Эй, Эйвери!

      - Эй, Эйвери! - девчонка в мантии Рэйвенкло улыбается и машет ему рукой.       Её зовут Синтия, и они встречались еще до Хогвартса. Эйвери помнил, как первый раз увидел её. Их представили друг другу чистокровные родители. Кажется, это был званый ужин по случаю годовщины свадьбы четы Розье - хороший повод познакомить детей с друг другом. А потом, глядишь, и поженить...       Маркус Эйвери никогда не воспринимал её - эту угловатую смешливую девчонку - как возможную партию. У неё была безупречная родословная, очаровательные каштановые кудряшки выше плеч и даже, вроде бы, лёгкий, приятный характер, что редкость среди аристократов. Но, во-первых, Эйвери впринципе мало думал о помолвке (всё же ему было совсем не много лет), а во-вторых, Син Аббот была больше похожа на мальчишку. Такого забавного паренька с кучей идей в голове, с неугасающей улыбкой до ушей, с большими, сияющими карими глазами. Да, Эйвери всегда знал, что Синтия хорошая и что она просто есть. И никогда не представлял её чьей-то - а тем более своей - невестой.       Общались они нечасто. Поступив на разные факультеты в школе чародейства и волшебства, здоровались, встречая друг друга в коридорах, или сталкиваясь где бы то ни было еще.       Синтия всегда произносила своё фирменное "Эй, Эйвери!", а он улыбался и отвечал "Привет, Син". Это было привычно, обыденно. И казалось, что так будет всегда.       Но всё, конечно, изменилось.       Тёмный Лорд становился всё активнее. Он вербовал сторонников среди старшекурсников, и многие с радостью вступали в ряды Вальпургиевых рыцарей. Лорд говорил дельные вещи, поднимал жизненно-важные проблемы. Он ратовал за сохранение традиций, за чистоту волшебной крови... Лорд был умелым политиком, и за ним пошли многие. Маркус тоже.       Атмосфера в Магической Британии накалялась. Выбрать сторону было необходимо каждому. Выбрать, сражаться или бежать.       Абботы выбрали последнее. После пятого курса они увезли Син, свою дочь, во Францию, чтобы та доучивалась в Шармбатоне. И это было, как потом оказалось, единственно верное решение. Потому что самая лучшая война - та, которой нет. Нет хотя бы в твоей жизни.       Перед отъездом на континент Маркус и Син, конечно, попрощались. Он с лёгким сожалением проводил глазами удаляющийся силуэт девушки, которой было уже почти шестнадцать лет. Её фигура стала более женственной, порой Эйвери замечал, что на неё откровенно засматривались парни.       "Пусть смотрят, - думал Маркус без капли ревности, - я их понимаю. Она похожа на солнышко, и на неё приятно смотреть."       Синтия и правда будто светилась изнутри. Только перед самым отъездом Эйвери заметил с удивлением и даже испугом, что глаза его знакомой уже не источают привычного сияния. В них он увидел тревогу и затаённую боль. И первый раз с невероятной силой ощутил: кажется, начинается гроза.       Предчувствия не обманули. Проклятая буря разразилась. Маркус оказался в самом её эпицентре. Отец, Эйвери-старший, во всём поддерживал политику Лорда, и если бы Эйвери даже очень захотел, он вряд ли смог бы отвертеться от представления Повелителю. А потом от рейдов, после которых у Маркуса не было сил даже пошевелиться. После которых его колотила дрожь и еще неделями снились реки крови, жестокие, никому в общем-то не нужные глупые смерти, снилась всепоглощающая темнота, от которой никак не получалось избавиться. От постоянных круциатусов, которые обезумевший Лорд щедро раздавал и врагам и последователям. И в конце концов от Азкабана.       Его приговорили к пятнадцати годам, но было очевидно, что продержаться там столько лет просто невозможно. Эйвери был уверен, что умрёт. Он не знал, радоваться этому или нет: с одной стороны, он определённо устал от жизни, устал от вообще от всего, с другой - малодушно боялся смерти, в глубине души лелея надежду, нелепую надежду непонятно на что.       Эйвери был совсем один. Его отец умер пару лет назад, а мать Маркус почти не помнил - её не стало, когда ему не было и четырёх лет. Камера, в которой он оказался, тоже была одиночной. Даже за стеной стояла мёртвая тишина. И это убивало, как, впрочем, и промозглая сырость, и ледяной ветер, и близость дементоров и до смешного скудное двухразовое питание, годившееся разве что в качестве издёвки...       Но окончательно забыться и погрузиться в небытие тоже не получалось.       "Ты вроде умираешь, но так медленно. Что может быть хуже?" - думал с горечью Эйвери. Он не знал, как облегчить свои страдания и просто ждал, не способный на что-то еще. Измученный, сломленный, отчаявшийся.       Каждый новый день в Азкабане был похож на предыдущий. Не происходило ровным счётом ничего. Разве что порция еды могла оказаться меньше, чем обычно, или наглые крысы пробирались в камеру, пытаясь устроиться в импровизированной постели Эйвери, сооружённой из тряпья, ветоши и соломы. Маркус отгонял их из последних сил, но знал, что победа когда-нибудь и, наверняка, очень скоро, останется за ними. Ему было тяжело даже сидеть. Целыми днями он неподвижно лежал в углу, чувствуя, как от холодного, влажного пола немеет больная спина. Иногда заключённый заходился в приступах страшного кашля, будто разрывающего его изнутри. Пару раз после такого затяжного кашля у него темнело в глазах и тогда сознание ненадолго покидало его.       Но однажды произошло кое-что примечательное. Ночью тревожный сон Маркуса был прерван самым неожиданным образом. Эйвери почувствовал, как его руку в области запястия жжёт. Причём жжёт невероятно сильно и непонятно почему. Это точно была не метка. Вообще все предположения на этот счёт, пришедшие Эйвери в голову, он счёл несостоятельными, и стал ждать утра, чтобы посмотреть, всё ли в порядке с рукой визуально. Странное ощущение не желало проходить и не давало заснуть.       "Может, я чем-то заболел? - думал Эйвери, - Скорее всего, так и есть. Только я совсем не понимаю, что именно это может быть."       Утро в заключении отличалось от ночи лишь тем, что позволяло увидеть смутные очертания немногочисленных предметов, да ветер снаружи завывал чуть менее устрашающе. Серое, безрадостное начало нового дня никогда не приносило ничего хорошего. Да и как может существовать что-то хорошее здесь, в окружении дементоров?       Но сегодня страдающий от пустоты и бездействия Эйвери был не против наступления утра. Как только начало светать, он тут же принялся вглядываться в место жжения, распространявшегося всё выше по руке. И его усилия были вознаграждены: Маркус увидил, как на бледной коже приступают очертания тёмно-бордового цветка и рядом - еще пары бутонов.       - Это глупо, - неверяще прошептал Эйвери в сумрак камеры, - этого не может быть...       О, он знал, что с ним! Слышал о том, что в роду Эйвери есть это проклятие, но всегда думал, что оно обошло его стороной... Однако длинные стебли с шипами, все яснее видневшиеся на руке, опровергали его былую убеждённость. Их наличие значило лишь одно - у него очень невовремя появился соулмейт.       Как-то, сидя в библиотеке отцовского мэнора (Эйвери почему-то никогда не чувствовал себя как дома в его огромных мрачноватых залах, даже в своей комнате на втором этаже - она была тоже слишком большая и холодная), любознательный мальчик наткнулся на описание особенностей его древнего рода. Здесь было многое о дарах, которые часто наследуют Эйвери, о характерных чертах внешности, присущих представителям этой фамилии, о достижениях предков, об их истории. О семейных проклятиях.       К примеру, Маркус узнал, что, вступая в брак не по любви, Эйвери не могут иметь больше одного ребёнка, и что в старости они часто сходят с ума, хотя, конечно же, гораздо реже, чем Блэки. В целом, ничего совсем страшного там изложено не было, но вот на последней странице описывалось последнее и самое необычное проклятие его рода:       "...Если суждено наследнику Эйвери встретить свою судьбу, и если магия захочет, чтобы они были вместе, на теле наследника будут появляться цветы, покуда он не воссоединится со своей половинкой. Ибо нет сильнее мага, чем дитя любви двух предназначенных друг другу... "       Далее было указано, что такое случалось всего два раза за всю продолжительную историю рода, причём еще никогда подобное не привело ни к чему хорошему. Трагично закончились судьбы Элиота и Тристана Эйвери, которые не смогли отыскать своих предназначенных и погибли от остановки сердца: проклятие медленно, но верно убивало хозяина, доставляя мучения в виде нестерпимого жжения и боли. Магия жестоко обращалась со своими избранными.       "Теперь я точно умру, - подумал Эйвери, разглядывая как распускается второй кроваво-красный бутон на запястье, - И всё же...кто моя предназначенная? Вряд ли я об этом узнаю."

