича "Сын убийцы!", "Сын убийцы – сам убийца!", "Ну давай, покажи, что ты такой же, как твой отец!". Сейчас мне кажется, что это был некий истерический припадок. Ведь обезьяны не могли говорить этого на самом деле. Да и парень из зоопарка вряд мог знать столько подробностей о моей жизни. Но тогда я был уверен, что он смеётся надо мной вместе со своими шумно верещащими обезьянами. Он широко улыбался, скаля зубы, стучал меня по плечу, рассказывая что-то, что ему казалось дико смешным. В итоге я в каком-то бешеном порыве выхватил нож. И бил, пока он не перестал ухмыляться. Одни только обезьяны продолжали смеяться и повторять "Убийца! Убийца! Убийца!", "Как и твой отец, убийца!", "Правда все они лучше выглядят в разорванном состоянии?!". Я бежал от их смеха и от содеянного своими руками. *** Все же даже это было не первым разом, когда я видел смерть своими глазами. Всё началось ещё раньше, гораздо раньше. Настолько давно, что мне пришлось основательно напрячь память, чтобы выудить засевшее глубоко внутри воспоминание. Когда-то давно мальчик по имени Рассел был абсолютно нормальным ребёнком. И, как любой ребёнок, он мечтал о простых вещах. Чтобы его любили, чтобы у него были друзья. Что-то, чего хочешь неосознанно. У мальчика Рассела были жестокие и безразличные родители. В памяти глубоко отпечаталось, как он бежал к матери, завидев её раскрытые для объятия руки, будучи уверенным, что она обнимет его и прижмет к себе. Но в последний момент между ним и матерью вырос силуэт незнакомого мужчины. Он обнял мать, и их тела сплелись в странном танце, который напугал и отпугнул Рассела. Мальчик в слезах убежал прочь. Много раз он находил свои детские фотографии порванными, замазанными маркером. Всё давало понять, что он в доме лишний. Но у мальчика Рассела был маленький белый кролик. Он подобрал его на улице. Выброшенный кем-то, никому не нужный, маленький и беззащитный звереныш напоминал мальчику самого себя. Маленький Рассел любил своего маленького кролика и заботился о нем. Он был хорошим ребенком, несмотря на жестокость родителей. Но в один прекрасный день Рассел вернулся со школы и не нашёл своего кролика. Отец, ухмыляясь, сказал, что чёртова зверюга сбежала, и искать её не имеет смысла. Мальчик не поверил ему, убежал на улицу и искал долго, до самого вечера. Бродил по всему городу, пока не нашёл. Маленькое тельце, покрытое слипшейся от крови бело-красной шерсткой, лежало на краю дороги. Рассел поднял безжизненное тельце, тряс, прижимал к себе, тормошил, бормотал ласковые слова. Но кролик не шевельнулся и не откликнулся. Вот тогда он впервые видел смерть. Мальчик чувствовал бесконечную жалость к несчастному созданию. Но люди, безразличные к его горю, занятые своими проблемами, шли мимо, иногда оглядываясь и перешептываясь между собой. В тот раз Рассел понял, что жалость не значит ничего. А ещё он понял, что кролик сбежал из дома не сам. Он даже догадывался, что человеком, задавившим несчастное животное на машине, был его отец. "Отец = убийца" навсегда отпечаталось в голове. *** Мирелль, неизвестный парень из зоопарка, все это не было единственным, что я уже успел натворить, когда ворвался к Кантере в ту злополучную ночь. В тот раз несколькими часами ранее я устроил поджёг в церкви. Не потому что был против религии: на деле я ничего не знал о боге, и мне было все равно, есть он на самом деле или нет. Причиной поджога было то, что церковь принадлежала строгой религиозной женщине, у которой было двое детей. Этих детей я всегда видел, когда ходил в церковь с родителями. Мальчик постарше готовился стать священником, его маленькая сестра была, в принципе, обычной девочкой лет на 5 старше меня. Я всегда видел, как они болтают, играют вместе. Беззаботные и весёлые. Видел, как брат заботится о сестре. Они выглядели счастливыми. "Неужели они верят, что Бог простит им все?" – думал я. – "Или они настолько чисты душой, что могут позволить себе делать все, что