Маленькая обитель: Лорды

Альсина Димитреску искренне гордилась двумя вещами в своей жизни — тремя послушными, красивыми, умными дочерьми и прекрасным садом, скрывающимся под замком. Пусть этим садом и являлись темницы, где пытали и мучали людей, но статная вампирша и ее девочки видели в этом лишь добычу сладкого и питательного сока, именуемого кровью. А чем моложе плод, чем слаще его сок. Жаль, что молодые плоды добыть было сложно — деревенские мамаши не желали расставаться со своими чадами, а чужаки с детьми в деревне появлялись не так уж и часто. Но сегодня Альсина была очень довольна и рада. И причины этому заключались в следующем: в поселение появилась чужачка. То была девочка лет восьми-девяти, которую приютила у себя какая-то сердобольная дура, кажется вдова рыболова по имени Иляна, нарушив запрет самой Миранды о том, что об любом чужаке вне зависимости от возраста и пола деревенские жители были обязаны сообщать лордам, а они уже на совете решали, что с ними делать. Женщина прятала в своей доме ребенка пять дней, пока девочка без разрешения Иляны не вышла на улицу, где ее заметил пастор, чьё имя Альсина не считала нужным запомнить. Он тут же доложил о том, что в деревне укрывают чужака, более того — лично передал девчонку лордам и занялся судом над Иляной. Пасторы, конечно, всегда любили угодить Миранде и её детям, но нынешний чуть ли не лез из кожи вон, чтобы подлизаться к владыкам. Во время решения своей судьбы малявка не рыдала, ни плакала, ни ныла — только злобно смотрела на собравшихся властителей и, насколько позволяли колодки, крутила ручку музыкальной шкатулки с рисунком глаза, играя довольно прекрасную мелодию. По этой причине забирать шарманку у девчонки не стали — в последнее время собрания стали немного унылыми. По итогу совета ребёнок перешёл в собственность Димитреску, к сильному раздражению Гейзенберга. Этот паршивый, грязный — наверняка ванну принимает раз в десять лет — самодовольный и невоспитанный мужлан, по недоразумению ставший любимчиком матери Миранды, всеми силами пытался заграбастать девчонку себе. Что касается Донны и Моро, то они молча наблюдали за перебранкой Карла и Альсины. Их роль в собраниях была формальной — они хорошо знали, что им достанутся лишь то, что не примут Димитреску и Гейзенберг, так называемые объедки. Ну или если им соблаговолит матерь Миранда, за ней всегда оставалось последнее слово. Но сейчас она была не в лучшем расположении духа — её оторвали от важных дел, а потому Миранда лениво слушала своих детей, изредка кивая. Хоть она и испытывала некоторую слабость к детям, но это не мешало ей проводить над ними эксперименты и отдавать их лордам на забаву. —И на кой хер тебе, ведьма, эта мелочь? — кричал тогда Карл, — не п… что воспитывать будешь, по глазам вижу — сожрать ее хочешь! — Жрут только животные и ты, Гейзенберг, — Альсина могла бы уступить Донне или Моро — они знали своё место и никогда не пререкались с ней, но Карлу, нагло забравшему у неё место любимого творения Миранды, она никакого спуска не давала, — что касается этой девочки… могу и заняться её воспитанием, по крайней мере, в отличие от тебя, она знает, что детям в присутствие взрослых нужно сидеть и помалкивать. Энджи, вечно дёрганная кукла Донны, расхохоталась и захлопала в ладоши. Альсина довольно улыбнулась. — У тебя и так трое паразиток имеются, обойдёшься, — от оскорбления своих дочерей Димитреску возмутилась настолько, что не смогла сразу ответить, — да и пусть малявка побегает, согреется у меня на фабрике, чем в твоих темницах мёрзнет. — Что ж это ты в воспитатели подался, дитя? — подняла брови Альсина, — и чему ты её учить собрался? Гейзенберг собрался было ей ответить, но в этот момент поднялась Миранда, утомленная перебранкой своих детей и желающая поскорее вернуться к работе. — Довольно, — сказала она, — я