***

      Промозглой нябрьской ночью Синтия проснулась в холодном поту. Кошмарный сон, скорее похожий на видение, послужил причиной этого пробуждения. Сердце мисс Аббот колотилось как бешеное. Несмотря на осеннюю прохладу, проникавшую в спальню из приоткрытого окна, девушка чувствовала, что ей не хватает воздуха. Она задыхалась, судорожно вцепившись в край одеяла, тщетно пытаясь прийти в себя.       Волна боли и отчаяния, захлестнувшая разум волшебницы в этом чудовищном сне, поразили её до глубины души. Она не верила, что это просто плод её воображения, генерация мозга, хотя часто в последнее время страдала от не слишком приятных сновидений. Они преследовали её и во Франции, но по возвращении в Англию, усилились и умножились не меньше, чем в два раза. Но этот сон... Нет, это было что-то иное. Слишком реальное и пугающее.       Она видела место, мрачное и холодное. Ей чудилось завывание ветра и шум волн, разбивающихся о крутые каменные бока острова. А еще она чувствовала кого-то, кто находился там. Чувствовала его боль, его опустошённость.       Син не была глупой. Догадаться, что место, которое она по какой-то причине увидела ночью - это Азкабан не составило труда. Но почему ей вдруг приснилась самая страшная магическая тюрьма, она не понимала.       И как бы сильно не задело девушку ночное происшествие, утром, отвлекшись на повседневные дела, она забыла о нём. Забыла ровно до следующей ночи.

***

      ...Серые стены давили, из щелей ледяными потоками сквозил северный ветер, не оставляя ни единого шанса хоть немного согреться. Дементоры почему-то активизировались и сновали туда-сюда, словно уродливые лохматые тени. Благо, существа не подлетали к Эйвери слишком близко: видимо, он давно перестал представлять для них интерес, ведь счастливых воспоминаний или хотя бы намёка на них у узника совсем не осталось.       Бледный, осунувшийся, с потрескавшимися, синими от холода губами, с отросшими ниже плеч спутанными волосами - именно таким он был, и именно таким предстал в очередном видении Синтии Аббот.       Да, теперь она видела его. Всё ещё не могла понять, кто этот смутно знакомый ей человек, но хорошо различала его черты. Она слышала его насадный кашель, смотрела с замиранием сердца, как этот мужчина слабо ворочается на своей жалкой подстилке на каменном полу, как отчего-то держится за запястье, пытаясь унять всё сильнее разгорающуюся боль...       - Кто ты? Кто ты? Кто же ты?! - кричала Синтия, сидя, сжавшись на кровати. По её лицу стекали капельки пота, она мелко дрожала, а на глаза наворачивались слёзы.       Она встречала этого человека! Теперь и утром она не могла не думать о нём. Оставалось ждать следующей ночи, в надежде узнать что-то еще. Что-то важное, без чего Син теперь просто не сможет жить.

***

      Маркус безучастно глядел, как кровавые цветы распускаются на его плече. Теперь вся рука была покрыта узором из ветвей и листьев. Острые шипы на стеблях растений терзали плоть изнутри. Иногда Эйвери замечал как на коже выступают капельки крови. Он ослаб так, что не мог есть. Даже чтобы утолить жажду приходилось предпринимать колоссальные усилия. Обычно, чтобы просто взять жестяную кружку с мутной, желтоватой водой, Эйвери собирался, по меньшей мере, два часа. Конечно, он перестал надеяться. Просто существовал, периодически впадая в полубессознательное состояние. После особенно затяжных приступов кашля, из его рта тонкой струйкой стекала кровь. Всё было хуже некуда, в голове не осталось ни одной связной мысли, кроме почему-то одной, становящейся всё более навязчивой:       "Кто она? Кто эта чёртова предназначенная?"       Обидно было умирать, так и не узнав этого.