захотят?". Я вспоминал себя, покинутого в бесцветный серой комнате, одиноко слоняющегося по нищим кварталам, ночующего в полицейском участке. И видел их чистых, невинных, счастливых. Вероятно, на этот поступок, меня снова толкнула зависть. Я поджёг церковь, в которой были эти двое. А кроме них ещё множество горожан. И ушёл домой. Но, чем дальше я шёл, тем явственнее мне казалось, что кто-то все видел и гонится за мной. "Вероятно их мать догадалась, что это сделал я, и не простит мне это..." Топот ног, крики, полиция, люди, я бежал как загнанный зверь и в надежде спрятаться рванул на себя первую попавшуюся дверь... Кантера говорил, что я замёрз. Как странно, ведь я бежал от жара. От чертового котла, где только что сгорели заживо много людей. Но он не видел костра, а видел меня, загнанного и дрожащего. И думал, что я замёрз. Возможно я и действительно замёрз, пока они там горели. *** Я никогда не задумывался о настоящей тяжести своих преступлений. Они маячили где-то на уровне подсознания, и их быстро заслоняла необходимость делать что-то ещё, а в первую очередь выживать. Иногда мне хотелось рассказать Кантере, кто я на самом деле. Я подозревал, что он итак уже обо всем догадался. Но я никогда не находил слов, чтобы начать говорить с ним об этом. Мне хотелось сказать иногда "Знаешь, я не сам по себе такой, мой отец убийца...", но слова пропадали где-то на уровне горла и я притихал, отводя глаза. "Я боюсь своего отца до смерти". "Я действительно собираюсь убить его". "Он на моих глазах убил человека и боюсь, что он может убить меня. Или тебя"."Он убил моего друга." "Я стал убийцей как мой отец". Нет, я так никогда и не сказал этих слов. Они раздавались только в моей голове и утихали так же внезапно, как и появлялись. Иногда мне хотелось спросить: "Дракон, ты когда-нибудь был убийцей?". Казалось, этот вопрос может многое прояснить: почему он принял меня, почему не прогнал и не сдал полиции. Но в то же время я боялся, что он, подобно Мирелль, станет кем-то совсем другим. И не хотел снова видеть этого превращения. А потому я молчал. "Возможно, он больше хотел быть драконом в моих глазах, чем тем жалким человеком, которым себя считал..." *** Чем больше я проводил времени у Кантеры, тем больше я сам превращался в "дракона". Мне нравилось помогать людям, подбирая лекарства. И помогать Кантере, разбавляя его одиночество и отчуждение. Я продолжал придумывать истории о волшебной стране драконов и рисовать свои нелепые картинки, лишь бы видеть, как он смеётся и трепет меня по голове. Я даже меньше стал пропускать занятия в школе. Казалось, некая благодать, наконец, коснулась меня, и я нашёл что-то, что могло поддерживать мою жизнь. Только "Дракон" мой продолжал медленно угасать. Иногда все было лучше, чем когда-либо, и в маленькой аптекарской лавке царило полное умиротворение, а иногда кошмары страшно изводили его. И дней, когда он не мог заснуть, становилось все больше. Этот странный человек был настолько бледным и хрупким, что, казалось, мог исчезнуть, просто растворившись в воздухе. Я все больше начинал за него беспокоиться. В один из таких вечеров он был полностью подавлен и сидел, обхватив голову руками. – Может есть средство, которое могло бы помочь вам? – тихо спросил я. – Вы знаете столько трав... Любого можете вылечить. Даже меня... – говоря "вылечить" я скорее имел в виду, что он даже мне дал возможность снова почувствовать себя человеком. – Но не можете помочь себе... – От этого не помогут травы... – пробормотал он. – Стражи? Он невесело улыбнулся. – Можно сказать и так... Я грустно вздохнул и сказал честнее: – Боюсь, что однажды они заберут вас... И я снова останусь один. Он молчал. Я уже начал засыпать, когда Кантера снова заговорил. – Я сбежал в другую страну от кошмара... Но нельзя убежать, когда кошмар живёт в тебе самом. Я сделал что-то непоправимое. Я колебался, думая притвориться спящим и послушать, что он говорит, или продолжать разговор. Мне