сделала своё решение. Димитреску. Это дитя в твоём распоряжении. О, как же злился Карл, услышав это. Но выражать словами своё недовольство не стал, хватило благоразумия. А Альсине в глубине души захотелось взвизгнуть от восторга — наконец-то этот пёс впал в немилость, раз матерь решила отдать чужачку ей. А когда вампирша узнала, что Миранда хочет позже серьезно поговорить с Карлом, то она едва себя сдержала, но с грацией, присущей её благородному роду, поклонилась и поблагодарила богиню. Уже в своём замке, сидя в кресле, задумалась, что делать с молчаливой девчонкой, которая в данный момент находилась в личных покоях самой леди. Она была худощавой, из одежды на ней были шорты-трусики, серая маечка и грязный кардиган. Девочка, сидя на полу злобно смотрела на высокую вампиршу и играла на своей шарманке, с которой не желала расставаться, кусаясь при любой попытки ее отнять. Ребёнок все ещё был в кандалах, цепь от которых аристократка держала в руках. — Знаешь, не прояви мой братец к тебе интерес, я бы с удовольствием отведала твоей крови, — задумчиво протянула Альсина, закурив сигарету на мундштуке, — но мне интересно, для чего ты ему понадобилась? Девчонка не ответила, только усерднее стала крутить шкатулку. — И тебе не надоело? Лучше прекрати, пока я не рассердилась, — Альсина продемонстрировала ребенку длинные и острые когти. Девочка тут же перестала играть уже начинающую действовать на нервы мелодию. Димитреску это понравилось, она за цепь притянула к себе малышку. — А ты начинаешь мне нравится, — аристократка подняла за подбородок голову ребёнка, — из тебя бы вышла очень хорошая леди. Так и быть, я не стану тебя есть. Думаю девочки будут рады младшей сестре. Стой на месте и не вздумай шевелиться. Альсина когтями осторожно разрезала стальные кандалы на руках девчонки, которая, не двигаясь, без тени страха взирала на сие действие. Но стоило девочке освободиться от оков, так она тут же рванула со всех ног в сторону двери. И ей бы удалось убежать от неожидавшей этого Димитреску, если б не врезалась в дверном проёме в служанку, несущей на подносе бутылку вина и фужер. От столкновения девушка не удержалась на ногах, уронив содержимое подноса прямо на старинный турецкий ковёр, оставив на нем большое пятно. — Леди Димитреску… — дрожащим голосом сказала служанка, трясясь от страха перед госпожой, — я… не хотела… прошу прощения… Ребенок снова попытался было улизнуть, но мигом оказался схвачен прислужницей. Альсина же в гневе поднялась с кресла и быстрым шагом направилась к ним двоим. — Ты очень разочаровала меня — она ткнула пальцем девочке в грудь, — впрочем зря я подавала надежды на то, что простолюдинка может иметь хорошее воспитание. Послушные дети не несутся сломя голову и тем более дожидаются, когда им разрешают уйти. Девочка сжала кулаки и попыталась вырваться из рук служанки. Она успела укусить Альсину за палец, за что получила по губам. — Это будет труднее, чем я думала, — Димитреску сложила руки на груди, после обратилась к поднявшейся служанке, все ещё державшей ребёнка, — отведи эту невоспитанную нахалку в темницу и помести её в особую камеру, а после иди ко мне и сотри это пятно с ковра. Ах да, принеси ещё вина. И ничего не рассказывай моим девочкам о том, что скоро у них будет новая сестра. Горничная, кивая как китайский болванчик, мигом унесла отчаянно сопротивляющуюся малявку, а Димитреску, массируя виски, подошла к лежащей на полу музыкальной шкатулке. Подняла, осмотрела со всех сторон и хмыкнула. Надо будет вернуть эту шарманку девчонке, когда будет нужда спуститься в подземелья. Пусть девочка и провинилась, но она все-таки глупый ребёнок, из которого все ещё можно воспитать достойного члена великого рода. А пока Альсина Димитреску насладится воспоминаниями о том, когда она и только она была самым любимым творением Миранды.