***

      Пустой дом сводил Син с ума. Она давно жила одна и привыкла к этому: родители умерли, едва она закончила школу, братьев и сестёр не было, замуж она выйти не успела. Что до друзей, то девушка часто вспоминала времена, когда у неё были верные товарищи, подруги, с которыми всегда можно было поболтать о ерунде, множество знакомых с разных факультетов... Всё это было в Хогвартсе, было давно и уже начинало предательски стираться из памяти.       В Шармбатоне Синтия тратила гораздо меньше времени на общение и не спешила сходиться с новыми людьми. Будто бы своё сердце она оставила в Англии вместе с теми безоблачными деньками её детства, вместе со всем, что она потеряла из-за проклятой войны.       Так вот, за эти два дня, чередующиеся с ночами, приносящими на своих чёрных крыльях пугающие видения об Азкабане, Синтия поняла, что больше не может выносить одиночества. Оно вдруг стало ощущаться так остро, что терпеть его было практически невыносимо.       Решив развеяться, волшебница договорилась о встрече с Фелицией Булстроуд, своей школьной приятельницей, весёлой, чуть полноватой брюнеткой со Слизерина, которая уже приглашала её встретиться, видимо, в надежде спастись от того же одиночества. Судя по её письмам, девушка почти не поддерживала связей со своими бывшими сокурсниками. Да и многие из них умерли, а кто-то...       "...Кто-то стал последователем Волан-де-Морта и сидит в Азкабане, - вздохнула Синтия и тут же нахмурилась, - Может, я смогу узнать о том человеке из снов?"       И вот в пять вечера, в кафе у Фортескью, встетились две молодые девушки, брюнетка и шатенка, одетые в дорогие мантии по последней моде Магической Британии. Они немного неловко поздоровались и заказали по десерту, постепенно погружаясь в беседу - первую их беседу за последние шесть лет.       - Хорошо выглядишь, Синтия, - сказала Фелиция, с любопытством разглядывая свою собеседницу, - Раньше ты была симпатичной, но такой смешной, - она слабо улыбнулась, - А теперь тебя смело можно назвать красоткой.       - И ты, Фел, признаться, похорошела, - сделала ответный комплимент Аббот, - Тебе очень идут длинные волосы.       - Нам с тобой, на самом деле, крупно повезло. Сейчас половина из тех, кто учился с нами в Хогвартсе в лучшем случае выглядят сильно старше своего возраста, а в худшем - мертвы... Что же сделала с нами эта война?...       - Ведь многие, особенно слизеринцы, теперь в Азкабане. - осторожно начала Синтия.       - Это так, - подтвердила Фелиция и поёжилась, - И не все, кто там оказался, заслуживают такого наказания.       - Я вообще не знаю, кто может заслуживать подобное. - тихо сказала Син.       - Да, но некоторые из них просто не имели выбора. Я помню, как давило на нас старшее поколение: они то помнили Того-кого-нельзя-называть еще вменяемым, не таким, каким он стал потом. Я сама чудом избежала вступления в ряды его последователей, мой отец хотел, чтобы я присоединилась к сторонникам Лорда. А уж что говорить о наших мальчишках! Считалось постыдным не оказаться в самой гуще разгорающегося конфликта. И, конечно, важно было быть на правильной стороне...       - И теперь все они там.       - Те, кто жив.       - Такая жизнь, по-моему, не лучше смерти. - с горечью произнесла Синтия.       - Да, но всё же... - задумчиво сказала Булстроуд, - У них есть какая-никакая надежда. Пока ты существуешь на этом свете, многое можно исправить, многое способно произойти. Кто знает, вдруг мы еще увидим кого-нибудь из них?       - Но чтобы выжить в Азкабане нужно, чтобы произошло чудо. - с сомнением парировала мисс Аббот.       - Так то оно так, только я слышала, - Булстроуд понизила голос до шёпота, - что многие избежали заключения благодаря обыкновенным взяткам. А кое-кто сильно сократил срок. Нотт тот же. Ну, Малфой, конечно, отвертелся. Вдруг еще кто-нибудь сможет освободиться подобным образом? Родственники там решат помочь...       - Всё может быть. Ты, наверное, права, надежда лучше смерти. - задумчиво произнесла Син.       - Жаль только родственников у многих не осталось, - добавила Фелиция, - Это даже странно: всё поколение наших родителей сгорело за какие-то жалкие несколько лет. Даже не верится, что это случайность. Как только ты улетела во Францию, не стало и моих стариков, и Абраксаса Малфоя, и родителей Яксли, Мальсибера, Эйвери... Мерлин, как будто какое-то проклятие начало действовать! - воскликнула Фел.       - Эйвери. Маркус Эйвери. Я его помню, - вдруг спала с лица Синтия, - Неужели и он...? - она не закончила и широко раскрытыми глазами в немом вопросе уставилась на брюнетку.       - В Азкабане.       - Не может быть... Он же не мог стать преступником, это какая-то ошибка!       - Он точно не был фанатиком, если ты об этом, - ответила Булстроуд, - но его отец, как и многие, поддерживал политику Лорда. К тому же, мы все были глупыми слепцами, наивными детьми и верили не в те вещи, в которые следовало.       - Мальсибер тоже был нормальным парнем...       - Да. Он мне долгое время нравился. - смутилась Фелиция.       Недоеденное мороженое таяло в креманках. Чай, который заказали девушки, давно остыл. В голове Синтии появлялись и исчезали, подобно падающим звёздам, всё новые и новые мысли. И главное, её терзало одно мучительное подозрение.

