я не знаю ответа на ваш вопрос, но секс — определенно лучший ответ.

От долгого пребывания на бетонном полу у Пети болят колени, но из чистого упрямства он не говорит ни слова об этом. Плечи сводит, сцепленные за спиной наручниками руки начинает саднить, мышцы устало напрягаются. В помещении отвратительно темно, хотя через небольшое приоткрытое окно свет все же должен падать. Хазин не видит — у него на глазах черная повязка, и никакой возможности ее стянуть. Он за три пизды от ближайшего большого города, и от пыли в воздухе хочется чихать. Ночная прохлада дает о себе знать, холодно лизнув кожу под белой сорочкой, давно выправленной из черных брюк. Петя втягивает воздух сквозь зубы, чувствуя, что обстоятельства, в которых он находится, начинают влиять на организм совсем не должным образом — в паху тянет приятно, ткань трет соски, стоит только выпрямиться или согнуться, и это касание во всем теле отдается сладкими тягучими импульсами удовольствия. Наручники не дают дернуться лишний раз, и тянущееся вечность ожидание играет против него. Когда дверь все-таки распахивается, Хазин вздрагивает, подбирается и вскидывает подбородок гордо. — Ну че, успел соскучиться? — глубокий баритон дрожью ложится на плечи. — Ой, забыл, — усмехается низко, хрипло. Игорь щелкает застежку кляпа на затылке, вытаскивает шарик осторожно изо рта и убирает подальше. Петя отплевывается сразу, слюной капая на пол, она и без того стекала по подбородку — теперь вообще водопад. Он вдыхает глубоко, пока чужие пальцы заботливо салфеткой протирают лицо, а теплое дыхание маячит в сантиметрах. У Грома губы точно растянуты в кривой ухмылке победителя — даже видеть не надо. Очень хочется ее кулаком стереть, но больше тянет впиться, поцеловать жадно и грубо, чтобы до глотки прям язык запустить, показать, насколько успел соскучиться. — Ты охуел? — вместо всего остального недовольно спрашивает Петя. — Тебя ебаный час не было. — Не борзей, — предупреждает Игорь, глянув хмуро. — И не час, а двадцать минут. — Да похуй, я замерз, я, бл— — Ебало завали, — осаживает Гром, в голосе режет сталь. Между ног внезапно упирается носок тяжелого ботинка — Петя давится своими же словами, бессильно распахнув рот. Игорю такая реакция нравится. Пальцы цепляют за подбородок, вздергивают острое лицо вверх, большой проходится по нижней губе, оттягивает. Пристальный взгляд ощущается физически, Хазин сглатывает с трудом и позволяет дыханию сбиться, когда берцем в пах вжимаются ощутимее. Блядский хуй, как же его с этого вставляет. Член крепнет под грубой лаской. Холодный металл касается сквозь сорочку, Петя вздрагивает от неожиданности. Сперва это ощущается где-то в самом низу, на подтянутом животе, и медленно поднимается выше, задерживается на ребрах, выписывает круги. Хазин зажмуривается под повязкой, силясь понять, какой хуйней в него тычут — предположения рождаются самые разные. Игорь расстегивает верхние пуговицы, и там, где кожи касается, нарочито невесомо прижимаясь, остаются ледяные ожоги. — Игорь, блять, — Петя сглатывает, решаясь… Решаясь спросить. — Это что? — все мысли сходятся к одному, услышать своей догадке подтверждение — страшно. — Не Игорь, — жесткая подошва вновь потирает сквозь брюки, — а товарищ майор. И что-то болтаешь много, — пальцы зарываются в волосы, сжимают болезненно. — С занятым ртом ты мне нравился больше, — и настолько серьезно говорит, что Пете даже неуютно становится. Повязка спадает с глаз, Хазин моргает часто, хотя привыкать особо не к чему — только тусклый светильник в дальнем углу — и застывает с открытым ртом. На возвышающемся перед ним Игоре темно-синяя форма полиции со всеми шевронами и даже с майорскими звездами — по одной на плечо. Они этот комплект дружно вынесли со склада, матерились и боялись спалиться, но хазинской радости не было предела. Он Игоря умолял надеть, но тот лишь на хер слал, отмахиваясь, пока не решился… Петя почти слюной капает, потому