Танцы на грани весны

Girl, you'll be a woman soon, Please, come take my hand Girl, you'll be a woman soon, Soon, you'll need a man Neil Diamond

Телефон вздрагивает от очередного сообщения. Потом еще и еще. — О, это уже кто-то новый, Хиёри? Или все тот же псих из Твиттера? — Яма смотрит с жадным любопытством. — Хиёри, ты, что, знакомишься с парнями в Интернете? Это может быть опасно! — предупреждает Ами. — Вы вообще виделись или пока только переписываетесь? — Мы… — Хиёри пытается придумать новую убедительную ложь, но у нее как всегда ничего не получается. — А вдруг он женат и у него пятеро детей? — Или он безработный старпер? — И не может забыть свою бывшую! — Маньяк-извращенец? — Их вообще трое, и все они пишут Хиёри! — Да! Он же не шлет тебе свои голые фотки? — А ты ему — свои? — Нет! — Хиёри кажется, что она сейчас задымится. — Это просто… У них выпускной класс, она готовится поступать в университет и ей даже в голову подобный бред не приходит — вот что она хочет сказать. Телефон на столе снова дергается. — Хиёри, да он без тебя просто жить не может! — смеется Ами. — Надеюсь, все-таки может, — вздыхает Хиёри и долго смотрит в окно, туда, где солнце и ветер играют в ветвях большого раскидистого дерева. Ято по-прежнему легко ускользает из человеческой памяти, хотя и не так стремительно и безвозвратно, как прежде. По крайней мере, Масаоми почти без труда вспоминает о начинающем боге удачи, его работе и очень, очень плохом выборе сестры. И мама, наверное, смогла бы тоже. Но так сильно огорчить маму Хиёри пока не решается. По правде сказать, они и сами еще не со всем разобрались. * * * Ято сидит, развалившись на диванчике в кафе, и требует с бесстыдной кривой ухмылкой. — И где мои подношения? И пива, хочу пива еще! Юкине пытается пнуть его ногой под столом. — Ты уже надрался! Самому-то не противно?.. Веди себя нормально! Он зол из-за дурацкой работы Ято, который согласился за пять йен отмыть небольшой магазинчик после ремонта. Зол на самого Ято, который обычно даже тарелки за собой не уберет, но готов убиться ради каких-то рукожопых жмотов и теперь устал так, что его ведет с пары банок пива. И на испорченный день, который можно было бы провести как-то получше… он не знал, как именно, но точно не с тряпкой в руках. В виде Сэкки уж точно было бы лучше. — Еще чего! Я в полном порядке. К тому же мы заслужили! Правда, Масаоми? Брат оборачивается к Хиёри, нимало не смущаясь этих двоих, и спрашивает с обидным состраданием: — Ты же не думаешь, что я когда-нибудь подпущу «это» к семейному делу? Правда, однако, заключается в том, что Ято давно уже в деле. Это началось через некоторое время после нападения аякаши и последовавшего погрома: часть пострадавших пациентов почему-то отозвала свои иски: они не могли вспомнить, ни что именно произошло в тот злополучный день, ни своих претензий к руководству больницы. Ято пару раз спросил, как идут дела, удовлетворенно кивнул, выслушав рассказ Хиёри — и этим все закончилось. Еще через некоторое время он вернулся в больницу, чтобы очистить ее от призраков, которые могли в ней остаться или поселиться заново. Даже в мирные и спокойные времена подобные места притягивали злых духов, питающихся человеческим страхом, отчаянием, горем, сомнениями и надеждами, а после случившегося атмосфера стала еще мрачнее, и эта помощь была как нельзя кстати. А потом, когда все закончилось и все они вернулись домой, Ики Масаоми, выслушав сбивчивый торопливый рассказ сестры о бездомном безработном боге, спасшем мир от большой беды, предложил то, до чего сама Хиёри никогда бы не додумалась. Вот уже год с лишним раз в месяц в «час демонов» Ято с двумя сверкающими клинками обходит больницу — этаж за этажом, истребляя расплодившуюся нечисть. А потом получает свои пять йен и подношение — ежемесячный пятничный