хотелось успокоить его и одновременно рассказать что-то о себе. И в то же время я боялся, что он начнёт видеть во мне чудовище. Вскоре я понял, что притворяться спящим бессмысленно. Кантера не смотрел в мою сторону, но каким-то сверхъестественным образом знал, что я не сплю. Я осторожно повернулся к нему. – За нами обоими "гонятся стражи"... – пробормотал он. Я прикусил губу. "Рискнуть или молчать?". Но стена молчания, кажется, истерлась за это время, и слова вырвались сами собой. – Я убил много людей... – это прозвучало негромко, несмело, с какой-то опаской. Я смотрел на него, боясь увидеть в его глазах отторжение или презрение. Но ничего подобного не увидел. Кантера смотрел на меня как обычно. Грустно, задумчиво, но без малейшей тени гнева или агрессии. Он уже обо всем давно догадался. – Я это знал. – он пожал плечами. – Думаю, у вас были свои причины... Хотите поговорить об этом? Я помолчал. Добавил: – Мой отец убийца... Когда я был маленьким, он убил моего кролика. Кролик был белым, с красными глазами... Как вы. Наверное, он тоже был "драконом"... – по щекам потекли слезы. Кантера подошёл ко мне, молча обнял. Я снова плакался в его рубашку. – Мне повезло больше, – пробормотал он. – Я жил с дедушкой, который хорошо ко мне относился. Он научил меня находить травы и готовить из них лекарства. Мы жили одни возле древнего храма, далеко от людей. Никто уже давно не посещал этот храм... Вначале он присматривал за мной. Потом все чаще я присматривал за ним... Дедушка был болен какой-то страшной болезнью. И скоро стал забывать все, что знал. Это было очень страшно видеть каждый раз, как человека, которым ты восхищался раньше, медленно покидает разум... Я боялся, когда он не узнавал меня, когда он мог забыть даже самые простые вещи... Он забывал даже где находится туалет или как пользоваться столовыми приборами. Я кормил его с ложечки как ребёнка... Каждую субботу я брал для него сладкое мандзю – его любимое блюдо. Я перестал плакать и молчал, смотря на слабые отблески огня на стене. Кантера смотрел куда-то в сторону, а скорее не на эту стену, а на что-то свое, видимое только ему одному. – Это очень страшно видеть, как уходит жизнь... – пробормотал он. Я догадывался, что будет дальше, но продолжал молчать. – С каждым днем дедушка становился все беспомощнее. А мне все больнее было на него смотреть... Никакие травы не могли его спасти. Каждый раз видя, во что он превращается, я все больше боялся, что однажды это случится со мной... Я очень его любил... Но иногда он начинал делать вещи совсем неадекватные... Однажды, смотря на поля ликориса, я стал думать о том, что может милостивее было бы прекратить дедушкины страдания? Страх ли взял надо мной верх – ведь я был молод, а молодость, пора цветения жизни, боится угасания. Или я действительно делал это из сострадания к дедушке – ведь он мучился, и я боялся за него как за самого себя. Я уже не знаю и сам... Но я подмешал один порошок в сладкое мандзю, зная, что вкус мандзю от этого не изменится. Дедушка ел его с моих рук, как обычно. Я старался вспомнить для него самые прекрасные моменты из нашей жизни. К сожалению, он, хоть и слушал меня, но ничего уже не мог вспомнить. В его глазах даже мысли не отражались, к тому моменту он уже едва мог связывать слова в предложения... И он умер. А я внезапно почувствовал весь ужас того, что совершил. Это первый раз, когда я применил лекарство не чтобы спасти жизнь. И я бежал, бежал, бежал, как вы в тогда... Когда бежал возле храма одна из статуй драконов разбилась. Сама ли, или я случайно её зацепил, не знаю... Но когда я оглянулся на звук разбивающейся статуи, я услышал, как статуи говорят... И когда убегал, и когда ехал на корабле далеко от того места, и даже сейчас иногда я все ещё продолжаю их слышать. Они все говорят, что я убийца. Кантера невесело улыбнулся. – Теперь вы знаете, за что гонятся за мной стражи... И почему я не прогоняю вас... Сознаться, увидев вас в своём