***

— Заходи, не бойся, Клаудия. Добро пожаловать домой. Девочка с косой и в желтом дождевике с хмурым видом смотрит на Донну, осмелившейся говорить не от лица Энджи. Беневиенто могла открыть лицо и подать голос лишь тогда, когда рядом находились только её куклы. Они не обидят. Они не кричат. Они подчиняются только ей. Они — её семья. Была у Донны и другая семья. Но они все отошли в мир иной, включая малютку Клаудию, упавшей со скалы. Сколько слез было пролито одинокой кукольницей на похоронах девочки, сколько бессонных ночей она провела, вспоминая трагедию. Миранда смогла утешить Донну и даже даровать надежду. — Я знаю, какого это — потерять дорогого человека, — говорила она, — но я знаю, как вернуть сюда и мою Еву, и твою Клаудию, Донна Беневиенто. С тех пора кукольница стала верной слугой матери Миранды. Выполняла все её поручения, лишних вопросов не задавала, с другими лордами общалась благодаря Энджи. Эта маленькая, забавная куколка, одетая во все белое, как невеста, была ее лицом и голосом для внешнего мира. Время шло, менялись года, но Донна все так же пребывала в вечном трауре, пока в один момент, собирая вместе с Энджи растущие в горах цветы, не увидела следующую картину: пара рослых ликанов окружила продрогшего от холода одетого в желтый дождевик ребенка, судя по выпавшей из-под капюшона косе это была девочка. При виде Беневиенто твари сделали подобие поклона и пододвинули ей свою добычу: пусть Донна и не выглядела устрашающей, но она была их владыкой, а значит ликаны были готовы ей прислуживать даже себе во вред. — Что, есть захотели?! — громко взвизгнула Энджи, ребёнок даже заткнул уши, просунув руки под накинутый капюшон, — а ну брысь отсюда! Вон! Вон! Вон! Пока кукла разгоняла ликанов, Донна подошла к девочке, спустила с её головки капюшон и обомлела. Малышка была похожа на покойную Клаудию как две капли воды: цветом глаз, длиной волос, формой лица, ушей и носа. Только у младшей Беневиенто волосы были распущенными, а у девочки они были заплетены в косу. — Клаудия? — впервые за много лет Донна подала голос, — быть не может… я так ждала тебя. Кукольница тут же заключила несколько опешившую девочку в тёплые, крепкие объятия. Так их и застала Энджи, закончившая гнать ликанов. Кукла не выразила ни ревности, ни гнева — будучи почти что частью тела самой Донны, она не могла противиться воле хозяйки, потому тоже обняла девочку сзади. — О, Клаудия, не бойся меня, — сказала Беневиенто, перестав обнимать недоумевающую девочку, — это же я, Донна, а это Энджи. Помнишь её? Ты так её обожала… а теперь она живая и может ходить, прыгать и даже говорить. Она может стать твоим лучшим другом. Идём домой, тут холодно, застудишься. Не обращая внимания на сопротивление, Донна взяла девочку за руку и повела в свой особняк. Энджи крутилась рядом, рассказывая вернувшейся Клаудии все, что произошло в деревне за время её отсутствия. И не будь Беневиенто так ослеплённой от радости, то она бы заметила, как напрягается ребёнок, смотря на куклу в белом платье. В своём старом особняке кукольница отмыла девочку, переодела в любимое чёрное платьице, расчесала ей волосы и напомнила Клаудии, что она не заплетала косу. Все это Донна делала без вуали на лице, испугав ребёнка немного обезображенным каду лицом. Но Беневиенто ничего этого не замечала — так она была счастлива. А дальше она приготовила любимое блюдо Клаудии — тушенные и фаршированные мясом кабачки. И Донна была удивлена, когда девочка, кривясь от