***

      Следующей ночью девушка долго не могла заснуть. Она беспокойно переворачивалась с боку на бок, в волнении думая, что скоро, возможно, увидет.       Наконец, ей удалось погрузиться в беспокойный, неровный сон, сразу же обрушивший на неё порцию боли и безысходности.       Она видела мужчину в грязной тюремной робе. Ветхая одежда не скрывала его правую руку, и на ней были видны кроваво-красные цветы. Синтия была готова поклясться, что чувствует исходящую от них смерть. В эту ночь ей удалось разглядеть заключённого куда лучше, чем в предыдущую. И теперь она точно знала, кто это.       - Эйвери. Эйвери! - кричала она во сне, захлёбываясь от подступивших к горлу рыданий. Она пыталась докричаться до него, пробиться сквозь тяжесть этого ужасающего кошмара для того, чтобы он понял, что она здесь. Ей так хотелось, чтобы Маркус услышал её и хоть на секунду перестал биться от лихорадки на полу этой проклятой тёмной камеры.       Синтия никогда не думала, что будет так отчаянно переживать за Эйвери, хоть и относилась к нему очень неплохо - как, к, пожалуй, по-своему дорогому другу, пусть и не очень близкому.       Но теперь её всецело захватила единственная мысль - " хочу, чтобы у него всё стало хорошо". И чем больше это казалось невозможным, невыполнимым, тем сильнее возрастало дурацкое желание.       ...На следующий день Синтия наводила справки о заключенных, находящихся в Азкабане.

***

      Днём 15 ноября обессиленный Маркус Эйвери спал, как убитый. Ему, еле живому, было плевать на всё. Боль, которую приносили злосчастные цветы, давно стала нестерпимой. Добравшись до горла, проклятые стебли сдавливали его, заставляя Эйвери стонать от мучительного бессилия. Рядом с ним на полу теперь всегда были капли свежей крови. Вместе с ними его неумолимо покидала жизнь.       Пару раз ночами он видел непонятные образы. Списывая их на бред воспалённого мозга, он всё же не мог не заметить, что каждый раз происходит примерно одинаковое: Эйвери смутно, будто сквозь туман, видел девушку. Девушку, которая произносила его имя, звала его. Которую он, кажется, когда-то знал. Странно, но сил размышлять об этом абсолютно не было. Маркус старался ни о чём не думать. И у него получалось.       Днём 15 ноября Синтия Франческа Анна Аббот стояла на пороге фамильного мэнора, теребя тяжелые серебряные ключи в нервно подрагивающих руках. Она прощалась с родным имением навсегда, продав его примерно на четверть дешевле настоящей цены, зато быстро и без лишнего шума. Она ощущала лёгкую грусть: всё же здесь девушка провела большую часть своего детства. Сколько тёплых воспоминаний было связано с поместьем у Син! Это было место, где жили её любимые родители, где так явственно можно было представить шорох платья её матери, спускающейся по винтовой лестнице в гостиную. Где был её обожаемый сад с чудесными фруктовыми деревьями и изящными деревянными скамеечками...       "Нет. Не думай об этом, - мысленно приказала себе девушка, - Родители всё равно уже умерли, а кое-кому, возможно, ты еще в силах помочь."       Да, Синтия твёрдо решила, что продаст поместье и переберётся в более скромное жилище - небольшой двухэтажный домик у речки, оставленный ей в наследство покойной матерью, урождённой Макмиллан. И сделает это лишь с одной целью - чтобы попытаться выкупить свободу того человека, который так стремительно ворвался в её сны меньше недели назад.       Пусть это было безрассудно. Пусть глупо. Но Синтия знала, что никогда не простит себе, если не совершит этот шаг. В конце концов, разве можно сопоставить ценность каких-то, пусть и немалых, денег и ценность жизни её друга?       "Нельзя." - знала ответ Синтия. И делала то, что показалось бы любому чистейшим безумием.       Промозглым днём 15 ноября многое должно было измениться.