доме, я начал думать, что это некое провидение... Ведь вы можете убить меня, наказать за содеянное, но в то же время и отпустить мою душу. И если мне даровано будет освобождение... Мне больше ничего не нужно. Я задумался. Кантера действительно не был похож ни на кого из всех людей, которых я раньше знал. Я знал об убийствах от боли, от зависти, от ревности или гнева. Но я не знал ещё убийства из сострадания. Я даже не знал, можно ли вполне считать его убийцей. – Я должен был остаться с ним... И быть с ним до конца. Но меня взял страх. Очень страшно видеть как человек, которого ты любишь, становится чем-то иным, словно и не человек вовсе... Теперь уже я потрепал его по голове. Это было несколько неожиданно, и он слабо улыбнулся. – Возможно, Рассел, вы скажете, что это ерунда, можно жить дальше... Но не можно. Я пытался убежать. И все равно, душа моя остаётся там. Во сне я часто оказываюсь за тем столом, где раньше сидели мы с дедушкой. Но вместо дедушки там сидят драконьи статуи. И они все твердят о том, что я убийца... Говорят, что надо меня убить, что растопчут меня своими каменными ногами. А я только и могу, что плакать и ждать от них наказания... С каждым днем все сложнее выносить эти сны. Я даже начал бояться засыпать. И сейчас мне кажется, что я, как и дедушка, заболею той же болезнью... Я боюсь начать забывать. Теперь уже страшно стало мне. – А я не хочу, чтобы вы чувствовали то же, что я тогда... – пробормотал он. – Ладно, простите, что напугал вас... – невесело улыбнулся. – Уже пора спать, а не вздыхать над страшными историями... Он думал соскочить с моего дивана, на краю которого сидел, но я осторожно и несильно ухватил его за руку. Он обернулся. – Если ничего другого не остаётся... Я могу это сделать. "Могу убить". Он слабо посмеялся, но по лицу было видно, что не раз и серьёзно об этом задумывался. Потрепал меня по голове. – Я ещё поборюсь... Но если станет совсем плохо... – лицо стало серьёзным, продолжать фразу не потребовалось. Я кивнул. Он слабо улыбнулся в ответ. *** Не знаю, действительно ли Кантера должен был заболеть той страшной болезнью, которой болел его дедушка, или сознание своей вины так сдавило его, но только лучше ему не становилось. Я все также продолжал приходить к этому искусному лекарю, наслаждаясь спокойствием аптечной лавки. Но в то же время мрачная мысль о том, что однажды мне придётся убить его, продолжала меня посещать. "Я не хочу убивать этого человека". Но что ещё я мог сделать для него? Я делал все что мог. Я стал словно сын ему или младший брат. Помогал с аптекой, веселил его своими историями о драконах, был под рукой всегда, когда было нужно. Но в голове все также вертелась предательская мысль. Какое-то время он даже пробовал пить снотворное, от которого ему становилось только хуже и которое вконец опечалило моего несчастного "Дракона". – Вы дракон, а мир людей убивает вас. – Грустно вздыхал я. И он уже не возражал, только печально и по-доброму смотрел на меня. – Я нарушил драконьи законы. – Он развел руками. – Но это не справедливо, я делал вещи гораздо хуже... Кантера только пожал плечами. – Вы можете пережить это, а я нет... Может быть, потому что те люди не были вам близки? А для меня это был единственный близкий человек, у которого я всему учился... Он бы не прожил долго. Но я все равно не могу перестать чувствовать вину за то, что отнял у него эти последние дни... – Вину... – задумчиво повторил я. – Вы не чувствуете её? – Я не знаю... – Это хорошо, что вы её не чувствуете. *** В то время я ещё не знал, что такое вина. Как и сказал Кантера, те люди не были мне действительно близки. Для меня все они были кем-то далёким, как люди из фильма, или из книги. Поэтому их легко было стереть, просто перестав о них думать. Но вот ставя перед собой мысль о том, чтобы убить его, я чувствовал странное замешательство. Этот человек принял меня, зная, кто я такой, не требуя ничего взамен. Он сам надеялся на смерть. И