отвращения, отказывалась есть это. — Что с тобой, Клаудия? — спросила Беневиенто, — плохо приготовлено? Ты же любила кабачки. Не капризничай, открывай ротик. Но девочка все равно не притрагивалась к пище. Тогда Донне пришлось пойти на крайние меры — она своей силой, полученной от матери Миранды, внушила малышке, что она вместо кабачков ест другое блюдо, и спустя несколько минут тарелка была пуста. Но вскоре до девочки дошло, что её обманом заставили съесть нелюбимое ей блюдо. Она схватилась за живот и выбежала из-за стола, но ее перехватила Донна. — Куда ты? Сейчас я умою твое личико и мы будем играть с куклами, как раньше. Забыла сказать, что сейчас не только Энджи живая — все куклы в доме такие. Помнишь, как ты, Клаудия, об этом всегда мечтала? Тут же из шкафов, с тумбочке и с полок слетелись все куклы, когда либо созданные Донной. Они начали плясать перед Клаудией, напевая о том, как долго они ждали друга по играм. Девочка взвизгнула, попыталась вырваться, пнула стоящих рядом кукол, за что ее отчитала Беневиенто: — Клаудия, нельзя так обращаться с друзьями. Они только хотят с тобой поиграть, как в старые времена. Когда весёлая игра была закончена, то Донна отвела Клаудию в ее комнату, где уложила спать, дав ей в руки Энджи. Сама старшая Беневиенто перед сном заперла входную дверь, снова заглянула к спящей малышке и сама отправилась в царство Морфея. Шли дни. Донна все так и не сообщила другим лордам и самой Миранде о том, что к ней вернулась Клаудия. Боялась, что её у неё заберут — Беневиенто, при всех своих душевных проблемах, отчетливо понимала, что девочка явно чужачка, что она не Клаудия и никогда не будет ею. Однако кукольница гнала эти мысли прочь из головы. По ее вине погибла Клаудия, и она не даст этому случиться снова. Нет нужды говорить, как сильно Донна опекала девочку: не разрешала ей выходить на улицу в любое время, следила за тем, чтобы ребёнок что-нибудь на себя не уронил, проверяла, ни заболела ли малышка и прятала от неё желтый дождевик. — Пойми, Клаудия, это все для твоего же блага, — говорила Беневиенто всякий раз, когда девочка непонимающе на неё смотрела. Малышка никак не могла понять, почему эта странная женщина зовёт её чужим именем и заставляет играть со страшными куклами? Уж лучше ходить по скалам и мерзнуть, чем жить в тёплом доме, где тебе не разрешают быть собой. Надо ли говорить, что ребёнок отчаянно сопротивлялся всем попыткам заставить его жить чужой жизнью. Она отпихивала от себя Энджи и других кукол, пыталась снова заплести косу, отказывалась есть любимые блюда Клаудии, искала дождевик и ключ от входной двери. Донне это не нравилось, но она не наказывала девочку большим, чем простым отчитыванием. У нее просто не могла подняться рука на Клаудию. Но всякому терпению рано или поздно приходит конец. Терпение Донны Беневиенто лопнуло, когда ночью девочка, до этого отыскав спрятанный ключ, нашла в кладовке ножницы и свой дождевик. Малышка могла бы просто открыть дверь и убежать из дома, где обитали страшные куклы, но ей захотелось отомстить. Она ножницам изрезала столь ненавистное и неудобное платье Клаудии, попортила одежду на многих куклах, а некоторые и вовсе разломала. Но стоило девочке только подойти к выходу, как она периферийным зрением мельком увидела, как что-то белое промелькнуло почти рядом. А затем малышка почувствовала яростное дыхание сзади. Она обернулась — перед дверью стояла Энджи, которая тут же на неё накинулась, отняла ключ с ножницами и