Слишком разные

Когда Самсон видит бегающего по утрам Каллена, он задёргивает засаленную занавеску и бормочет под нос ругательство. Самсон ненавидит его всего: от кончиков вьющихся волос до подошв начищенной обуви, ненавидит то, как он хмурится, рассматривая выуженную из почтового ящика газету, синий галстук с узорчиком и даже то, как он выгружает пакеты с продуктами из багажника своей машины. Каждый раз, как Самсону кажется, чересчур аккуратно. Самсон ненавидит его, но знает наверняка, когда в окнах его дома выключается свет, когда именно он выходит бегать, когда паркуется. Ещё знает, что каждое Рождество к Каллену приезжают родители и сестра, и они мило празднуют за накрытым большим столом. Да, однажды он наблюдал под окном, не дольше пяти минут. Может, около десяти. В отличие от Каллена, Самсон никогда не празднует Рождество. Единственная ассоциация с кануном праздника — вечера с пьянчугой-отцом, его бесконечные упрёки и ругань, «а вот если бы твоя мать была здесь». Впрочем, эти традиции не особо поменялись, ведь даже теперь, когда его отец давно мёртв, Самсон садится у ящика и напивается до отключки. Самсон знает Каллена одновременно плохо и хорошо. Около года назад они даже, работая на одну фирму, здоровались в коридоре, только вот Каллен был гордым носителем звания работника года в офисе, а он — недотёпой-охранником, что матерился на барахлящее радио и тупил, пока наконец-то не вылетел. Вот почему Самсон ненавидит Каллена. Каллен, в отличие от него, везунчик, высокомерный сноб, и уж наверняка бы поморщился, ближе его узнав. По крайней мере, так легче думать, чтобы не поддаваться назойливым мыслям о нём. Спасает это с попеременным успехом — когда Самсон дрочит, он просто не может не вспоминать о его руках, светлых волосах, линии подбородка. Если он ищет порнушку, он ищет ту, где блондин трахает брюнета. Он клянётся себе в том, что это ничего не значит. Ему никогда не нравился Каллен, всё это просто такая странная неприязнь. Они слишком разные. В этом Самсон абсолютно, всецело уверен. Однажды он пьёт со своими приятелями. Их даже приятелями тяжело назвать — собутыльники и барыги, такие же долбоёбы, как и он сам — у всех серые круги под глазами и ни грамма дружеских чувств к нему, но ему и не надо. Когда Самсон пьёт, он любит рассказывать небылицы, в особенности о сексе, и в этом какая-то глупая гордость и ни крупинки правды. Тёлка с выкрашенными в грязно-зелёный цвет волосами приподнимает проколотую бровь, вяло интересуясь, кто этот счастливчик, а у Самсона-то на уме лишь одно, вот он и бросает: «сосед». Все смеются в ответ, и сидящий рядом мужик почти больно бьёт его по колену. — Врёшь… Видел я твоего соседа. Ребята вроде него к тебе близко не подойдут. — Даже если мы и не трахались, — сердито отмахивается Самсон, — с чего ты взял, что у меня нет шанса? Они спорят минут пятнадцать, потом решают, что ладно, к херам, и продолжают пить в местном баре. Уже пьяный в доску Самсон клянётся, что будет с Калленом. На спор плетётся, пошатываясь, в частный тату-салон, второсортное заведение в трейлерном парке, где неумелый мальчик набивает ему на заднице «КАЛЛЕН». — А теперь ты подкатишь к нему! — орёт ему на ухо кто-то из этих дебилов. — Ну давай, хуже точно не будет! И когда он мнётся у порога соседского дома, пряча замёрзшие руки в карманы, ночной воздух бьёт ему в голову, отрезвляя и возвращая всё на круги своя. Он отчётливо сознаёт — это просто недоразумение, такое же, как сама его жизнь, да ещё теперь задница болит дико, и далеко не так, как хотелось бы. Никого из этих уродов вокруг не волнует, добьётся ли он успеха — чем жидче он обосрётся, тем веселее им будет. Он, блять, старше Каллена лет на десять, он пьяный и грязный, ну и как потом взглядом встречаться с ним, игнорировать эти его приветствия перед домом? Если они вообще продолжатся… Он посылает разочарованных дружков, а сам кое-как тащится домой, где, не включая свет и не разуваясь, падает на кровать. Через пару недель он стоит, прислонившись к нагретому солнцем боку машины, потягивает пиво и смотрит на то, как дробятся в реке розоватые отблески. Это окраина