ужин с новым главой Больницы Ики. — Хиёри, если ты решила связаться с богом, почему ты не выбрала кого-нибудь нормального? Есть же приличные боги? — Это кто еще? — недобро хмурится Ято. Масаоми задумывается. На самом деле, его мало волнуют боги, кроме Ято, и он не так уж и часто вспоминает о них. По правде сказать, именно Ято он предпочел бы забыть в первую очередь, но не может — из-за Хиёри и больницы. — Эбису?.. — предлагает он. — Он один из семи богов удачи, да? Это бы нам не помешало. — Эбису еще мелкий совсем, девчонки его пока не волнуют! — отмахивается Ято с видимым облегчением. — Это правда, — с улыбкой кивает Хиёри. — Он еще ребенок. Хиёри думает о том, что брату, наверное, понравился бы Эбису — серьезный рассудительный мальчик восьми лет, которого и в самом деле интересуют не девчонки, а биржевые сводки, его большой красивый аквариум, бифштексы в «Оливковой таверне» и фигурное катание. — И Хиёри никогда не влюбится в парня, которому завязывала шнурки и вытирала сопливый нос! Правда, Хиёри? Юкине глядит на Ято с отвращением: — Она и тебе вытирала. Она тебе разве что жопу не вытирала, скотина, да и то только потому, что ты… — Эй, Юкине, имей почтение! Ты мое Орудие! А я твой хозяин все-таки! — орет Ято, весь красный. Юкине сжимает челюсти и цедит: — В этом-то все и дело. Мне, смотрю, вообще ни хрена не везет — что в жизни, что после смерти. Масаоми задумчиво наблюдает за их перебранкой и вздыхает. За последний год эти двое совсем потеряли совесть и представление о приличиях! Он, пусть и с некоторым усилием, вспоминает того, другого Ято, с которым видится в клинике, — собранного и неулыбчивого, его нечеловеческую скорость, легкость и красоту движений, пронзительный горящий взгляд и благородный блеск стали в его руках… Негромкое и твердое: «Вернись, Юки» — когда все уже кончено. — Хиёри, сестренка, — он тычет пальцем в Ято, и тот замирает с недоеденным куском пиццы во рту, кажется, уже пятым, — а ты вообще уверена, что это тот же самый бог?.. * * * Ничего не изменилось за эти полтора года — и изменилось все. Иногда Хиёри скучает по прежним беззаботным временам, когда любила Ято, не осознавая этого; по той легкости с которой она прыгала по электрическим проводам своих собственных чувств и эмоций — тоже, в каком-то смысле, полупризрак с забавным хвостом, резвящийся на тонкой грани. Осознание спустило ее с небес, а признание придавило к земле, и все провода отныне били током. Когда буря стихла, они с Ято остались одни под палящим солнцем неизбежности — и не знали, что делать друг с другом. Они пережили слишком много, чтобы теперь просто начать встречаться, как обычная парочка, и в тоже время — слишком мало, чтобы понимать, как им быть вместе. Границы дозволенного и запретного оказались смяты и сломаны, вспоминать и цепляться за них не имело смысла, и нужно было все начинать заново. Хиёри ощущает, как сквозь невинное и светлое желание быть рядом — помогать, оберегать, делить радости и боль этого мира — постепенно прорастает что-то новое: жадное, неумолимое и непобедимое. Она вдруг с болезненной ясностью видит все, каждую мелочь, каждый жест: как Ято запрокидывает голову, когда смеется, как упрямо сдвигает брови, как водит пальцами по губам в задумчивости или подпирает рукой щеку. Она залипает взглядом на тонких ключицах, виднеющихся в вырезе футболки, и длинной шее, когда он снимает свой дурацкий шарф, на узких босых ступнях и полоске бледной кожи над поясом штанов… Все это она видела и прежде множество раз, и ей всегда нравился Ято — нравился с того самого первого взгляда, это вовсе не новость ни для нее, ни для тех, кто вокруг, но почему-то именно сейчас она не может ни отвести глаз, ни посмотреть ему в глаза. Ято пропадает целыми днями с Юкине — выслеживает и убивает призраков или занят какой-то еще подвернувшейся «пятийеновой» работой. Найти его несложно: достаточно выйти из тела и поймать след — разлитый в воздухе запах любимого бога. Хиёри долго стоит на крыше и смотрит в серое низкое небо, а потом возвращается обратно в тело. Телефон тоже молчит. По вечерам Ято валится с ног от усталости и засыпает прямо за ужином. «Отвали от меня уже! У меня две недели не было выходных! — кричит Юкине так, что слышно внизу. — Ты даже хуже, чем Эбису! Только еще и нищеброд!» Что отвечает Ято не слышно, но вряд ли у него есть что возразить по существу. — Яточка с Юкине опять ругаются, — объясняет Кофуку очевидное. — Что-то Яточка совсем помешался на работе. Это на него так не похоже! — Да, — соглашается Хиёри, — не похоже. Юкине с громким топотом несется вниз по лестнице, на ходу влезая в рукава куртки. Он выглядит довольным — очевидно, последнее слово осталось за ним. — О, Хиёри, привет! Пойдем, погуляем? — А куда? — предложение заманчивое, они уже давно никуда не ходили вместе. — В парк, в кино, в торговый центр… да куда угодно! — А… а Ято? — Ну уж нет! Нечего ему портить мой выходной! Видеть его кислую рожу уже не могу! Когда Юкине уходит, Хиёри поднимается наверх — проведать Ято. Сам Ято, должно быть, совсем не хочет ее видеть, иначе спустился бы, но сейчас ей уже все равно. Ято сидит на полу, скрестив ноги, и едва поднимает голову, когда она входит. Выглядит он в самом деле неважно: уставшим и потерянным, словно от скверны или от тяжелых мыслей. На мгновение Хиёри пугается: что, если Отец вернулся? Или еще какой-то старый враг или долг?.. Но тогда бы Юкине наверняка что-нибудь знал. Она усаживается напротив. — Ты в порядке, Ято?.. Он берет ее руку в свою: у него жесткая, стертая рукоятью меча ладонь, но само прикосновение почти невесомо, и от него у Хиёри по позвоночнику пролетает щекотная прохладная дрожь. — Нет. Он смотрит на нее, и она видит в его лихорадочно горящих глазах отражение собственной жажды, надежду и безмолвную мольбу. «Помоги мне!» Сердце Хиёри колотится как безумное: она ощупью находит другую его руку, переплетает пальцы. Ято склоняется к ней невыносимо невообразимо медленно, оставляя шанс убежать, закричать, треснуть изо всех сил ногой или рукой — все, что может прийти ей в голову в последний момент, перед тем как… Хиёри почти забывает, как дышать. Они сталкиваются лбами прежде, чем их губы соприкасаются. Хиёри не сдерживается и фыркает от смеха, губы Ято дергаются в улыбке, он клюет ее в губы быстрым легким поцелуем и тут же отстраняется, чтобы оценить эффект. — Ну вот, теперь уже лучше. * * * — Ты рисуешь? А что? — Хиёри заглядывает Ято, полностью поглощенному своим занятием, через плечо. На почти законченном рисунке — женщина. Совершенно голая, если не считать коротенькой курточки, открывающей роскошную грудь с торчащими сосками, и сапожек на высоченных каблуках. И очень знакомая. — Ой, — не веря своим глазам, шепчет Хиёри. — Это же Бишамон?.. — Ага, она самая, — подтверждает Ято. — Похожа, да? Бишамон на рисунке лежит, закинув руки за голову; запястья и все тело обвиты тонкой плетью; смертоносный стальной наконечник покоится между бедер («Кинуха», вспоминает Хиёри, эту плеть зовут Кинуха), глаза полуприкрыты от неведомого блаженства, а на губах — манящая и немного хищная улыбка. — А… а почему она связана? — не находит лучшего вопроса Хиёри. — Это у Казумы надо спросить, — пожимает плечами Ято. — Хотя я бы эту нимфоманку тоже связал, чтобы руки не распускала!.. Он берет маркер потоньше и начинает аккуратно оттенять разметавшиеся светлые локоны. — Я почти закончил страницу, подожди немного, еще минут десять… Хиёри что есть силы впивается ногтями в ладони, пятится к окну, выпрыгивает на крышу и несется по скользким от дождя проводам, не разбирая дороги. «Хиёри, это не то, что ты думаешь!» «Хочешь, я его