схватила ребёнка за длинную косу, едва не сняв скальп. — Мерзавка! Паршивка! Самозванка! Дрянь! Притворщица! Паразитка! — вопила кукла, таща упирающуюся девочку к лифту, ведущего в подвал, — мы тебя приняли как родную, а ты так отплатила? Ну ничего, мы тебе зададим, уж так зададим, мало не покажется. Спустившись вниз, Энджи сильно толкнула девочку к ногам встретившей их Донны, держащей в руках лохмотья, бывшие некогда детской одеждой. Лицо кукольницы на этот раз было скрыто под чёрной вуалью. — Не смей мне больше попадаться на глаза, притворщица! — с этими словами Беневиенто бросила в лицо малышке, у которой из носа пошла кровь от столкновения с полом, лоскуты от платья Клаудию, а после пошла к лифту, оставив внизу в тёмном подвале девочку, которая с обидой и непониманием посмотрела на кукольницу. Донна Беневиенто печально опустилась в кресле. Где-то в подвале, крича от ужаса, девочка в желтом дождевике убегала и пряталась от своих самых жутких кошмаров, насылаемых кукольницей. Пусть побегает и покричит. Её не жалко после того, что она сделала. — Прости меня, Клаудия. Я так жду, когда мы снова сможем играть вместе.

***

— Ну же, малыш… вылезай. Дядюшка Моро тебя не обидит, нет… ты станешь большим… с… с… сильным… Мальчишка в синем свитере и ржавой колодке на ноге лишь сильнее забился в угол. Он спрятался под кроватью, куда горбатому и неуклюжему Сальваторе было нелегко достать рукой. Этого ребёнка уродливый владыка нашел в дрейфующей по озеру лодчонке. Утопленники уже хотели полакомиться нежным детским мясом, когда Моро в своей монструозной форме купался в холодной воде. Отогнав голодных покойников, лорд перенёс мальчишку в свою лачугу. Сальваторе всегда мечтал впечатлить матерь Миранду, например создав из деревенских жителях какое-нибудь совершенное существо. Увы, все эти эксперименты в большинстве своём заканчивались либо гибелью подопытных, либо превращением их в обычных ликанов или утопленников, что сильно огорчало Моро — такое Миранду не поразит. Однако несмотря на все неудачи, лорд не сдавался и продолжал работать. В один день до него дошло, почему все его опыты кончались неудачей — он же использовал каду на взрослых, чьи тела были осквернены алкоголем, курением, тяжким трудом или разными заболеваниями, мешающим подарку проявить свои свойства. А значит нужен ребёнок до двенадцати лет… да, из малыша получиться хороший сюрприз для матери Миранды. А его брат и сестры… они тоже будут поражены. В лачуге Моро дал ребёнку обсохнуть, а после закрыл в своей спальне — держать мальчишку в клинике пока нельзя, Миранда часто ее посещала, так сюрприз испортить можно. Достав из закромов банку с каду, горбун как можно скорее вернулся к мальчику, предвкушая то, как паразит займёт место в животике послушного и умного ребёнка, превращая его в совершенство. Но похоже малыш совсем не разделял настроение Моро. Стоило лорду зайти в спальню, как тот, сверкнув колодкой на ноге, залез под широкую кровать — подарок от брата Гейзенберга, сделавшего постель в обмен на несколько подопытных Сальваторе. — Ну же… будь умницей… это совсем не больно… — мальчик все равно не хотел вылезать, несмотря на все уговоры Моро. Горбун задумчиво почесал подбородок. Пусть он и проигрывал по уму остальным владыкам, но соображать он умел. И сейчас в его голове возник хитрый план: ребенок наверняка ничего не ел. Спустив с кровати меховое, пропахнувшее тухлой рыбой одеяло, тем самым перекрыв обзор мальчику, Моро, стараясь издавать