города, здесь много деревьев и мало людей. Он сам не знает, зачем приезжает сюда раз в неделю, не бросает помятые банки на землю так, как привык делать в городе, как будто бы это вдруг важно и что-то меняет. Когда Самсон едет назад, слушая что-то грустное и глупое по радио, он может думать только о том, что устал от работы уборщиком в вечно набитой битком забегаловке. Что лучше, наверное, умереть, чем прослыть неудачником с этой татухой на заднице. Почти моментально, как если бы он был услышан какими-то высшими уебанами, вдруг западает педаль на стареньком El Camino. Он не успевает ни вскрикнуть, ни выматериться — машина, повинуясь неудачной попытке вырулить на обочину, вписывается в ближайший фонарный столб. Самсон приходит в себя, потому что саднит переносица. Смотрит в перекошенное зеркало заднего вида и видит — в крови подбородок, рот, треугольник майки, выглядывающий из-за воротника клетчатой рубашки. Часть капота, конечно же, всмятку, и хочется выть от досады: он выплачивает кредит за эту пропёрданную развалюху. Теперь-то он точно главный неудачник города. — Вы в порядке? — слышится где-то сбоку. Самсон вздрагивает, прежде чем медленно повернуть голову. Устало гадает о том, не ошибся ли, ведь такое не может быть правдой. Но это правда. Вот он, живой, настоящий, в сером осеннем пальто. Перед ним Каллен Резерфорд — он стоит в свете фонаря, нимбом окаймляющим его волосы, смотрит обеспокоенно и внимательно. Самсон тихо смеётся от чувства стыда и окончательного осознания абсурдности происходящего. — В полном, — цедит он, после чего посылает сквозь зубы, затем прикрывает глаза. Десять, девять, восемь, семь… Вот теперь он откроет глаза, а Каллен уже укатил домой, и здороваться больше точно не будет, ну разве что губы свои бесподобные поджимать брезгливо. Оно, наверное, к лучшему. Но, хрен знает почему, Каллен сдаваться не думает. Каллен берёт его под руку, вытаскивает из машины, ведёт к своей. Для Самсона всё как в тумане, страннее не придумаешь. В машине у Каллена играет какая-то музыка, вроде, даже хорошая — Самсон не в состоянии толком вслушаться и решить точно. Может, Каллен его не узнал? Это было бы очень удобно. Самсон страшно боится вопросов, которые тот ему может задать, но ведь он и не спрашивает, утверждает: — Потерпите, скоро приедем, — и протягивает упаковку бумажных платков. Мягкий тон и манеры Каллена вводят Самсона в ступор. Он не помнит, когда к нему обращались так. Каждый, от его начальника до почтальона или прохожего, уверен в том, что с ним ни к чему церемониться — видимо, нечего в нём уважать по их мнению. Каллену разве есть что? Они добираются до дома Самсона в молчании. Каллен паркуется, смотрит с сомнением на его жилище, на покосившийся скелет антенны, на дом, кое-как надстроенный вокруг трейлерного фургончика. Самсона злит этот взгляд. Сноб, в который раз думает он, мерзкий лицемерный сноб. Он не хочет оставаться в долгу и поэтому шарит по карманам штанов, надеясь найти хоть что-нибудь. Напрасно. В карманах фантик, в который завернута старая пожёванная жвачка, чек за какой-то фастфуд в придорожном кафе, ключ от дома. Ничего больше. Каллен приподнимает бровь, потому что, кажется, понимает, но вдруг улыбается. — Не откажетесь заглянуть на чай по-соседски? Самсон хмуро разглядывает свои колени, и злость проходит, сменившись чувством неловкости. — Ну да, можно. Наверное. Он не понимает, зачем Каллен зовёт его. Разве что это очередной из его грязных снов, но тогда почему они до сих пор не трахнулись на капоте машины Каллена? Почему так болит разбитая губа, ноет переносица? Если это сон, то какой-то дурацкий. Такое ему не снится. Каллен заранее просит прощения за "небольшой беспорядок". Самсон усмехается краем рта, вспоминая свои занавески, о которые он тушит догорающие окурки, слои пыли на полках и мягкие игрушки, которые получаешь за чеки на покупки в супермаркете через дорогу. Вроде и стрёмно, да только выбрасывать жалко. Его любимая — жёлто-коричневый пёс с ушами разной длины. Оказавшись в просторной светлой прихожей, Самсон торопится расшнуровать и стянуть драные кеды — слишком уж чистый здесь пол, хотя