Осень в Петербурге

Я отвез его в гостиницу, уложил спать... «Леонид Андреев», М. Горький

В гостинице я стал снимать с него сапоги и вдруг заметил, что он давно очнулся и смотрит на меня странным неподвижным взглядом темных глаз, будто боясь сморгнуть. Так смотрят в сказках люди на волшебную дверь, распахнувшуюся перед ними в пещеру с сокровищами — поворотись, и — исчезнет она, будто не бывало. — Иди сюда, — каким-то глухим, запавшим голосом сказал он и протянул мне здоровую руку. Я — не люблю разврата и избегаю его, когда могу. Но для него, как и для многих, разврат часто становился единственной отдушиной посреди невыносимой тоски пустой и пугающей жизни. Другой был алкоголь. Я остался. В то утро он был неутомим нервной, болезненной энергией, зажигаясь от каждого прикосновения, даря себя нетерпеливо и страстно, с ласками на грани грубости и крепкими объятиями. Получил и я свою долю терпкого, острого удовольствия в его умелых руках — лишь отчасти смазанного тем, что руки эти принадлежали мужчине. Отведя ему взмокшие волосы со лба, я откровенно любовался игрой его выразительного лица. Все в нем было прекрасно: и тонкие подрагивающие веки, и вздувающиеся частым горячим дыханием ноздри, и рот, вот-вот готовый искривиться в какой-то обиженной, как будто даже детской гримасе. Бледность после бессонной ночи очень шла ему, одухотворяя облик и придавая ему вид страдальческий — если не мученический. Вспомнив женщину, которой он так и не овладел, я задумался, не было ли в моей дружеской интервенции скрытого желания помешать ему, кое-как, наспех прикрытого радением за его благополучие. Мысль неприятно поразила меня, и я почел за лучшее остановить очередной любовный раунд до его начала и, воспользовавшись паузой, покинуть его. Леонид смотрел на меня искоса, пока я застегивал нательное белье. Чувствуя, что он намеревается сказать что-то, я опередил его: — Ну что, теперь успокоился? Спросил — и пожалел. Он сразу как-то поблек и поскучнел, больше не пытался заглянуть мне в глаза и не вымолвил ни слова. Занимающийся серый день окрашивал скудную мебилировку комнаты и его самого в угрюмые безжизненные оттенки петербургской осени; бахромчатый плед, которым он накрылся, свесился сбоку кровати и подметал краем запыленный пол. Зайдя после полудня, я узнал, что он, тотчас после того как я ушел, встал, оделся и тоже исчез куда-то. Я искал его целый день, но не нашел. Он непрерывно пил четыре дня и потом уехал в Москву.