как можно меньше шума, вышел из спальни, внимательно следя за тем, что там происходит. Он вынул из тайника крынку молока и пирожок с капустой — жители деревни каждую неделю оставляли перед домом Сальваторе тележку с подношениями. Неудивительно — владениями Моро была река, от которой зависела вся деревня. Разгневается лорд — не будет ни воды, ни рыбы, ни житья от кровожадных утопленников, любящих человеческое мясо. Потому горбуна предпочитали задабривать разными дарами, в основном хлебом, молоком, сыром, яйцами и мясом кур, свиней, овец — эти продукты лорд, чей рацион в основном состоял из рыбы, случайных людей или попавших под руку утопленников, просто обожал. И сейчас он себя еле сдерживал, чтобы не съесть тёплый вкусный пирожок и выпить сладкое, свежевыдоенное молоко. — Я знаю, что ты голоден, малыш, — Моро откинул одеяло, показывая мальчику угощения, — смотри, чем я тебя угощу. Вылезай, не упрямся. Ребенок стал отворачиваться к стене, чтобы не видеть и не чуять пирожок и молоко. У него давно сосало под ложечкой, но приближаться к страшному горбуну очень не хотелось — небось откормит и сам потом сожрет, без соли и перца. — Бедняжечка… ты напуган… ты слаб и не можешь себя защитить… иди ко мне… дядюшка Моро сделает тебя большим и сильным… как… Договорить Сальваторе не дал мощный стук в дверь, от которого затряслись стены в хлипкой лачуге. Горбун охнул и побежал открывать незваному гостю, коим оказался… — Брат Гейзенберг? — Да, это я, — недовольно сказал Карл. В руках он держал какой-то ящик, а потому в дверь стучал ногами, — впустишь меня или будешь на пороге держать, рыбья харя? На эту довольно обидную кличку Моро давно перестал обижаться — хоть Гейзенберг и был грубоват, но Сальваторе он не раз помогал. Не бесплатно, но все же. Войдя в хижину горбуна, Карл первым делом смахнул всю посуду со стола, к вящему неудовольствию Моро, и поставил на него ящик, оказавшийся обычным телевизором. — Смотри, что для тебя создал, — торжествующе сказал Гейзенберг, словно хвастающийся перед сверстниками подросток, — тебе ведь в лачуге делать нехрен, только и делаешь, что каду всаживаешь да в озере купаешься. Канал в этой коробке всего один, но тебе больше и не потребуется. — Н… но брат… в моем доме нет электричества… Карл усмехнулся — А оно тебе и не понадобится. Ящик и без него работает. Гляди, — он нажал на кнопку, и телевизор включился, показав сеть помех. Сперва Моро недоуменно посмотрел на брата, потом на экран… и больше не смог оторвать от него взгляд. Перед глазами горбуна появилось видение, как матерь Миранда с улыбкой смотрит на него, Моро, который качал на руках маленькую, пищащую сестрёнку… Еву… он ее старший и любимый брат… Карл, Альсина и Донна тоже здесь… тоже смотрят на малютку… — Тебе хватит, — Гейзенберг тут же выключил телевизор и Сальваторе начал недоуменно моргать, пытаясь понять, что с ним сейчас происходило, — нравится мой подарочек? — А?.. да… — Но, как ты знаешь, я ничего не делаю за просто так, Моро, — Карл пододвинул табурет и поставил на неё ногу, — ты должен мне отдать взамен что-нибудь. — Но… у меня нет ничего, брат… совсем… — замялся Сальваторе. Отдавать брату мальчишку не хотелось — ребёнок должен был стать его сюрпризом для Миранды. — Совсем ничего? — Карл наклонился к горбуну, у которого стали дрожать руки. — С… совсем… только подношения… но тебе они не понравятся. — У меня такое чувство, будто ты пытаешься от меня что-нибудь скрыть. И не только от меня, даже от самой