Воскресный вечер

Снова этот глухой стук и усталые вздохи за дверью. — Линда... ты дома? - кряхтит кто-то с порога. Линда стоит в полутьме прихожей, туго стягивая поясок своего махрового халата и опираясь плечом о стену. Усталость не позволяет сделать и шага в сторону двери, и поэтому она лишь внимательно рассматривает бездвижные туфли, аккуратно выставленные у стены, да бросает взгляды на ручку, которую кто-то с упорством дергает снаружи. — Линда? - снова слышится с той стороны как-то сбивчиво и громко, что невольно понимаешь, что дверь, по сути, - это единственная защита от всего худшего в ее жизни. Все происходит в точности так же, как было вчера, позавчера и как непременно будет завтра, и от этого, к сожалению, уже никуда не денешься: остается лишь стоять и ждать, делая вид, что тебя нет дома и тем самым оттягивая самое плохое настолько, насколько позволяют убитые нервы. Кошка, накормленная и чистая, загадочно смотрит на дверь своими большими глазищами. — Открой, пожалуйста, я... - его прерывает затяжной приступ хриплого кашля. Линда вздыхает, поправляет волосы, слегка мокрые на кончиках после душа, и все так же стоит в бесцельном ожидании, прекрасно зная наперед, что произойдет в ближайшие несколько минут. Если повернуть голову чуть влево, то можно увидеть безжизненную гостиную, в которой все выглядит так, словно кто-то тщательно замел следы после жестокого убийства. Линда опять все утро прибирала здесь привычный погром и расставляла на диване маленькие декоративные подушки: две по углам, одну посередине. Она поджимает губы, будучи полностью уверенной, что завтра ей предстоит сделать ту же работу, и снова переводит томный взгляд на дверь. — Пожалуйста... Я знаю, что ты думаешь, я... Звук слегка приглушенный, но знакомый до смешного. Линда думает о том, что случится, если на этот раз она не откроет дверь, и понимает: будет только лучше. Она наконец сможет проспать целый день с гордой уверенностью в том, что наутро не придется убирать осколки бутылок и смятые бумаги, стирать запачканные чем-то липким костюмы и ломать голову над тем, как вернуть свое супружеское счастье. Ей не придется вставать ни свет ни заря, чтобы приготовить завтрак на двоих, который будет выблеван в первом же сортире, когда наступит похмелье, не придется зажимать рот рукой и плакать чуть ли не в себя каждую ночь, чтоб не дай бог разбудить спящего рядом с собой виновника всех ее проблем, и она сможет впервые за эти годы действительно пожить для себя, а не просто для галочки и чужого одобрения. Но сейчас она слишком слаба и беспомощна, хотя для себя она прекрасно знает, что предпринимает уже последние попытки с этим смириться. Линда вздыхает в последний раз, тяжело подходит к двери и поверженно открывает защелку. В прихожую, словно слон в посудную лавку, тут же вваливается Феликс: помятый, взъерошенный и, разумеется, пьяный. Его рубашка, тщательно выглаженная ею еще вчера, снова напоминает половую тряпку, а развязанный галстук алой змеёй висит на шее. — Привет, Линда... - улыбается он через силу, чувствуя на себе ее печальный взгляд и лениво стягивая с ссутуленных плеч новое пальто. - Я на работе задержался, там бумажки, все дела, ну, сама понимаешь. Если бы бумажки! Коньяк, рюмка и какая-нибудь случайная закуска. Это они уже проходили. — Вот оно как, - саркастично вздыхает Линда. - А ты знаешь, который час? — Ну... Часов десять? - жмет Феликс плечами, искренне пытаясь скрыть свою нетрезвость, хотя знает, что актер из него все равно никудышный. От него за три версты несет каким-то кислым и душным запахом, как это обычно и бывает в подобные воскресные вечера, а движения снова кажутся какими-то вялыми и заторможенными. — Нет, Феликс, - Линда заправляет за ухо прядь своей изящной рукой, слегка огрубевшей от домашней работы. - Сейчас