от этого мне все более страшной казалась мысль о том, чтобы убить его. Я не понимал тогда, можно ли это назвать виной, и что вообще такое вина. Вина это страх? Но страх мой давно утих, а "вина" Кантеры мучила его постоянно. *** Все таки я не смог удержать своего "дракона" в мире людей. А надо ли было его удерживать? В нашем мире Кантера был чужаком. Хоть и казалось, что люди любят его, потому что он всегда помогал им. Готовил для них лекарства, лечил. По части медицины ему не было равных. Но, как только посетители оказывались за дверями аптечной лавки, все они снова вспоминали, как настораживает его странная внешность и непривычная для его возраста манера говорить. Никто не хотел с ним сближаться. Кантера был добрым. Возможно, самым добрым из всех, кого я встречал. Поэтому даже сейчас, зная его историю, я продолжал представлять его кем-то иным, кем-то более светлым, высоким, обитателем иного мира. То, что он не сможет побороть свои кошмары, было известно давно. Держала ли его в этом мире нерешительность? Или он боялся оставить ни с того ни с сего привязавшегося к нему беспризорника, то есть меня? Я не знаю. Возможно, он просто пытался прожить эти дни счастливо. Поэтому помогал людям, помогал мне. Пытался искупить свои грехи и ждал, что "стражи" простят его? Или его держало в этом мире что-то другое? Тоска по несделанному, по непрожитой и загубленной жизни, которую он пытался компенсировать этими недолгими, полными спокойствия днями? Одним из вечеров, когда было ещё светло, мы отправились в лес на речку, где обычно ловили рыбу. Долго гуляли там. По тому, как Кантера вспоминает все светлые моменты, объединившие нас, и по странному блеску в его глазах, я понял, что это своего рода прощание. В свою очередь я сказал, что не встречал никого добрее его, и что мне действительно будет его не хватать. – Вы, видимо, понимаете меня и без слов, – он грустно улыбнулся. Я молча обнял его. Хотелось плакать. Он потрепал меня по плечам, по голове. – Ну же, не надо слез... Все будет хорошо... Действительно, что на меня нашло? Я убил так много людей. А при нем плакал, будто это был не я, а кто-то совсем другой. – Вы лучше всех можете меня понять... – добавил он. Действительно. Один короткий удар ножа, одно неуловимое движение. Он дернулся, глухо охнул и осел наземь. Я же ещё долго обнимал его голову и плакал. *** Что-то переменилось во мне в тот день. Что-то умерло вместе с этим человеком. Вернувшись домой и застав отца с очередной шлюхой, я, потеряв всякий страх, шагнул к нему и с размаху ударил ножом. Всё было как во сне. Кровь, холодные полураздетые тела. Маленькая серая комната с серыми стенами. Я сам вызвал полицию. Выудил из шкафа в ванной комнате свой дневник, который прятал от всех и в котором записывал все свои совершенные преступления, вместе с обидой и болью, которую чувствовал каждый день. "Получив дневник, они поверят, что я убийца...". Я стоял, листая в руках эту жалкую, полупорванную мятую тетрадь – единственное свидетельство моей жизни. Слезы текли по моим щекам. – Мам... Пап... Зачем я родился? *** Так в свои 14 лет я стал одним из самых опасных преступников и попал сюда. Что такое вина я начал понимать только значительно позже, уже пройдя почти всю программу по исправлению. О, каким же я был дураком, когда отнимал жизни всех этих людей! Парня из зоопарка, которого я жестоко убил, звали Табаса. В новой искусственной жизни, спроецированной специально разработанным лекарством, он стал мне другом. Весёлый, смешной, этот мальчик с волосами цвета воронова крыла в потертой зелёной толстовке мог защитить меня и всех остальных от любых нападавших на нас чудовищ. Больше всего на свете Табаса любил животных. Для счастья ему было достаточно о них заботиться. Мы вместе с ним хоронили напавшую на нас обезьяну. Он потом каждый вечер ходил на могилу, носил цветы. Говорил "Понятия не имею, что на неё нашло. Обычно они добрейшие существа". Девочка, день рождения