Миранды. Говори, живо! — Не от Миранды… я лишь хотел сделать сюрприз… — Кого ты пытаешься на… а? — вздохнул Гейзенберг, — что ты прячешь, рыбья харя? Моро вздрогнул. Если брат его так назвал, то дело плохо. — Я… я… я… — замялся горбун, — я здесь, в своих владениях нашёл одного мальчика… у него синий свитер и… — Браслет на ноге, — закончил Гейзенберг, — где он? Сальваторе, перебирая пальцами, повёл за собой Карла в спальню. Но уже в коридоре им предстала цепочка мокрых следов, ведущая из спальни к лестнице, что вела в шахты — мальчишка, не будь дураком, вылез из-под кровати, взял выроненный Моро пирожок и, случайно наступив на пролитое молоко, убежал. — Нет… нет… нет, нет, нет, НЕТ! — если бы на голове Сальваторе росли волосы, то он бы их вырвал с корнями, — мой сюрприз… он удрал… куда ты, брат? — последнее относилось к Гейзенбергу, который, ничего не сказав, быстрым шагом направился ко входной двери, — ты ведь не скажешь Миранде? Пожалуйста, не говори ей, я ведь не хотел нарушать запрет, только у… у… удивить её… не говори… прошу… Но Гейзенберг, не обращая внимания на нытьё горбуна, покинул сырую лачугу, оставив телевизор на столе. Моро, схватившись за голову, долго не находил себе места, пока не решил включить телевизор, чтобы успокоиться. Когда спустя несколько часов телевизор выключился сам по себе, то Сальваторе Моро, пускающий по подбородку слюни, уже совсем забыл о мальчишке со ржавой колодкой на ноге.

***

— Зуб даю, подозревать начала! Завела меня к себе и давай спрашивать — где был, что делал и прочее дерьмо. И эта сука Димитреску такая довольная сидит, лыбится, как и остальные. Как же мне тогда захотелось им всем кишки выпустить, да нельзя, лицо держать надо. Ну что там говорить о плохом, сейчас дата хорошая… отметить надо. Карл Гейзенберг успел осушить не одну бутылку пива и сейчас уже был пьян, чуть ли не в хлам. Сидящий за накрытым всякими закусками столом Тощий человек кивнул, не меняя своего вечно равнодушного выражения лица. Он не ел, не пил и не отвечал немцу, но от него это и не требовалось, Карлу сейчас нужен был тот, кто мог его выслушать. Замеревший по стойке смирно мальчик с пакетом на голове жалобно смотрел на еду. Его живот крутило от голода, но шевелиться нельзя — ему было велено так стоять, пока не будет дана обратная команда. И то не факт, что разрешат прикоснуться к бутербродам, жареной курочке, плову с мясом, мититеям, запечённой рыбе, точитуре де пуи и прочим блюдам — Гейзенберг не поскупился, сходил к Герцогу и купил всю еду, что у него была. — А знаешь, что скажу, — Карл осушил бутылку и отбросил ее в сторону, — детей, всех причём, надо держать в железном кулаке. Чтобы боялись и уважали. Вот, взгляни на пацана — стоит смирно, к еде без разрешения не притрагивается. А все почему? Потому что я разрешения не давал. Эй, мелкий. Возьмёшь что-нибудь? Мальчик с пакетом хорошо знал, что стойку нарушать нельзя без команды, иначе последует суровое наказание. И хоть кушать хотелось очень сильно, но он продолжил стоять, к большой радости Гейзенберга. — Вот видишь, — сказал он Тощему человеку, который в ответ лишь кивнул, — умею я воспитывать. Ruehrt Euch! — и ребёнок, к его большой радости, теперь мог перестать стоять столбом. — Что, есть хочешь? — спросил у него Карл, — но-но, рано тебе ещё пока за стол садиться. Еду сначала заслужить надо. Hinlegen! Auf! Hinlegen! Auf! Hinlegen! Auf! Мальчик, до этого простоявший смирно чуть меньше часа, в глубине души возмутился, но