Кухарка Облачных Глубин

Когда он открыл глаза, вокруг было темно. Пахло сгоревшими свечами и немного — кровью; то, на чём он лежал, было жёстким и холодным. «Это ад», — подумал Цзинь Гуанъяо и почувствовал скорее облегчение, чем ужас. Даже ад был лучше гроба, где они с Не Минцзюэ рвали друг друга на части целую вечность, не делимую на дни и годы. Адские муки искупят его прегрешения, и однажды его душа снова уйдёт на перерождение. Потянуло лёгким ветерком, и к запахам примешались другие: специй и трав. Слишком земные запахи для ада. Цзинь Гуанъяо глубоко вдохнул и наконец открыл глаза. Он лежал на полу в обычной комнате. Из окна пробивался тусклый свет, от двери сквозило прохладой. Цзинь Гуанъяо потянулся вперёд, чтобы встать, и неловко завалился набок. Он почти забыл, как ощущается живое тело. На полу был очерчен круг и выписаны знаки заклинания. Они ещё не успели засохнуть, лишь побурели — вот откуда запах крови. Но не они привлекли внимание Цзинь Гуанъяо, а рука, на которую он опёрся, чтобы не упасть вниз лицом. Сухая, морщинистая, с тонкими пальцами. Не его. Он осторожно сжал кулак — и рука подчинилась. Цзинь Гуанъяо задрал рукава, ощупал руки, плечи — тонкие, слабые; лицо с сухой кожей, длинные волосы. И, схватив себя за грудь, истерически расхохотался. Хотя вряд ли звуки, рвущиеся из его рта, были похожи на смех. Он очутился в теле дряхлой старухи. Когда потрясение утихло, Цзинь Гуанъяо наконец сумел оглядеться и задуматься, что происходит. Круг и символы на полу — это, конечно, был ритуал Призыва. Откуда бы знать о нём этой женщине? Заклинательнице — он ощущал, как теплится внутри Золотое ядро, — но слишком слабой, не способной остановить старение тела. Если только… Цзинь Гуанъяо поднял руку, разглядывая белый рукав. Он знал этот узор, струящийся вдоль кромки ткани. Лани. Он коснулся лба — но ленты не было. Огляделся: комната не похожа на жилище супружеской четы, хотя постель была широкой. Одинокая старуха, возможно, вдова. Чего она хотела так яростно, зачем пожертвовала душой, почему из всех мертвецов выбрала его — бывшего главу Ланьлин Цзинь, умершего с позором убийцу и кровосмесителя? Порезов на руке было пять. Старуха успела обернуть их тряпкой, чтобы не испачкать белые одежды. Так по-ланьски. И сами порезы выше локтя, чтобы не заметили, если случайно задерётся рукав. Кого ему предстоит убить? Кого-то из ордена? Ведь не… Преодолев слабость, Цзинь Гуанъяо поднялся на ноги. Его всё ещё шатало, пришлось опереться о стену. Жилище старухи выглядело опрятным и чистым. Если бы не кровь на полу, конечно. Её надо будет смыть. И узнать, как зовут его новое тело. Может быть… Он остановился, заметив лежащие на низком столике листы бумаги. Сложены они были так аккуратно, что не привлекали внимания, но на верхнем было крупно написано: «ПРОЧТИ», и Цзинь Гуанъяо, с трудом удерживая равновесие, потянулся за листами, покрытыми столбиками иероглифов — чуть более резких, чем можно было ожидать от хозяйки этой комнаты. …Она была предусмотрительна. И хорошо всё обдумала. На первом листе было имя — Лю Шулянь, возраст, имена покойного мужа, родителей, братьев и сестёр. Коротко описан клан, из которого она юной невестой пришла в орден Гусу Лань. Привычки и распорядок дня. Всё кратко, сухо; всё для того, чтобы никто не отличил новую Лю Шулянь от настоящей. Второй лист словно писал совсем другой человек: столько ярости и отчаяния в нём было. Семья Лю славилась в окрестных землях лучшими поварами. Малышка Шулянь научилась лепить цзяоцзы раньше, чем считать. Кухня была её страстью, и, выходя замуж за главного повара ордена Гусу Лань, она предвкушала, как будет готовить изысканные блюда для старейшин ордена и почётных гостей. Для глав Великих орденов! Имя её — и её предков — прославится далеко за границами родной провинции. Она не думала о том, чтобы заранее узнать традиции ордена, в который собралась замуж, а жениха, сосватанного родителями, видела лишь несколько раз, и он предпочитал говорить о красоте невесты, а не о еде. Ей, выросшей среди вкуснейших блюд, специй и приправ, даже в голову не приходило, что кто-то может добровольно отказаться от всего этого ради совершенствования — которому, как язвительно писала она в предсмертных записях, почему-то не мешала ни острая кухня Юньмэна, ни ланьлиньские деликатесы. Она просила объяснить. Предлагала лёгкие блюда из тех же овощей и риса, которые допускались правилами ордена, но приготовленные так, чтобы услаждать вкус. Возмущалась. Спорила. Бунтовала. Смирялась ненадолго, а потом вид постных лиц старейшин, поедающих такую же постную еду, наполнял её отвращением — и всё начиналось заново. Муж умер, попав под камнепад в бурю. Лю Шулянь стала хозяйкой большой кухни, где готовили еду сразу для женской и мужской половины холостых адептов — семейные ели у себя в домах. Но ей так и не удалось победить в сражении с гусуланьской аскезой. Заклинательница из неё получилась слабая, и, хотя прожила она много больше простого человека, старость настигла и её. И тогда, не желая мириться с тем, что её талант и мечты потерпели крах, она прибегла к последнему средству. Не считаясь с ценой. «Вы умны, Цзинь Гуанъяо, — писала она. — Вы поднялись от мальчишки из ивового дома до верховного заклинателя. Вы знаете, как добиться желаемого. Сделайте то, что не смогла я. Орден Гусу Лань — ученики, адепты, старейшины, Лань Цижэнь и глава клана Лань — пусть они поедят хорошей еды и признают, что она хороша. Докажите, что я была права. Сделайте это, и ваша душа не канет в небытие». На следующих листах были рецепты: подробные, с комментариями, разъясняющими все тонкости приготовления. Лю Шулянь не надеялась, что глава Цзинь умеет готовить. А зря, сама же вспомнила, что он действительно был мальчишкой из ивового дома, а потом небогатым юношей и ел то, что готовил сам. Среди рецептов Цзинь Гуанъяо быстро нашёл те, которые были нужны прямо сейчас: близилось утро, а с ним и завтрак для старейшин и адептов. Рис и овощи, ничего особенного. К её появлению на кухне помощницы должны были уже замочить рис и промыть овощи, а те, что надо, — очистить от кожуры. Из уважения к почтенному возрасту и положению Лю Шулянь ей оставляли в основном раздавать указания да приглядывать, вовремя ли убавили огонь под котлом. Так что Цзинь Гуанъяо причесал седые волосы, проверил, нет ли на одежде кровавых пятен, и степенно двинулся из дома, на ходу приспосабливаясь к движениям нового тела. Стоило открыть дверь, как в лицо бросился порыв ветра, и Цзинь Гуанъяо вдохнул его — влажный, свежий ветер расцветающей весны. Прячущийся за изломами гор край неба розовел в ожидании рассвета, в шелестящих бамбуковых зарослях пели птицы. Вокруг было тихо и просторно. Как раньше. Будто и не было тесного гроба с рычащим мертвецом. Цзинь Гуанъяо постоял немного, пережидая внезапную слабость, а затем медленно направился туда, где, как он помнил, была кухня. Земля под ногами была неровной и чуть пружинила. Так приятно было снова по ней идти. Несколько молодых женщин, перебирающих морковь и отделяющих свежие капустные листья от почерневших, тут же бросили работу и низко поклонились. Лю Шулянь здесь уважали. Кажется, Цзинь Гуанъяо даже помнил её — однажды поблагодарил лично за угощение, приготовленное к его приезду. А кухарка — старая, но полная достоинства — сказала: «Я счастлива готовить для вас, Ляньфан-цзунь». Забавно. Он думал, что это вежливость, а она действительно была счастлива. Пустой варёный рис даже выглядел скучно. У Цзинь Гуанъяо чесались руки положить в него хотя бы щепотку шафрана или тонкие завитки кожуры лайма, но он одёрнул себя: не сейчас. Не стоит вызывать подозрений. Он и так наверняка выглядит странно, ведь сколько ни читай старухины записи, а держаться в точности как она всё равно невозможно. Он совсем не помнил, как Лю Шулянь ходила и говорила. — Госпожа Лю, опять беспокоят суставы? — сочувственно спросила одна из женщин. — Послать за целителем? — Благодарю. — Как же её звали? Лань Сянъюн или Лань Чуньду? Лань Чуньду старуха называла растяпой, но обе женщины двигались легко и проворно. — Сейчас уже лучше. Ночью не спала… Женщины дружно заохали, и Цзинь Гуанъяо с полным правом остался сидеть у стола, притворяясь усталым и время от времени роняя одобрительное «хорошо, хорошо» в сторону очередной нарезанной морковки. Что-то подсказывало, что здесь справились