которой я превратил в трагедию. Гардения, была одной из самых милых и заботливых людей, которых я только знал. В этом новом искусственно спроецированном сне она часто кормила нас всех своей фирменной готовкой. Она даже могла отлупить сковородкой ворвавшегося в дом монстра. Мой единственный школьный друг Крис был без оглядки в неё влюблен. Но стеснялся сказать об этом, потому что их семья жила в нищем районе. Бедняга, он так мечтал побывать на её дне рождения. Прости, Крис... Догма и Коди, брат с сестрой, которых при жизни я видел только издалека, оказались одними из самых приятных созданий. Догма в этой ненастоящей версии мира успел стать священником. Умный, он очень любил книги, и многое понимал. Коди, напротив, была шалунишкой, но одной из самых милых. В детстве она уронила статую в храме, из-за чего боялась, что на неё низринется гнев Господень, а ещё больше боялась гнева своего родного брата. Но брат даже не отчитал её, потому что, несмотря на всю свою строгость, он был одним из самых понимающих, добрых и ответственных братьев, каких я только видел. Зеленоглазая Мирелль, которая в этом мире стала служанкой своего любимого старика, была счастлива о нем заботится. Милая, покладистая, она была спецом по части любой домашней работы. А старик её был здесь мэром. Собственно говоря, я не раз получал от него похвалу. Он был суховатым немногословным человеком, и в то же время настоящий взрослый, умеющий решать проблемы, он по праву занимал место главного среди нас. И, наконец, Кантера... В этом странном мире он стал получеловеком-полудраконом, каким и виделся мне всегда. Флегматичный, кажущийся беззаботным и в то же время на редкость проницательный. Практически такой же, каким я запомнил его при жизни. Разве что за спиной у него появились маленькие сине-черные драконьи крылышки, а прическа, напоминающая рожки, превратилась в настоящие драконьи рога, которые не торчали вверх, а, загибаясь, опускались книзу. Здесь у этого знатока трав тоже была своя аптека. Она же являлась ему и домом. Кантера знал, как из леса перейти в мир драконов. Уютную страну, в которой жили драконы, продающие лекарственные травы и радушно относящиеся к людям. Среди них были и такие же как он сам полулюди-полудраконы, которых называли дракенами. В этом мире был храм его дедушки – старого злого дракона, которого мы вместе с ним победили. Когда, подобрав нож, я вспомнил о том, как убил Кантеру, это сильно кольнуло меня. Почему сильнее, чем в случае остальных? Потому что из всех он сам шёл на это. Стоял передо мной, не пытаясь защитить себя. Здесь не было страха. Он просто разрешил мне это сделать, а я просто сделал... Но ведь я чувствовал что-то хорошее к этому человеку ещё тогда. Ведь я оставался у него ночевать, ведь не мог не заметить и не оценить человеческого к себе отношения. Но я просто убил его, словно так было нужно и правильно. Я видел сон Кантеры, в котором куча драконьих статуй смеялась над ним и обзывали убийцей. А он, как и рассказывал, только плакал и сжимался в комок от самовины. "Ты не виноват!" мне отчетливо хотелось крикнуть это ему, трясти за плечи, пока не придёт в себя и сделать что угодно, лишь бы он не умирал здесь по моей вине... Нет, он не умер, конечно же, в этом искусственно спроецированном мире. Но я пережил его смерть вместе с ним, как и смерть каждого, кого я убил. Вначале было легко заслоняться от этих чувств, потому что все эти люди прогоняли меня. Для всех я тут же становился монстром, изгоем. Но только не для него. От этого становилось больнее. В этом сне была также и Юми, такая же солнечная, какой была при жизни. Здесь она местный шериф. Как девушка с комиксов или из фильма. Есть также и мои родители – самые страшные и глубоко засевшие монстры, из-за появления которых добрый мир сновидения начал буквально распадаться на глазах. Отец мой здесь превратился в странное тошнотворного цвета существо, напоминающее три сросшиеся искаженной формы бутылки. И