порву? «Сожгу?» «Съем?» «Это просто работа! Мне же нужны деньги!». «Меня Казума заставил!» «Прости, я больше так не буду!» … Сообщения и оправдания сыплются одно за одним, и Хиёри хочется швырнуть телефоном в стену. Да что с ней такое? Она же знала, что он выполняет и такие заказы, видела похожие картинки, почему же сейчас… Это и есть ревность? … «Давай поговорим». «Я под твоим окном». «Холод собачий». «Льёт как из ведра». «Мне конец». «Хиёри, пожалуйста». … Хиёри бросает взгляд на стекло, сплошь залитое водой. Уже почти темно. «Не хочу тебя видеть. И говорить не хочу. Проваливай», — наконец набирает она, надеясь, что теперь все закончится. «Я никуда не уйду». … «Я не уйду». … «Я не уйду». … «Не уйду». … «Я не…» … Хиёри не выдерживает: подходит к окну, все еще надеясь, что это просто идиотский розыгрыш, и он написывает ей из какого-нибудь в меру сухого и теплого места. Ято, мокрый до нитки, стоит внизу, в наступающих ледяных сумерках, и упрямо смотрит на ее окно, сжав в руке телефон, словно рукоятку клинка. «Уходи». «Нет». Даже отсюда ей видно, как тяжело ему дается это единственное слово, но он и не думает сдаваться. Хиёри проигрывает: дергает створки и распахивает окно. Ято приземляется на подоконник совсем не как обычно, а тяжело и шумно, и почти что падает в комнату. Вблизи все куда хуже, чем то, что он изображал: губы у него почти синие, с волос течет и с куртки — тоже, а на полу под ногами тут же расплывается лужа, и он, конечно, ничего, совсем ничего не может ей сказать, зато она слышит, как стучат его зубы. Хиёри разрывает от злости. — Пошли. Она заталкивает Ято в ванную и выворачивает воду на полную. — Раздевайся и залезай. — А? Так прямо? — он делается почти живого, нормального цвета. — Вот только не изображай, что чего-то стесняешься! — фыркает Хиёри. — И не думай, что я собираюсь на тебя смотреть! Она сразу выходит, оставляя его одного; находит большое чистое полотенце, достает из шкафа Масаоми старую футболку и тренировочные штаны и, приоткрыв дверь, не глядя бросает на пол. Все будет велико — брат выше и шире в плечах, но, в конце концов, это не ее проблемы. — Между мной и истеричкой ничего нет! — первое, что говорит Ято, когда возвращается из ванной. В одежде Масаоми он и вправду выглядит ужасно нелепо, но боевой дух снова с ним. Он усаживается на кровать напротив Хиёри. — И не было! — Ах, у тебя не было?.. — шипит Хиёри. — Еще бы! Она же тебя на дух не переносит! В глубине души Хиёри знает, что все не так просто, но не знает, радует это ее или делает только хуже. Да, Бишамон терпеть не может Ято, но это не мешает им с удовольствием напиваться вместе, сражаться плечом к плечу и делить тяжёлые, черные, как ночь, воспоминания... — Эй, ты же не думаешь, что я обманываю тебя, да еще и Казуму? Кем ты меня вообще считаешь?! — возмущение Ято так искренне, что ей на миг даже становится стыдно. Конечно, он не лжет, она знает это точно, но все равно… — Но ты рисуешь ее так, как будто… — Хиёри даже говорить это больно, но она заканчивает. — Как будто… очень хочешь. Ято хмурится, во взгляде замешательство — это ему в голову не приходило, — и опускает глаза. — Ну… не буду врать, что я не вижу ее… достоинств. Она сама все выставляет напоказ! Но так я могу нарисовать кого угодно, — он подпирает лицо ладонью и снова смотрит — внимательно и немного насмешливо, словно что-то прикидывая. — А хочешь, я тебя нарисую?.. — Нет! Не вздумай! — с ужасом отказывает Хиёри и лишь потом начинает думать о том, что… — Так это то, что тебе нравится? То, чего ты хочешь? — спрашивает она в конце концов. Все эти странные вещи в странных местах, сексуальные богини и развратные старшеклассницы, готовые обниматься с целой футбольной командой и выполнять желания за пять йен… — Хочу?.. * * * — Жарко как, — говорит Ято. Он развязывает шарф и