два часа ночи. Феликс, ты слышишь? В его затуманенном взгляде проскальзывает какое-то чувство, и он виновато смотрит в пол, словно несмышленый щенок. — Ах, да... - пытается он оправдать себя хоть чем-то, заведомо зная, что попытка выйдет неудачной. - Я оставил на работе свои наручные часы, завтра, может, заберу. Вот и не знал. Засиделся, с кем не бывает... В ответ Линда устало кивает головой в сторону гостиной и говорит: — Ты забыл часы на столике. Еще вчера. И Феликс специально прячет глаза, вешая пальто на крючок и проверяя карманы будто бы за какой-то надобностью, но нащупывает там лишь свой кожаный бумажник и мятую листовку с открытия какой-то парикмахерской, которую ему сунули на улице еще несколько дней назад. — А, спасибо, я-то уж думал... - мямлит он, поправляя съехавшие с переносицы очки. - А ты это... чего не спишь? Линде на глаза снова наворачиваются слезы, и она начинает часто моргать, чтоб ни в коем случае себя не выдать. Она быстро осматривается и понимает, что кошка куда-то убежала то ли от испуга, то ли от неприязни. Они молчат, застыв в дверном проеме, и громоздкая тишина давит на больное. Кому на достоинство, кому на совесть. — Ты опять пил. Феликс решается поднять на Линду взгляд, но перед глазами все плывет. Ему так сложно стоять на ногах, и хочется просто плюхнуться прямо тут, уснув беспробудным сном. — Нет, ты что?.. Конечно нет. А потом его снова пробирает хриплый кашель, и Линда чувствует, как челюсти сами собой сжимаются от злости. Она вспоминает, как недавно, с полчаса простояв перед зеркалом в ванной и глядя в свои опустевшие глаза, она решилась подойти к Феликсу и вновь предложить ему свою помощь, пока тот, развалившись на кровати, пил кофе и читал номер несвежей газеты. Она мягко села на край, долго и изучающе смотрела на него, а потом сказала свое заученное наизусть: «Феликс, пожалуйста, давай обратимся куда-нибудь», на что тот отстраненно бормотал: «Нет, ты что? Я же не болен. Я сам... Я скоро сам. Обещаю». Линда и не помнит, сколько времени прошло с того момента, но и это, и все другие свои пустые обещания он даже не пытался исполнять, а только пил, пил, пил без остановки, приползая домой аж под утро, пока она в который раз пересчитывала количество роз на включенном абажуре и даже не думала ложиться спать. Она действительно любила Феликса, любила так, что даже была готова мириться с его пристрастием первое время, но сейчас на это просто не оставалось сил. Сейчас ей хотелось забиться в угол и заходиться в бесконечных истериках по двадцать четыре часа в сутки. — Кого ты обманываешь, Феликс? - настойчиво и даже слегка жалобно говорит Линда, изо всех сил стараясь держаться и вызвать у мужа чувство стыда хотя бы своим наигранно уверенным видом. Когда она произносит его имя, у Феликса внутри что-то каждый раз опрокидывается. Ему стыдно, действительно стыдно, и он не может выдавить из себя ни слова. — Почему... - запинается Линда. - Почему ты продолжаешь это делать? Ты не видишь? Разве ты не видишь, что... — Линда, я правда не пил! - машет руками Феликс, по невнимательности задевая стену ладонью, и они оба прекрасно понимают, насколько он жалок в своих попытках оправдаться. Он просто не рассчитывал на то, что будет так внезапно застигнут неспящей поздней ночью женой врасплох, поэтому пытался выкрутиться всеми возможными способами, которые приходили в голову. Он не знал ничего — может, она не еще не ложилась, зная, что Феликс скоро придет пьяный с работы, а может она и спала, и он разбудил ее стуком в дверь, но иначе он не мог: недавно он где-то посеял свои ключи от дома, и боялся ей об этом сказать. Обстоятельства просто вынуждали его нарушать ее покой, и он ненавидел это больше всего на свете. — Тебе что, этого мало? Тебе мало моих уговоров? - закипает Линда, дыша глубоко