победили мы его вместе с Юми, которую в реальности он убил. Мать моя здесь превратилась в эротический силуэт, облепленный чёрными руками. Что ж, примерно это она и представляла собой при жизни. Победить её было сложно. И тут я мог драться только один. Вероятно, потому что это самая моя глубокая рана. После встречи с "родителями" я был полностью разбит. В голове вертелись прочитанные на зеркале слова: "Ты ненавидел родителей. Но зачем ты убил остальных?". Действительно, зачем? Сейчас, когда с каждым из них меня связывали воспоминания, мне вовсе не хотелось убивать их. Все-таки не они были причиной моей боли и всех страданий, через которые мне пришлось пройти. Сейчас мне хотелось сделать для них как можно больше хорошего, искупить появившееся у меня и с каждым днем усиливающееся чувство вины. Теперь я чувствовал себя как Кантера, видя, что прекрасный сон рушится, и моя маленькая уютная комната обрастает кровавыми пятнами, ртами на стенах, и даже одеяло моё выглядит пропитанным кровью... Теперь я вполне понимаю, что он имел в виду, когда говорил о вине. Спецагенты в лесу сказали, что сон мой подходит к концу, что вынуждает их спешно ретироваться – ведь они не хотят сгинуть в стране мертвецов. То же самое подтвердил Информатор. По его словам мне остался всего один шаг, всего один выбор. И я могу стать первым человеком, успешно завершившим программу исправления... Я могу выйти из сна в реальный мир, стать успешным экспериментом, а любой, кто успешно завершит программу, автоматически освобождался от смертной казни и от тюрьмы. Либо я могу навсегда остаться во сне и умереть вместе со всеми. И рассказать обо всем я могу только одному человеку. *** Как думаете, кого я выбрал? Я пришёл со своим горем к Кантере, который был очень удивлён видеть меня здесь в такое время – в новом мире я никогда не оставался у него ночевать. Таковы правила: день заканчивался только когда я уходил в свой дом. – Вы, верно, шутите? – неловко улыбнулся он. Я продолжал сверлить его глазами. – Мы все ненастоящие... Искусственная программа, это многое объясняет. Иногда мне казалось, что я вижу странные вещи... – он невольно потёр рукой место на шее, куда в реальности я ударил его ножом. Мне стало стыдно. – И все эти люди-драконы, разрывы в пространстве... Сознаться, я догадывался, что все это не реальность, но не хотел верить. Знаете, даже если все это было лишь интерпретацией вашего разума, для тех из нас, кто жил здесь, эти дни были самыми счастливыми. Я молчал, боясь попросить его напрямую. Неуверенно прошептал: – Мне нужна ваша помощь. – Что я могу сделать, Рассел? – Вы должны убить меня. – Нет, стойте... Рассел, – он неловко и нервно посмеялся. – Вы верно переутомились сегодня. Давайте притворимся, что я только что не слышал всего этого, вы пойдёте домой спать, а завтра на утро мы все проснёмся как ни в чем ни бывало, и наступит новый день? – как человек из сновидения, он вполне понимал, что с моей смертью во сне все исчезнет. А значит, исчезнет и он сам, и город, и все остальные. В то же время я почувствовал болезненный укол совести, потому что, возможно, именно эти слова я должен был ответить, когда он сам приходил ко мне с точно такой же просьбой. *** Конец А *** Я уверенно покачал головой. – Рассел... – Кантера понял, что шутки кончились. – Точно ли вы уверены? Ведь от того, что я раню вас, ваши грехи не пропадут. – Я кивнул, давая понять, что отговаривать меня бесполезно. – Хорошо, я сделаю это... Как любопытно получилось... Ведь, в конце концов, когда-то вы сделали то же самое для меня. – он взял нож, присел, чтобы быть на одном со мной уровне. Я зажмурился. – Готов? Я кивнул. Один лёгкий удар, мгновенная боль в шее, и все закончилось. *** Я почувствовал, что лежу на жёсткой койке в помещении, где застоявшийся воздух нёс на себе запах лабораторных препаратов. Поднялся с койки. – Поздравляю вас, Рассел, вы первый человек, успешно завершивший программу исправления! – заголосил