что рукава кителя завернуты, на напряженных предплечьях проступают вены, черный ремень плотно облегает бока. Брюки на крепких бедрах сидят идеально, штанины заправлены в кожаные берцы. В районе ширинки заметно топорщится, и он облизывается чисто инстинктивно, мечтая вжаться в нее лицом. Игорь смотрит сверху вниз, и в почерневших глазах такая колючая надменность, что у Хазина стоит до боли — от смены ролей его нихуево потряхивает. — Ты спрашивал, — виска касается знакомый холод металла. — И-игорь… — буквы дрожат на языке. Он уже понял. Дуло сползает ниже, медленно, слишком медленно, заставляет зажмуриться. Гром с ним играет — легко вертит в пальцах пистолет, способный в любой момент отнять человеческую жизнь. В мерцании светильника на секунду появляется его улыбка, немного сумасшедшая, хитрая, многообещающая. Петя сжимает кулаки, наручники натирают запястья. Он вдыхает глубоко, сипло, стараясь успокоить заколовшее в нервах желание. Это ненормально — возбуждаться оттого, что в подбородок резко упирается огнестрельное оружие. — Он з-заряжен? — услышать ответ страшно. — Да, — и причин не верить нет. Внутри все сжимается. — Рот открой. — Мы так не договаривались, — Хазин догадывается о последствиях, но все равно не сдерживается. — Мы никак не договаривались, — пальцы снова проходятся по волосам, оттягивают, заставляя голову запрокинуть. Хватка у Игоря жесткая, как и голос. — Я его с другого конца засуну, если не откроешь. Он следит за малейшими изменениями в Петином поведении, знает его пределы и никогда их не переходит. Гром берет на себя огромную ответственность, но он уверен в том, что делает, в какое положение ставит партнера, на что заставляет решаться. Он играет с огнем, потому что знает его природу. И Петя плавится в умелых руках. Его фантазии в жизнь воплощают активно, играют на кинках, заставляют с ума сходить, подчиняют, берут так, как надо. Это сумасшествие, но каждый чертов раз ему нравится. И поэтому рот он открывает. — Вот молодец, — погладив пальцем щеку, Гром кладет пистолет мушкой на язык. — Ниже опустись, — не просьба — приказ, и Петя опускается, почти оседая на чуть приподнятый носок грубого армейского ботинка, вздрагивает. — Теперь постарайся. Дважды ему повторять не надо. Хазин прикрывает глаза — смущает все это до жути — и вдыхает поглубже. Губы смыкаются вокруг ствола, он плавно подается вперед, вбирая до середины, старается зубами корпус не задевать — неприятно, бедра сами притираются к ботинку в попытке найти хоть какое-то успокоение болезненно упершемуся в ткань брюк члену. Это пиздецки унизительно и так горячо — рубашка прилипает к взмокшей спине, Петя вдыхает носом глубже, языком пробует. Игорь сам едва сдерживается, у него глаза безумные от открывшегося вида, а Хазин самозабвенно продолжает, нетерпеливо ерзает, и, кажется, тихо стонет, когда Гром сам подошвой давит между разведенных ног. Он такая блядь, и очень хочется ему об этом сказать, только язык не поворачивается, когда Петя взгляд свой ясный поднимает, смотрит открыто, губами причмокнув у мушки и насадившись обратно. Быстро, плавно, правильно, будто с врожденным талантом. — Стой, — почти хрипит Игорь. Собственную ширинку он расстегивает быстро, ремень скидывает рядом. Петя вожделенно наблюдает, у него яйца ноют от возбуждения, еще немного — и в штаны кончит с жалким скулежом и позором. Блятьблятьблять… Член Игоря прямо перед носом. Большой, горячий, напряженный, со взбухшими венами, налившейся головкой. Он блестит от смазки, и Хазин призывно распахивает рот, и высовывает язык. Отсасывать он любит, обожает просто, потому что этот член хочется трогать всегда и везде. Когда Игорь до глотки засаживает в майорском кабинете, стонет глухо и говорит, что будет охуенно, если их сейчас заметят, у Пети кружится голова. Когда он сам, мокрый, дрожащий от только что пережитого оргазма, опускается на колени после грубого перепиха и просит в рот или на