и чувствуя подкатывающий к горлу ком. - Ты же сам видишь, как твоя жизнь катится по наклонной, и ты считаешь нормальным продолжать это? Ты слышишь меня, Феликс? Ты слышишь меня? А Феликс молчит, и Линда знает — он не слышит. Когда она выходила за него замуж, она была так влюблена и ветрена, что даже представить не могла, как скоро все ее надежды вдребезги разобьются так же, как разбиваются бутылки по ночам о пол их кухни. Жизнь с Феликсом обещала быть идеальной, и казалось, что счастье будет длиться вечно, хотя сейчас, по прошествии лет, длится вечно одна лишь печаль: неизгладимая, гнетущая, серая печаль, начало которой было положено незаметно, а конца, наверное, толком и не существовало. С самого начала эти отношения были чем-то странным, нездоровым, совершенно не внушающим доверия, и Линде удалось понять это только сейчас, стоя перед пьяным мужем в халате спустя много лет замужества, которые она загубила на попытки строить из комков грязи типичную нормальность, и проклиная небеса за то, что они позволили ей докатиться до такого безвыходного положения. Бедная, бедная женщина. — Посмотри, кем ты стал, Феликс, - говорит она с нажимом, стараясь сохранить лицо. - Посмотри на себя. Тебе, наконец, нравится? Ты доволен... доволен своей жизнью? Просто подумать страшно, кем ты был раньше, и что ты сделал с собой сейчас. Понимаешь? Это же ты сделал. Не я. «Линда Кранкен» звучало так красиво, так заманчиво и лестно, но сейчас превращается в гадкое клеймо, от которого вряд ли теперь отмоешься. У Феликса слипаются глаза, и он искренне надеется, что не отключится прямо сейчас. Он глубоко дышит, гипнотизирует тяжелым взглядом чистый ковролин и надеется, что скоро проснется от этого нагнетающего кошмара. — Линда... - говорит он, неуверенно протягивая руки к жене, чтобы приобнять за плечи и создать хотя бы иллюзию того, что у них все хорошо, но она делает нервный шаг назад, словно ошпаренная. — Не трогай меня! - вскрикивает она, и, чувствуя, как горячая слеза стремительно скатывается вниз, рассекая щеку, смахивает ее рукавом халата. Эти слова даются ей на удивление легко, хоть воспоминания и пестрят поцелуями, поверхностными обещаниями и смелыми жестами, которые были так приятны сначала, но последствия которых оборачиваются так плачевно. Она делает еще один шаг назад, смотря на лицо Феликса, тоскливое и красное от алкоголя, а потом разворачивается и быстрым, громким шагом проходит в гостиную. Линда обессиленно падает в кресло и закрывает лицо обеими руками, сдерживая отчаянный всхлип. Феликс шуршит чем-то в прихожей: видимо, снимает туфли. Ей не хочется его больше видеть. Он, конечно, выпил на этот раз не так много, ведь мог стоять на ногах и сохранять хоть немного рассудка, но дела могли быть хуже; и хуже они были почти постоянно. — Я... - выдавливает из себя Феликс, снова заходясь в приступе кашля и делая неуверенные, шаткие шаги по гостиной. - Линда, прости меня, ради бога... Ее жизнь рушится, рассыпается на миллионы мелких осколков, из которых больше нельзя собрать ничего дельного, и так горько на душе от того, что ей не хватает сил и смелости прекратить это. Она просто сидит, уткнувшись в пахнущие мылом ладони, и думает, где бы она сейчас была, если никогда в жизни не встречала бы Феликса: может, сейчас бы она сладко спала где-нибудь, видела бы уже десятый сон, и не беспокоилась бы о том, как бы помягче рассказывать своим родстенникам и коллегам, что ее муж — безнадежный алкоголик. И она знает: было бы только лучше в любом из возможных случаев. Феликс хватается рукой за голову, чувствуя тупую саднящую головную боль, и шумно выдыхает. — Я устала, - голос Линды скрипит и немного заглушается прижатыми к лицу ладонями. - Феликс, ты не представляешь, как я устала. Она чувствует, что вот-вот разрыдается, потому что