снимает куртку и Хиёри чувствует облегчение и благодарность: она скользит ладонями вверх по предплечьям, плечам — в просторные рукава футболки, добирается до острых лопаток. Ято горячий, твердый, непонятный — неизведанная земля под ее руками. Он придвигается ближе, чтобы ей было легче, утыкается лбом в плечо. Хиёри слышит, как стучит его сердце — часто-часто, как ускоряется дыхание; он поворачивает голову и прижимается губами к ее шее и это так невероятно хорошо, так нужно, что она забывает на время свои собственные исследования, полностью полагаясь на его. В тот же день они попадаются. Слишком увлеченные друг другом, не слышат, как Юкине взбегает по лестнице и распахивает дверь. Он растерянно моргает, пытаясь осмыслить увиденное: Ято и Хиёри, их испуганные красные лица, распахнутую школьную блузку Хиёри, нежный сиреневый лифчик под ней, красиво очерчивающий небольшую округлую грудь. — Хиёри, эта грязная скотина, что, тебя лапает?! Да я его сейчас!.. — орет Юкине, когда все понимает. В ту же секунду Ято дергает Хиёри на себя, закрывая вид, и кричит через плечо с перекошенным от ярости лицом. — Юкине, чтоб тебя!.. Хиёри зажмуривается от невыносимого стыда и вжимается лицом ему в футболку, судорожно стягивая рубашку на груди. Юкине хватает ртом воздух, перепонимая все заново. — Ну вы и… — только и может выговорить он, а потом пулей вылетает из комнаты. Ято со стоном валится на пол и закрывает глаза. — Мелкий засранец! — рычит он. — Пусть только попадется мне сегодня! Трясущимися руками Хиёри кое-как приводит в порядок одежду. Потом мягко касается плеча Ято. — Да ладно тебе, — она ужасно смущена, но и злиться тут тоже глупо. — Юкине ведь не виноват, что мы… что мы тут… Конечно, он в шоке! Но ничего же страшного… Поговори с ним — и все. — Да-а-а?.. — зло и насмешливо тянет Ято сквозь зубы. И тут же стискивает пальцы на шее и шипит, когда боль волной прокатывается по его телу. Проклятье, она совсем забыла! Ято снова стонет, и Хиёри дрожащими руками гладит сведенные судорогой плечи и шею, надеясь помочь хотя бы немного. Но некоторые свои эмоции Юкине по-прежнему совсем не контролирует. Очень сильные эмоции. — Не страшно, говоришь? — усмехается Ято, когда боль немного отпускает. — Значит, придешь завтра на Омовение послушать про свои классные сиськи?.. Зная его богатую фантазию, послушать будет что! Хиёри каменеет, когда до нее доходит. Юкине ведь придется все-все рассказать… И то, что видел. И то, что он подумал. И то, что он почувствовал… — Дайкоку и Казума… ладно, с ними нормально, — бормочет Ято. — Но другие расскажут стерве… Кофуку все равно узнает… Томоне?.. Вот же проклятье! Если третьей шинки будет Маю, Хиёри никогда в жизни больше не сможет появиться перед господином Тэнзином. Если кто-то еще из Орудий Бишамон… что ж, тогда богиня войны получит долгожданную возможность поквитаться с Ято и за «чокнутую нимфоманку», и за его пьяный треп, и за пристальное внимание к ее собственным… И хотя этой мести Ято заслуживает как никакой другой, Хиёри все равно чувствует, что очень далека сейчас от женской солидарности. — Такемиказучи? Он в прошлый раз тебе помог… — осторожно предлагает Хиёри. — Таке? Да я лучше от скверны сдохну!.. Это как перед всей Такамагахарой… Ято пытается подняться; руки дрожат и Хиёри успевает подхватить его, прежде чем он валится на пол, и прижимает к себе что есть силы. — Ты не о том думаешь! — кричит она. — Да пусть себе слушают, сколько нужно, только бы вы оба были в порядке! — Куними, — еле шепчет Ято, но в его голосе радость, — вот кого надо позвать. Такое Эбису он не разболтает. — И правда, — с облегчением выдыхает Хиёри и даже улыбается. — Эбису как-то рановато. Но, может, обойдется? Ты все-таки поговори с Юкине. Я его сейчас найду! Ято удерживает ее за запястье. — Попроси Дайкоку, он найдет. И