лицо, Игорь сразу тянет за волосы, головкой прижимаясь к губам. А когда на юбилее Петиного отца они закрываются в кабинке туалета, и Хазин, приличный весь такой, в костюме, с укладкой, разрешает не сдерживаться, Игорь понимает, что никогда еще так не любил. Заглатывает Хазин почти до конца — профессионал хули — и выпускает, причмокнув. Языком ведет, петляя узорами. Целует отрывисто от уздечки до основания, смешивая слюну и смазку, пачкается, забивает на это, задыхаясь, захлебываясь. Его самого от обжигающего внутренности раскаленным железом желания ведет дико. Петя на все готов, лишь бы кончить. Поэтому с остервенением снова обхватывает губами под головкой, зажмуривается, набрав побольше воздуха вглубь, пропускает в глотку. Над ухом раздается звук передернутого затвора, звон упавшего на пол патрона оглушает, дуло снова прижимается к виску. Петя дергается, зажмуривается, но член не выпускает, горло сжимается судорожно — Игорь стонет. У него вообще-то руки уже подрагивают, Хазин глаза не открывает специально — не хочет увидеть поглаживающий спусковой крючок палец. В легких горит, он отстраняется, скользя вдоль поступательными движениями. От страха трясет, адреналин не позволяет остановиться, скручиваясь внизу живота. — Ос-осторожней будь, — просит Петя дрожащим от возбуждения голосом. Гром пистолет откладывает, позволяя себе запустить пальцы в торчащие волосы. На них сейчас ни лака, ни геля, они приятно мягкие, шелковые. Сжать и потянуть — одно удовольствие. И Игорь себе позволяет его получить. Стискивает до тихого протестующего мычания снизу, фиксирует на месте и советует расслабиться. Член проскальзывает между широко распахнутых губ в самое горло, упирается в заднюю стенку, Хазин закашливается, смаргивает выступившие слезы — ему нравится пиздец. — Чтобы ни капли, — рыкнув, предупреждает Игорь. Он отстраняется, позволяя надышаться, и вновь натягивает на член, заставляя принять глубоко и носом уткнуться в пах. Петя сглатывает часто и много, давится, спазмами стимулируя головку, сам напрягается весь, вытягиваясь. И когда по языку расплывается маслянистый вкус солоноватого семени, он содрогается, застонав низко, тихо, сдавленно, насколько это возможно с занятым ртом. В штанах становится неприятно мокро, горячо, и узкие боксеры липнут к коже, обтягивая. Хазин глотает послушно и, как приучили, показывает язык. Игорь за подбородок тянет вверх, всматриваясь, довольно хмыкает, похлопывая по щеке — молодец. Руки придерживают за локти, помогают подняться. Затекшие в неудобной позе ноги дрожат, но Гром держит крепко, не позволяет упасть и грудью укладывает на стоящий рядом стол. Блять, в этом гараже у загородного дома Хазиных темно и пыльно, и стоило бы навести порядок, только Пете лень, а родители здесь давно не были. — Товарищ майор, — облизывается Хазин, холодная поверхность стола раздражает соски, — может, без наручников? Игорь тихо посмеивается с этого официального обращения, прижимается сверху, целует в шею влажно и горячо, носом зарывается в волосы на затылке. — Чтобы ты ручками помог себе? — ласково интересуется, в одно мгновение меняя тон на жесткий, приказной: — Кончишь от члена или не кончишь вообще. Он прикусывает за мочку напоследок, а Петя выдыхает прерывисто, скатившаяся по позвоночнику дрожь отдается во всем теле. — Б-блять… Заползшие под сорочку ладони гладят живот, щекотно опускаются ниже. Звякает пряжка ремня, его нарочито медленно вытягивают из шлевок, пальцы цепляют пуговицу, расстегивают ширинку. Брюки сдергивают до колен, а потом и вовсе стягивают, оставляя висеть на спинке стула. Игорь вжимается пахом в задницу, просит расставить ноги пошире. Петя роняет голову, кусая губы — Гром сейчас все поймет, и ведь не промолчит, вслух скажет обязательно. — Петь, — ладонь оттягивает резинку трусов, забирается под нее, утопая в липком и вязком, замирает на секунду и оборачивается вокруг мокрого горячего члена, — ты че, в