сдерживать себя она уже не в силах, а Феликс стоит где-то позади кресла и задумчиво смотрит на зашторенное окно. Линда не видит его, но слышит знакомый до боли звук открывания пачки сигарет и лязг зажигалки. — Я не могу... Я так больше не могу, - произносит она все тише и тише, зная, что все слова одинаково пусты, и что бы она не говорила, все будет отправлено во всепоглощающую пустоту нетрезвой памяти Феликса. А потом она тихо всхлипывает, и щеки ее краснеют. — Линда... - бормочет Феликс, выдыхая едкий дым. Даже сейчас он продолжал усугублять свое плачевное положение, ведь знал, что жена ненавидит, когда он курит в квартире. - Мне же... Мне же тяжело. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. Они оба понимают, что слова - это слова, и они не стоят ни гроша. Все, что говорит Феликс, заучено им уже наизусть, и он готов повторить их еще хоть тысячу раз, а Линда знает, что и завтра он будет говорить то же самое. Она рассказывает всем, что Феликс - талантливый и инициативный предприниматель, Феликс говорит, что они с Линдой замечательно проводят вместе время, но это все - наивная, детская ложь, которую сможет распознать любой дурак. И они оба уверены, что если их спросят, все ли у них хорошо, а они ответят, что счастливы вместе, они нагло соврут в первую очередь самим себе. Потому что никакое это не счастье, а лишь выдавленная из себя улыбка, за которой скрываются лишь боль, слезы и разочарование. — Я не знаю, что будет дальше. - вздыхает Линда в последний раз. - Феликс, скажи, что мне с тобой делать? А Феликс нервно выдыхает дым, сжимая сигарету между пальцев, и от стыда даже не может посмотреть на жену. Сам факт ее присутствия в этой комнате давит на остатки трезвого в его голове. — Прости меня, я правда не хотел. Мы просто сидели и... - начинает он снова свою жалкую песню, словно провинившийся перед матерью ребенок, а в ответ слышит лишь одно: — Уходи. И он, шумно вздохнув без лишних слов, шатаясь и пересекая гостиную своей пьяной поступью, предпринимает попытку удалиться, случайно задевая рукой стоящую на комоде вазу. Она падает, разбивается, и по комнате разлетается стеклянный лязг, но Линде уже настолько наплевать, что она даже не поднимает голову, а лишь слушает, как шаги спящего на ходу Феликса затихают и слышатся уже в глубине дома. Она стирает с щек слезы и открывает глаза, видя перед собой лишь распластавшийся по полу ковер да унылый телевизор, а потом слушает, как муж что-то роняет и чертыхается — уже в который раз. Легче внушить себе, что Феликс никогда не любил ее, а она никогда не любила Феликса, чем мучить себя слепыми надеждами. Может, и было что-то между ними в те дни, когда они включали на блестящем граммофоне свою любимую пластинку, а потом могли часами кружиться в неумелом танце, или тогда, когда дожидаться Феликса с работы было для Линды самой страшной пыткой, а получать его мягкие поцелуи с висок или уголок губ - высшей радостью. Но сейчас ей страшно и подумать о том, что Феликс будет к ней прикасаться, говорить с ней, смотреть на нее, и ей хочется просто зажмуриться и никогда больше не открывать своих заплаканных глаз. И Линда сидит и снова понимает: они оба - лишь пара заблудших душ, безнадежно потерянных в грязном, прогнившем мире богатства и черствости, в котором кто-то остается наплаву и продолжает бороться, а кто-то слабеет и тонет, как Феликс. И она - женщина, будто бы созданная для того, чтобы вместо любви получать в ответ на свою заботу лишь пустые обещания, идет ко дну вместе с ним, крепко сжимая его руку и не имея совести отпустить, хотя мечтает об этом больше всего на свете. Феликс обессиленно падает, так и не расстегнув до конца рубашку, и Линда, слыша протяжный скрип старой кровати из их спальни, чувствует себя обреченной. И слезы сами катятся из ее глаз.