радостный механический голос, принадлежащий радостной механической женщине на экране. Я знал, что в запасе у меня лишь считанные секунды. Я должен успеть до того, как врачи, журналисты и все остальные, кто с нетерпением ждал исхода программы, влетят в комнату, уведут меня и завалят вопросами. Схватил со стола шприц, все ещё лежавший там после утреннего укола. – Что вы делаете, Рассел? – бесчувственно спросила механическая женщина. Я воткнул шприц себе в шею. Вырвал. Снова и снова втыкал его, пока мог. Кровь текла на рубашку, хлынула на стены, на экран с дурацкой механической женщиной. В глазах потемнело, и я без чувств свалился на пол. Где-то вдалеке слышались крики врачей "Скорее! Скорее!". *** Конец Б *** – Нет, стойте... Рассел, – он неловко и нервно посмеялся. – Вы верно переутомились сегодня. Давайте притворимся, что я только что не слышал всего этого, вы пойдёте домой спать, а завтра на утро мы все проснёмся как ни в чём ни бывало, и наступит новый день? – как человек из сновидения, он вполне понимал, что с моей смертью во сне все исчезнет. А значит исчезнет и он сам, и город, и все остальные. В то же время я почувствовал болезненный укол совести, потому что, возможно, именно эти слова я должен был ответить, когда он сам приходил ко мне с точно такой же просьбой. Я колебался. С одной стороны я должен был завершить программу, с другой стороны – разве я могу продолжать жить в реальном мире после всего, что пережил здесь? И так заманчиво было предложение просто забыть обо всем и провести последний день вместе со всеми. – Пожалуй, я действительно погорячился... – пробормотал я. Кантера с пониманием кивнул. – Доброй ночи, Рассел. – он накинул мне на плечи свой тёплый плащ и дал какую-то травяную настойку с собой. – Вы много пережили за последние дни. Это поможет вам расслабиться. А утром приходите ко мне. Я молча ушёл, неловко кивнув ему на прощание. Что ж, в запасе у меня, вероятно всего один день, а может и несколько. Кто знает, сколько дней будет умирать искусственный мир. Но я проведу эти дни вместе со всеми. Смогу чувствовать то, что никогда не чувствовал в реальной жизни. Смогу сказать им, как много все они стали значить для меня здесь... Мы вместе проведём ещё один день и не так важно, что именно мы будем делать. Я думал о том, как приду к Кантере утром. Мы будем пить чай в его доме. Будем гулять. Устроим рыбалку или пойдём в мир драконов. Ещё один полностью счастливый день, которого у меня никогда не было при жизни. Прийдя в домик я выпил сладкую травяную настойку, которую дал мне Кантера, и впервые за все время пребывания здесь заснул спокойно без страшных сновидений, заставляющих чувствовать вину за каждую погубленную мною жизнь. На утро счастливый, я побежал к Кантере. Его домик изменился за эту ночь, начал обрастать травой. По крыше струились какие-то странные, покрытые белыми цветами, лианы. И хотя это было явным признаком того, что мир, который я предпочёл реальности, разрушался все больше и больше, эти лианы выглядели действительно красиво. Не успел я открыть дверь, как Кантера уже стоял на пороге. – О, Рассел, я вас ждал! Как вы? Не откажитесь от чашечки чая? – Конечно не откажусь! Я влетел в дом и просто так обнял его, едва не сбив с ног. – Полегче, Рассел, – засмеялся Кантера. – Я сейчас упаду. Это объятие негласно выражало весь мой выбор – быть с ними до самого конца. Быть с теми, кого я люблю. Тем, кем я не мог стать при жизни. *** – Ещё один неудачный эксперимент. – проскандировал механический голос. Мужчины в белых костюмах накрыли простыней тело мальчика, лежащего на медицинской кушетке. Вышли и залепили дверь комнаты скотчем, изобразив им большую жёлтую букву "Х". Если посмотреть дальше по коридору, то на всех комнатах по правую руку значилась точно такая же буква "Х". – Ваша программа, вероятно, не может иметь успешный результат! – с горечью восклицал врач. – Ещё один провалился! Они все выбирают не просыпаться!