штаны спустил, пока сосал? — севшим от охуения голосом спрашивает Игорь. Хазин не отвечает. Он всхлипывает громко и жмется щекой к столу, какой же стыд, бля-я-я-ть. А у Игоря глаза загораются восхищенно — это так горячо, боже, это просто невероятно сексуально. Насколько нужно хотеть человека, чтобы кончить лишь от его члена во рту. Он Петю разворачивает, всматривается в залитое румянцем лицом, улыбается пьяно, замечая влажные ресницы и блестящий взгляд, не выдерживает — целует. Резким, чувственным, долгим поцелуем затыкает горячий рот, вылизывает собственный вкус, глотает хриплые стоны, сминая в ладонях ягодицы. Не отрываясь, Игорь спускает белье под задницу, из лежавшего на столе тюбика смазки выдавливает на пальцы побольше, не жалея и не скупясь. Петя выдыхает рвано, подается вперед, упираясь лбом в плечо, прогибается в пояснице, разрешая ввести в себя два, двинуться осторожно, медленно. Они трахались с утра, и Хазин бы даже позволил взять себя без растяжки, но отказаться от ощущения этих грубых, длинных пальцев внутри он не может, и зубами прихватывает кожу ключицы, сгорая от ощутимого трения. Вторая ладонь Грома ложится на шею, заставляя выпрямиться, сжимает, постепенно доводя до состояния, когда дышать получается через силу, и в таком положении остается, удерживая Петю на грани. Пальцы проскальзывают быстрее, резче, расходятся, раскрывая судорожно сжимающиеся стенки, сгибаются, распаляя и без того жгучий пожар внизу, трахают резво, умело, а у Хазина по бедрам скатываются капли смазки, и в заднице уже хлюпает. Он чувствует себя, как актер в дешевой порнухе, и вместо стонов хрипит. — Я тебя почти час драл утром, а ты все такой же узкий, Петь, охуеть… — с восторгом говорит Игорь, в противовес грубым словам нежно целуя в нос. Петя скулит согласно. К двум пальцам добавляется третий, они сплетаются внутри, входят глубже, задевают чувствительное место, заставляя Хазина выгнуться, зашипеть, а стоит ладони пропасть с шеи — почти завыть. Гром освободившейся рукой перехватывает поперек талии, прижимая ближе к себе, чтобы не крутился, и пальцы вводит теперь лишь в одном — правильном — направлении, доводя перевозбужденного Хазина почти до истерики. Он кусает Игорево плечо, бедра дрожат в неконтролируемой попытке увернуться, жалобные стоны срываются в ухо. — Трахни меня, — отрывисто просит Петя, не выдерживая и утопая в черных зрачках напротив, — трахни, майор, трахни… Его рывком укладывают обратно, с силой припечатывают, гарантируя невозможность вывернуться. Игорь, так и не снявший форму, лишь приспускает штаны. Ладони гладят прогнувшуюся поясницу, перетекают на ягодицы и разводят — ему нравится смотреть. Смотреть, как член медленно погружается внутрь, как мышцы раскрываются на головке — задерживается, наслаждаясь видом и тихим нетерпеливым скулежом — и как она скрывается внутри, пошло хлюпнув. Гром не щадит, не жалеет, настроения играть в доброго копа у него нет, поэтому едва толкнувшись до конца, он выходит, резко загоняя член обратно. Первый толчок заставляет вскрикнуть от растяжения, прокатившегося по всему телу болезненно сладкой судорогой. Второй — выгнуться, застонать громко, несдержанно, шире расставить ноги. Игорь его сегодня не слушает и устанавливает свои правила, выбирая излюбленный темп, жесткий, обычно доводящий до сорванного голоса и едва ли не до слез. — С-су-ука ты… — Петя впивается ногтями в собственные ладони, стирая кожу о стальные браслеты. От грубой долбежки он содрогается, колени слабеют, Хазина размазывает по столу, и собственные стоны врезаются в уши, отражаясь от стен гаража. Это ебаное безумие, и они оба в нем тонут. Игорь сильнее сжимает ладони на пояснице, натягивает резко, быстро, глубоко, до звонкого шлепка, не давая передохнуть и наслаждаясь видом выгнутой под сорочкой спины с острыми лопатками. Петю ломает похуже, чем от наркотиков, его голос срывается, а от животного удовольствия, толчками вливающегося