бы и без него. Но Лю Шулянь отказывалась признать, что её могут заменить. Целителя, которого предложила позвать помощница, старуха тоже упоминала в своих записях. С одобрением — он единственный из всех Ланей не отказывался от приготовленных ею блюд, — но и с лёгким презрением: он не спешил принимать её сторону и убеждать остальных, что от вкусной еды Золотое ядро не исчезнет. Возможно, стоило наведаться к нему. Он мог стать полезным союзником в исполнении желаний старухи. Целитель Лань Шанфэн с виду был мужчиной средних лет, но к Лю Шулянь обращался попросту, и это заставляло заподозрить, что на самом деле он старше её. — Всё у тебя в порядке, — заявил он, покрутив её запястье и ощупав пальцы. — Как у молоденькой. Свари мне чечевичный суп с имбирём. Рецепт супа был среди записей Лю Шулянь, Цзинь Гуанъяо даже запомнил начало. Две горсти чечевицы промыть и замочить на ночь в холодной воде… — Что, суп из кореньев надоел? — Женщина, ты снова думаешь только о вкусе, — высокомерно фыркнул Лань Шанфэн. — Имбирь согревает и осушает лучше, чем любое другое средство. Если бы эти дураки меня слушали, не приходилось бы готовить им согревающую мазь с осени по весну. Цзинь Гуанъяо кивнул сам себе. Идея была отмечена и отложена на будущее. Начинать следовало с малого. Последовательность и тщательная подготовка — залог любого дела. — И бульон покрепче сделай, — приказал Лань Шанфэн, когда Цзинь Гуанъяо уже стоял на пороге. — И чтобы чеснок был обжарен! — Без тебя знаю, вздумал учить! — огрызнулся Цзинь Гуанъяо, и Лань Шанфэн расхохотался. Он определённо был союзником. Осталось лишь придумать, как его использовать. Но это потом. Легче всего будет справиться с учениками. Дети любят сладкое и легко переступают запреты, если убедить их, что это и не запреты вовсе. Что им предложить? Желе из трав? Девушки из ивового дома утверждали, что оно очищает лицо от прыщиков и красных пятен, но даже те, чьи лица были гладкими, любили жевать тёмные кубики с лёгкой горчинкой во вкусе. Жаренные в масле полоски махуа? Сладкие рисовые шарики? Надо ли накормить всех членов ордена до последнего или достаточно нескольких человек из перечисленных старухой групп? Ученики, адепты, старейшины. И Лань Цижэнь с Лань Сичэнем. Цзинь Гуанъяо остановился, лишь сейчас заметив, куда принесли его ноги, пока голова была занята размышлениями. Он нечасто ходил этой дорогой, но знал её — как многие дороги в Облачных Глубинах — и едва не свернул по привычке на тропинку, ведущую к скрытому за бамбуковой рощицей домику, окружённому горечавкой. Он вдруг понял, что в записях старухи не было главного: сколько лет прошло с тех пор, как он умер? Облачные Глубины остались неизменными, но даже война не изменила их облик, что говорить о просто течении времени. Лань Цижэнь был жив. Она написала «глава клана Лань» — но если бы это был не Лань Сичэнь, она бы упомянула об этом, ведь так? Так? Надо подождать, убеждал он себя, а ноги словно приросли к тропинке, не желая разворачиваться и уходить. Глава ордена будет обедать вместе со всеми. Можно найти предлог оказаться рядом… нет, лучше поглядеть издали, чтобы не выдать себя. Цзинь Гуанъяо сомневался, что сможет встретиться с Лань Сичэнем лицом к лицу и остаться всё той же недовольной старухой-кухаркой. Что он помнит? Ненавидит? Жалеет? Что сделает, если узнает, что младший названый брат — убийца, кровосмеситель, преступник — вернулся? Нет, нельзя рисковать. Лань Сичэнь всегда был справедлив. Он собирался отдать Цзинь Гуанъяо на суд — и отдаст, даже если это разобьёт ему сердце. Потому что так будет правильно. И разве Цзинь Гуанъяо не разбил его сердце тогда, во всём признавшись? Он не желал Лань Сичэню зла и во всём стремился помогать ему — но лгал, желая казаться таким добродетельным, каким хотел его видеть средний брат. Вряд ли Лань Сичэнь простил ему эту ложь. Очень медленно он всё-таки повернулся и пошёл прочь. И в этот раз никто не отличил бы его согбенную фигуру и тяжёлую походку от фигуры и походки усталой старухи. Цзинь Гуанъяо ещё раз перечитал записи Лю Шулянь. Как он и подозревал, ей в голову не приходило действовать хитростью. Накормить упрямых гусуланьцев вкусной едой — не