Каллен твердит, что это необязательно. Самсон сразу жалеет, уронив взгляд на свои носки: один, полосатый, вполне себе, но второй, чёрный, весь потёртый. Ещё эта дырка в нём, из которой выглядывает большой палец с нестриженым поломанным ногтем. Стыдно до ужаса. Каллен делает вид, что не обращает внимания, но с трудом прячет улыбку, совсем не снобскую, а другую — Самсон не может её понять. Они направляются в кухню. Самсон оглядывается по сторонам, удивляясь — слишком уж много растений, картин, и всюду порядок, вон даже книги стоят на полках по сериям или авторам. Здесь красиво и не воняет невесть где затерявшимися объедками, и Самсон вспоминает сейчас, что в далёком детстве хотел жить так же, только что-то пошло не так. Как всегда у него что-то пошло не так. — А здесь можно вымыть лицо, — Каллен кивает на дверь, очевидно, ванной. Самсон по привычке думает огрызнуться в ответ — он не так уж и давно умывался. Вовремя вспоминает, что нос расквасил. Да, хорошо, что не стал наезжать — очень глупо бы вышло. Наверное, даже нечестно. Каллен терпеливо выжидает снаружи, пока Самсон грубо размазывает, смывая, кровь по лицу. Его почему-то подташнивает от волнения. Он бросает взгляд в зеркало над раковиной, видит своё бледно-серое лицо с запёкшейся кровавой корочкой на губах, и ему грустно, но в то же время смешно оттого, как нелепо он смотрится в этом уютном доме. Каллен приносит Самсону одну из своих футболок на смену запачканной кровью. Футболка Каллена висит на нём, а ещё она фиолетовая с милым принтом-барашками. Самсон смотрит недоумевающе совершенно то на неё, то на Каллена, а Каллен улыбается, вынуждая его почувствовать себя ещё более более глупо. И хорошо. Каллен сообщает, что чай уже ждёт. Вообще Самсон любит чай, особенно сладкий, но ленится делать дома — он ставит чайник, потом забывает о нём — вода стынет, и так много раз подряд. Он уже плохо помнит, какой он вообще на вкус, этот чай, а тут перед ним на столе и кружка, и даже ложечка маленькая. Почему-то вдруг вспоминается далёкий хрен знает какой год, когда он пил чай в гостях у подруги, макая в него печенье. Печенье тогда размокло и провалилось в кружку — в итоге он пил эту липкую жижу, делая вид, будто всё в порядке. Каллен тоже предлагает ему печенье, но Самсон не хочет повторять былые ошибки, не при нём точно — он с хмурым лицом грызёт печенье отдельно, стараясь смотреть только в кружку — куда угодно, вообще-то, только бы не на Каллена. Самсон позволяет себе смотреть только на его руки — и видит, что тот, между прочим, макает печенье в чай. Тихо так, что слышно, как ложки позвякивают о бортики кружек, и вопросы, которые время от времени задаёт Каллен, вопреки ожиданиям нисколько не раздражающие. Каллен не спрашивает унизительно и свысока о том, где он теперь работает, не спрашивает и о том, как он будет чинить машину. Из-за этой чуткости Самсон чувствует себя жижей из обвалившегося в чай печенья — такой же бесформенный и беспомощный. Совсем недавно он всей душой ненавидел Каллена. Представлял, как при первой удачной возможности грубо к нему полезет, выведет из себя, и тогда, может быть, Каллен трахнет его по-жёсткому. Или ударит его по лицу. Ну хоть что-нибудь. А сейчас он сидит рядом с Калленом, настоящим, заботливым, тёплым даже. Калленом, который улыбается по-доброму и смеётся, когда Самсон пялится на печенье, которое он только что макнул в чай. — Кое-какие из детских привычек бывает сложно перерасти, — уточняет Каллен, вроде смеясь, а вроде и извиняясь за что-то. Ресницы у него светлые-светлые в тёплом свете лампы. — Даже если печенье почти всегда обваливается в кружку. Глупо, наверное, да? — Нет, не очень, — бормочет в ответ Самсон, а сам вспыхивает отчего-то и пьёт свой чай большими неосторожными глотками, почти обжигая горло. Каллен что-то рассказывает ему о планах на лето, о том, как он год назад на пляже потерял наручные часы, а потом нашёл их встроенными в песочную ратушу у самого берега. Самсону всё это почему-то кажется интересным, хотя он терпеть не может пляжи, наручные часы и песок. Когда они допивают чай, Самсон мнётся, стоит нерешительно у стола. Надо