в кровь, хочется орать. Перед глазами стелется пелена. Хазин зажмуривается, мотая головой и стараясь прогнать наваждение, теряется в ощущениях толкнувшегося под другим углом члена и всхлипывает от яркой вспышки удовольствия. Игорь берет его отрывистыми безжалостными толчками, с оттяжкой вбивается в жаркое, ноющее от трения нутро, и тонет в нескончаемых Петиных стонах. Он всегда громкий, если они запираются где-то исключительно вдвоем. Громкий и очень активный: обнимает, целуется, царапается, за волосы тянет. Но из-за скованных рук остается только кричать, чтобы хоть как-то выплеснуть переливающиеся через край эмоции. — Блять, майо-о-ор… — сведя задрожавшие колени, хрипит Петя, перемежая слова с протяжными стонами. — Игорь, пизде-ец… Я, блять… Я сейчас… — Давай, — дернув за плечи и заставив выпрямиться, Игорь шепчет в самое ухо: — Для меня. Хазин кончает, почти рыдая, выдыхает надрывно и скулит от последующих толчков внутри расслабленного тела. Губы искусаны, ресницы слипаются от так и невыплаканных слез, в голове сплошной туман. Оргазм выматывает, душит, бесконечной волной бессилия стремительно распространяясь по телу. Гром вжимается сзади, бормочет что-то в шею, кусает, руками придерживая, и в последний раз толкнувшись, замирает глубоко, дыша прерывисто и выстанывая имя мелко дрожащего Пети. Одной рукой обнимая за талию, второй он ковыряет ключом в замке наручников, аккуратно снимая их с пострадавших запястий: кожа заметно потерлась, кое-где проступила кровь. Игорь качает головой — перестарался походу, а Хазин руки вытягивает перед собой, разминая затекшие мышцы, явно кривится и поворачивается лицом. Смотрит недовольно, хмурится, зарывается пальцами в волосы, нервно поправляя их. То, что они делали пару минут назад, кажется ебучим пиздецом, и Петя не знает, как открыть свой рот и сказать хоть слово. Но зато Игорю слова не нужны. Он кладет ладони Хазину на щеки и наклоняется, чтобы поцеловать. В этот раз мягко, тихо, любовно, засасывая губы и неспешно сплетаясь с толкнувшимся в рот чужим языком. Петя никогда не признается, что нежные ласки после ему нравятся так же, как и несдержанные грубые до. Особенно после эмоционально выматывающей разрядки очень хочется почувствовать, что тебя все еще ценят и принимают, и не осуждают за… За такие желания. — Бля, Петь, — Гром снимает с себя китель, потому что видит, что Хазин мерзнет в одной сорочке. — На какую же херню ты меня иногда подбиваешь, — усмехается он и накидывает китель на плечи, притягивая в объятия. Петя, до невозможности ласковый, когда спесь из него вытрахана, прижимается к теплой груди и тычется носом куда-то в подбородок. Кивает в ответ, соглашаясь, и думает, что, если бы не Игорь, он бы ни с кем другим такое даже обсуждать не стал. — Надо будет руки твои обработать, — уже тише раздается сверху, сухие губы невесомо касаются лба, тут же наморщенного от щекочущего прикосновения. — Пошли в дом, а то сквозит здесь. — Пиздец, — отзывается Хазин. — Я похож на Серсею или что? Куда я в таком виде пойду? — от гаража до дома несколько метров и забор высокий, но он все равно говнится. — Помогай давай одеться. А часом позже заваливается к устроившемуся в кровати Игорю и тянет довольную лыбу. У Хазина потрескались губы в уголках, и на запястьях яркие отпечатки, но он все равно облизывается, как сытый кот, и ныряет под молча приподнятую в пригласительном жесте руку, устраивая голову на плече. Широкая ладонь привычно ложится на спину и гладит медленно, как Петя любит. Гром вдруг обхватывает пальцами его руку чуть ниже запястья и подносит к губам, аккуратно прижимаясь ими там, где следы не до крови глубокие. — Ты такой ебанутый, — тихо шепчет Игорь, мягко касаясь тонкой кожи. — И я так тебя люблю. У Хазина от этого простого, но непозволительно нежного жеста внутри что-то переворачивается. Он хочет сказать, что тоже любит, только не успевает — поцелуи с запястья переходят на губы.