иди домой. Мы сами тут разберемся. На следующее утро Хиёри получает сообщение: «Пронесло! Но я простыл и все равно умираю». Ято лежит на чердаке, завернувшись в плед: у него свежая ссадина на правой скуле, жар, мутные больные глаза, совсем нет голоса и течет из носа. Хиёри заваривает ему имбирный чай, приносит упаковку бумажных платков, чистит мандарины и гладит по мокрым от пота слипшимся волосам. Ее уже почти не удивляет, что боги иногда болеют, как и смертные, но с Ято такого никогда не случалось, даже при его ужасающем образе жизни. Что, если это что-то очень опасное для него?.. — Яточка просто в прохладной ванной пересидел! — хихикает Кофуку и машет рукой. — Не грусти, Хиёрин! Ничего страшного, он скоро поправится! — Главное, чтоб яйца не отморозил, — ухмыляется Дайкоку и сует в рот новую сигарету. Лицо и уши Хиёри пылают. Конечно, это ведь дом Кофуку и они с Дайкоку знают все, что здесь происходит. Юкине возится во дворе с цветами и изо всех сил делает вид, что ее не существует. Хиёри решается подойти первой. Он краснеет при виде нее и поджимает губы. — Юкине… — начинает Хиёри примирительно, не зная толком, что хочет сказать. «Ято и я… мы…» — а что это «мы»?.. — Я в порядке, — прерывает он ее. — Получше некоторых! — и взрывается: — Хиёри! Как… Как ты это можешь с ним?! Он же полный отстой! Он твоего мизинца не стоит! Никчемный нищий мерзкий придурок!.. Трогает тебя грязными потными… Если Юкине сейчас не остановится — и все придется начинать сначала. — Не говори так! Ты же знаешь, что Ято… «Он совсем не такой» или «Не совсем такой» и «Ты ведь так не думаешь на самом деле», — вот что она хочет сказать. «Пожалуйста, не делай ему больно». Юкине умолкает. Хмурится и пинает ногой камешки на земле. — Да знаю я! — он оборачивается, смотрит долгим сердитым взглядом на чердачное окно и говорит негромко: — Еще он лучший. Самый лучший из богов. Так? — Так, — соглашается Хиёри всем сердцем. — Но он бы мог мне просто все рассказать, а не молчать как всегда!.. — злится Юкине дальше. — Я все равно знал, но… Почему он никогда ничего не говорит?! Он же, дебил, всю ночь просидел в воде, когда узнал, что Куними не сможет помочь! Они куда-то там улетели с Эбису… А мне… — Юкине часто моргает, — мне госпожа Кофуку ванну согрела. Хиёри больно дышать из-за колючего комка в горле. — Знаешь что, Хиёри? Пообещай мне одну вещь? — Юкине стискивает кулаки и глядит ей в глаза. — Если уж вы вместе. — Да, Юкине?.. — она готова пообещать почти что угодно: настолько верит, что это будет что-то хорошее и важное. Юкине снова оборачивается и застывает, глядя на дом. Хиёри следует за его взглядом. Ято, накрыв голову пледом, меланхолично наблюдает за ними из чердачного окна. — Заставь его уже мыть руки с мылом! — что есть силы орёт Юкине. * * * Ято думает и молчит. Это бесит и в то же время тревожит: в глубине души Хиёри надеется, что он скажет что-то, что успокоит ее, все объяснит и исправит. Но время идет, и чем дальше, тем больше она боится его угрюмой серьезности: это знак, что его память уже распахнула ворота в ад, быть может, даже более мрачный, чем Ёми. Пока он размышляет, Хиёри успевает принять ванну и переодеться ко сну; Ято также молча перебирается на подоконник, а она расстилает постель и, погасив свет, ложится: ссоры ссорами, но школу никто не отменял и не отменит. Хотя это всё все равно бесполезно — она никак не может уснуть и неотрывно смотрит на чернильный силуэт в рамке окна. — Откуда мне знать? Может — да, может — нет, — негромко говорит Ято то ли ей, то ли самому себе, когда она уже ни на что не надеется. — Отец всегда твердил, что у меня нет права самому хотеть чего-то для себя. Только выполнять чужие желания — для этого я и создан. Трэшовые додзи — это тоже желания, и в них я хоть что-то понимаю. А с тобой, Хиёри, — иногда