команды стал выполнять. Пот начал литься по лицу, скрытому за бумажным пакетом. Силы покидали его, но он продолжал отжиматься под равнодушным взглядом Тощего и скрытыми за тёмными очками Гейзенберга, зная, что его будет ждать в качестве награды разрешение сесть за стол. — Все, заслужил, — спустя десять подходов сообщил Карл, — пакет подними, рот открой, закрой глаза. Ребёнок, немного недоумевая, подчинился. Тут же рука в перчатке засунула ему в рот бутерброд. Могло бы быть и вкусно, но из-за того, что до этого Гейзенберг копался в своих машинах, и все его перчатки были перемазаны в мазуте, бензине и других видов топлива, мальчика едва не вырвало, благо сдержался. — Можешь пацана дрыхнуть отправить, а? — сказал Карл Тощему, пока мальчик пытался проглотить потерявший вкус бутерброд, — а хотя нет, не надо. Ты за ним, говнюком этаким, и так все время следишь, чтоб не удрал. Сам отведу. Гейзенберг, пошатываясь, поднялся со стола, взял мальчика, в чьем желудке начались боли, за руку и проводил в очень маленькую комнатушку, где была одна кровать — и больше ничего. — Лежи, спи, — дыхнул перегаром на малыша Карл, — завтра у нас работы до хера и больше, чтоб не смел филонить. Когда Гейзенберг, напевающий под нос какую-то песенку и забывший закрыть комнату на ключ, ушёл, то мальчик, убедившись, что немец уже далеко, выскочил из комнаты, держась за живот и за поворотом, в укромном уголке, освободил свой желудок от отвратительной еды. Рвало его долго, а когда тошнота наконец-то прекратилась, то вновь вернулся голод. На пустой животик от жестокого Гейзенберга далеко не убежишь, но еду, оставшуюся после застолья, можно было взять только в его комнате. Идти туда мальчику не хотелось, но выбора не было — есть хотелось так сильно, что, казалось, еще немного — и желудок начнёт сам себя переваривать. Дойдя до дверей покоев немца, благо они были не так уж и далеко, мальчик услышал очень громкий храп — Гейзенберг, пьяный в хлам, лёг спать. Ребёнок обрадовался, можно будет проскочить мимо, подкрепиться, а дальше сбежать на волю, подальше от всего этого кошмара. Осторожно, на цыпочках, стараясь не смотреть на спящего Гейзенберга, малыш крался к столу, где все ещё остались недоеденные яства. Хотя можно было и не красться — Карл храпел так громко, что перебивал все остальные звуки. Ух и набросился же на блюда голодный мальчик, когда наконец дошёл до стола! Ещё никогда он так вкусно и сытно не ел, с тех самых пор, как сам того не понимая оказался на этой фабрике. Этот день обещал быть таким хорошим — а когда малыш и вовсе раз и навсегда покинет фабрику, то это будет лучшим днём в его жизни. — Вкусно? — от голоса Карла, стоящего за спиной, у малыша по спине пробежали мурашки. Увлекшийся едой, он не заметил, что Гейзенберг, благодаря каду быстро трезвеющий, сколько бы бухла он не выпил, проснулся, увидел его, сидящего за столом, взял широкий ремень, столь ненавистный ребёнку по многим причинам, и подошел к нему сзади. — Бежать потом будешь? — наигранно доброжелательно спросил у ребенка Карл, сложив ремень пополам. Мальчик, дрожа и удерживая во рту куриное мясо, кивнул, — ну раз так, то знаешь, что тебе полагается. Значит так — сейчас все уберёшь со стола, посуду вымоешь, а после живо ко мне. Да не вздумай копошиться, у меня терпение не безгранично. Чуть позже, домывая тарелки под надзором Карла Гейзенберга, мальчик улыбнулся под пакетом. Пусть ему потом и влетит, но то, что он наконец-то наелся досыта, того стоило.