***

      Мисс Аббот шла по длинному тюремному коридору, изредка вздрагивая, когда дементоры приближались к ней слишком близко.       Договориться с начальником Азкабана оказалось куда проще, чем она представляла: только заслышав сумму, предложенную Синтией и получив клятвенное заверение, что никто не узнает, что заключенного Маркуса Эйвери в тюрьме на самом деле больше нет, он тут же дал распоряжение сопроводить мисс Аббот на нужный уровень и подготовить всё для того, чтобы та смогла тайно забрать нужного узника.       Находиться в Азкабане было очень тяжело, и девушка не представляла, как осуждённые проводят здесь месяцы и годы.       Подходя к двери, ведущей в камеру номер 311, в которой должен был находиться Маркус, она сгорала от нетерпения и непередаваемого волнения. Ей скорее хотелось увидеть его. Но это было одновременно и очень страшно.       - Пришли. Здесь. - доложил мрачный смотритель, сопровождавший Синтию весь путь, - Вы можете зайти, мисс, если, конечно, не боитесь. Примерно через полчаса приготовят лодку, которая доставит вас до точки, из которой можно аппарировать.       - Хорошо. Тогда я внутрь. - ответила мисс Аббот и на ватных ногах перешагнула порог камеры.

***

      - Эйвери, эй... Эйвери...       Снова его зовёт девушка. Но на этот раз голос звучит отчётливее, реальнее, чем обычно.       - Маркус, эй, ты слышишь меня?       Эйвери чувствует, как чья-то рука осторожно касается его плеча.       "Что за ерунда? Мне кажется?... " - недоумённо думает он, с трудом раскрывая глаза и пытаясь сфокусировать взгляд.       Когда зрение проясняется, он широко раскрывает глаза от удивления. Перед ним, опустившись на колени, сидит Син. Синтия Аббот, его старая школьная знакомая. Повзрослевшая и, кажется, очень красивая. Почему-то он сразу её узнал. Тёмные глаза девушки горят на бледном лице, кудри спадают на высокий лоб. Она тревожно и внимательно смотрит прямо на него.       "Я умер." - думает Эйвери, когда его бережно укрывают тёплым пледом.       "Умер." - повторяет он, когда слышит обещания, что теперь всё будет хорошо.       "Определённо умер" - уверен Маркус, потому что не может по-другому объяснить происходящее.       Но когда Синтия берет его руку, покрытую кровавым цветочным узором в свою, пальцами задевая переплетенные между собой стебли с острыми шипами, все бутоны и уже распустившиеся растения вмиг рассыпаются на неровные, уродливые осколки, которые тут же растворяются, обдавая израненное тело приятным исцеляющим теплом.       "Проклятия больше нет, - поражённо понимает Эйвери, - я всё же жив..."       И вслух произносит отвыкшим от речи, непослушным голосом:       - Син... Синтия. Моя предназначенная.       Многолетний кошмар отступает. Вместо ожидания смерти приходит новая жизнь. Жизнь с той, с которой Эйвери соединила сама Магия.       - Эй, Эйвери, я люблю тебя. - шепчет Синтия.       И Маркус улыбается впервые за долгие годы.