совсем ничего… И постоянно лажаю. Это плохое объяснение и, наверное, еще худшее извинение, но все-таки повод спросить: — Ты что, так и будешь сидеть всю ночь? — А что мне делать? Одежда все равно еще мокрая, и там дождь, — помедлив, отзывается Ято. — Спасибо тебе, что приютила. Должно быть, это очень неудобно, думает Хиёри: затекут и шея, и ноги, и спина… Да и в комнате не слишком тепло. Она садится на кровати и отворачивает край одеяла. — Иди сюда. Тень в окне изумленно дергается: — Эй, ты это что?.. Хиёри снова злится: — Что бы ты ни подумал — прекрати немедленно! Или не начинай. Я тебя не прощала, запомни! Мне просто тебя жаль. — Окей, я понял, — смиренно соглашается Ято и слезает с подоконника. Хиёри поворачивается спиной, радуясь, что в темноте не видно, как горит ее лицо. Матрас прогибается, кровать чуть скрипит — и Ято молча устраивается рядом, спиной к ней. Спина у него холодная — она чувствует даже через ткань пижамы и его футболку — а ноги, наверное, совсем ледяные. Ято пахнет ее любимым фруктовым шампунем, стиральным порошком и самим собой. От этого всего Хиёри делается спокойно и уютно, и уже совсем не хочется злиться, а хочется развернуться, обнять, чтобы стало совсем-совсем тепло и окончательно хорошо. Или чтобы он сам обнял ее, прижал ближе и крепче, тронув поцелуем плечо. «Если я пожелаю счастья богу счастья, будет ли он счастливым?» — думает Хиёри, но у этой задачи нет шансов на ответ: засыпает она быстрее, чем все ее желания становятся слышны богу Ято. В конце концов, все успокаивается. На Ято невозможно злиться слишком долго, а, кроме того, выносить его утомительные попытки примирения куда сложнее, чем просто простить. — Хиёри, у меня для тебя кое-что есть. Подарок, — говорит он через пару дней, протягивая плотный белый конверт. — Только сейчас не открывай, лучше дома. Хиёри слушается, потому что подозревает подвох, а когда речь идет о какой-нибудь пакости, Ято всегда стоит доверять, — и уносит конверт с собой. А оставшись одна, открывает. В конверте всего один цветной рисунок. На этот раз на нем сам Ято — с растрепанными волосами, яркими горящими глазами и с неизвестным мечом в руке, который точно не Сэкки ни в одном из его обличий. Пальцы другой руки слегка касаются губ, изогнутых в наглой бесстыдной улыбке. Куртка накинута прямо на голое тело, на обнаженном животе — изящный намек на рельеф: самое откровенное хвастовство под видом скромности. Спортивные штаны едва держатся на бедрах, и под ними совершенно точно нет никакого белья, зато то, что есть, — определенно готово к бою. От этого всего Хиёри теряет дар речи, но тут же находит вновь: «…Ты самый самовлюбленный, бессовестный, тщеславный эгоистичный бог на свете!..» — хочет написать она, но пальцы не слушаются, промахиваются мимо клавиш. Черт бы побрал этого Ято! Она не может отвести от него глаз. Телефон тренькает. «Ну, как? Тебе понравилось? Это только обложка!» Хиёри прячет горящее лицо в ладонях — и все равно смотрит сквозь пальцы. Она собирает в кулак всю свою честность и храбрость, чтобы признать, что да, как это ни ужасно, ей нравится. Очень. «Тогда продолжай». * * * — Хиёрин, ты ведь у Яточки первая… — щебечет Кофуку и с удовольствием наблюдает за реакцией. Хиёри давится горячим свежезаваренным чаем, и Дайкоку хлопает ее по спине — как можно осторожнее, но все равно чувствительно. — Кофуку! Не пори чушь! –…взаимная любовь, — сладко улыбается богиня бедности. — А он у тебя?.. * * * К концу урока в телефоне уже больше полусотни сообщений: нытье, хвастовство, восторженные вопли, сердечки, смазанные фотки и дурацкие приколы — все то, что Хиёри просто терпеть не может. Но она знает, что там написано на самом деле. И что ей нужно ответить. Она закусывает губу, чтобы сдержать улыбку, и набирает. «Ято, я тебя тоже». И снова смотрит в окно.