как-то поблагодарить, а вроде слова застревают в горле, царапают больно. Пора уходить, но совсем не хочется — и тут будто нарочно начинается дождь, за какие-то тридцать секунд превращаясь в ливень. — Ничего, — говорит Самсон и чувствует себя почти виноватым, так, как будто бы это он призвал этот сраный дождь. — Мне недолго идти, а футболку я завтра верну. Каллен качает головой, внезапно посуровев. Что-то есть очень странное в том, какой он заботливый. Приятно странное. Возбуждающее. — Для того, чтобы этот день стал ещё лучше, тебе не хватает вымокнуть и простыть? У меня на втором этаже есть свободная комната, если хочешь. Я не люблю настаивать, но… я настаиваю. А потом он говорит ещё что-то. Ещё. И Самсон даже при желании не разобрал бы, что именно, потому что его изумление и смущение переливаются через край — он не может понять, зачем Каллен всё это делает. Он, конечно же, мог бы ему отсосать в знак своей благодарности, и охотно, да только как бы он смог предложить такое, когда слова каменеют, еле сформировавшись? Каллен Резерфорд для него слишком чистый, далёкий, хороший — чёрт знает как умудрился из сноба стать ангелом за один вечер. Он отпирается, но несмело, потому что сам мечтает остаться, потому что с Калленом так тепло и уютно, как-то даже правильно, а дома его и не ждёт никто, только пицца, которая со вчерашнего вечера не в холодильнике, ну и чёрт с ней, пускай тараканы съедят, это не впервые. Каллен настойчив, Самсон нерешителен, и нет ничего удивительного в том, что минут через десять он занимает чужую душевую кабинку и моется медленно, отходя от этого потрясения. Даже тёплая вода не помогает расслабиться, не говоря уже о проклятом прекрасном запахе Каллена, который повсюду здесь. Самсон дрочит грубо, как будто себя наказывая, стиснув зубы, не пропуская ни звука сквозь них. Он чувствует себя самым грязным поганым ублюдком, как будто кого-то это волнует. Самсон моется впервые за неделю, и моется тщательно, даже волосы моет, потом залезает в непривычно мягкую постель в одних своих глупых семейниках и футболке Каллена, и джинсы в кои-то веки не скидывает рядом на пол, а неуклюже складывает на стуле. Здесь странно засыпать, никакая пружина не впивается в бедро, бельё свежее, а на матрас никогда ещё не проливали пиво. Перед сном Самсон думает о Каллене — пытается как обычно, чтобы хоть что-то было по-старому, но кажется себе недостойным одних лишь мыслей о том, как Каллен трахает его на этой самой кровати. Через час Самсон просыпается, ощущая прикосновение к своей шее. Каллен сидит у кровати, держа в руках галстук. — Тише, — вполголоса успокаивает он Самсона, целуя в лоб мягкими горячими губами. — Спи, Самсон. Совсем скоро всё будет в порядке. Ведомый его нежным голосом, Самсон закрывает глаза и хочет что-то спросить, но становится слишком поздно. А галстук-то, сука, тот самый. Синий с узорчиком. *** Каллен сжёг одежду Самсона на заднем дворе среди аккуратных клумб и грунтовых дорожек, а останки захоронил по частям у той самой реки, где он так любил коротать вечера, встречая закат. Это прощальный подарок Самсону — чтобы он навсегда оставался там, где ему спокойнее всего. Если быть реалистом, Самсона едва ли хватятся в ближайшее время. На работе, скорее всего, решат, что он просто ушёл в запой. Каллен ищет именно таких — тех, кого никто не хватится — ищет, чтобы как следует одарить. «Ты такой идеальный». Так говорят Каллену друзья и коллеги, семья и возлюбленные. Это неправда, вот только они никогда не узнают об этом. Не узнают об уголке его сердца, что отведён странной жажде заботиться ради того, чтобы после добить. Тяге к тем, кто мечтает о собственной смерти — не меньше, чем о спасении. В доме Каллена есть укромный подвал, где у самого входа висит картина — растянутая по холсту выделанная кожа. На ней еле угадывается надпись «Каллен». Кстати, с ошибкой — всего одна «л». Несмотря на это, Каллен всегда смотрит на неё с умилением — этот трофей так и кричит о любви к нему. И это взаимно. Так этого несчастного одинокого человека никто никогда не любил. Они слишком разные. Самсон даже представить не мог, насколько.