этого она желала на самом деле. Ей хотелось признания. Чтобы все согласились, что она права, а они — нет. Хотелось восхищения её талантом. Что ж, хорошо, что она сформулировала свои пожелания иначе. Было бы сложно заставить Лань Цижэня изменить традиции ордена, завещанные предками. Она выбрала его, Цзинь Гуанъяо, потому что видела в нём то же стремление к всеобщему признанию. Глупая женщина. Разве она не знала, к чему это привело? Впрочем, Лю Шулянь ему не было жалко. Если она не знала иного пути, кроме как напролом, кто виноват, что она так и не добилась своего? Она могла покинуть орден, в конце концов. Приехать в башню Карпа и готовить там самые изысканные блюда к восторгу хозяев и гостей. А вместо этого провела всю жизнь в безнадежном сражении за право положить специи в рис. Цзинь Гуанъяо отодвинул в сторону несколько рецептов и приступил к тщательному обыску владений старухи. Следовало понять, что хранится на её кухне — недурно обставленной, к слову, — и удастся ли приготовить нужные блюда, не заимствуя ничего из общих запасов. Чем меньше следов останется, тем лучше. Ночью он проснулся, задыхаясь — ему снились влажные стены гроба, запах мёртвой плоти и огромные руки Не Минцзюэ, рвущие его на части. До рассвета было ещё далеко, но он не мог заснуть в страхе, что сон повторится, и многолетняя пытка будет длиться снова. И ещё страшнее была мысль, что на самом деле он спит сейчас, милостью богов погрузившись в забвение, а очнётся в гробу и не сумеет даже вспомнить странную историю Лю Шулянь, которой на самом деле и не было-то никогда. «Мёртвые не спят», — убеждал он себя, но всё равно не мог сомкнуть глаз и пролежал так, пока небо не начало светлеть и не настала пора подниматься и идти на кухню, окончательно освобождаясь от кошмара. Пользуясь тем, что в новом обличии можно было беспрепятственно проходить на женскую часть Облачных Глубин, Цзинь Гуанъяо быстро нашёл первых жертв одержимости Лю Шулянь — юных учениц с милыми личиками, отмеченными, тем не менее, парой красных пятнышек. Девочки, увидев его, тотчас склонились в приветствии. — Что это у тебя на щеке, юная госпожа? — бесцеремонно спросил Цзинь Гуанъяо. — Муравей укусил? Девочки переглянулись и разом покраснели. — Нет, госпожа Лань. Это… само. Наставница Лань говорит, это от возраста. Цзинь Гуанъяо поцокал языком. — Это у меня могут быть болячки от возраста, а у таких юных учениц их быть не должно. Впрочем, помню, в молодости и у меня подобное бывало. Наш целитель давал мне лекарство — спрошу при случае у Лань Шанфэна, может, и он его знает. Девчонки снова склонились, как тростинки на ветру. — Благодарим за заботу, госпожа Лань! Трава сяньцао уже вылёживалась в плотно закрытом горшке, ещё день-другой — и можно будет варить желе. Цзинь Гуанъяо был уверен, что Лань Шанфэн не станет возражать, если Лю Шулянь прикроется его именем. Для благого ведь дела. Что может быть для юных женщин важнее, чем красота? «Лекарство» девочки приняли с подобающей благодарностью. Цзинь Гуанъяо заметил, как младшая зажмурилась, прежде чем сунуть тёмный кубик желе в рот, а затем распробовав, едва не подавилась от изумления. Вот и хорошо. — Госпожа Лю Шулянь! — к ним быстро шла молодая — с виду — женщина в клановых одеждах. По лобной ленте плыли облака. — Что это вы им даёте? — Наставница! — тут же встрепенулись девчонки. Но трудно выражать почтение должным образом, когда жуёшь сладости. Для верности Цзинь Гуанъяо положил в них двойную долю сахара. — Лекарство, — невозмутимо ответил Цзинь Гуанъяо. — Для чистого цвета лица. Женщина — наставница Лань, Лань Ючжоу, строгая и недружелюбная, но дети её любили, хотя, по мнению Лю Шулянь, не за что было, — строго посмотрела на девочек. — Это незначительные неприятности проходят естественным путём. Госпоже Лю Шулянь незачем было себя утруждать. — Мне было не трудно. — Его беспокоило то, что девочки уже съели лакомство, а ни одна из ран не исцелилась. Неужели придётся всё-таки накормить всех до единого учеников? Что точно писала старуха в предсмертном письме? — Как, понравилось вам моё лекарство? Лучше, чем у нашего целителя? Девочки закивали: — Благодарим госпожу Лань! Её лекарство превосходно! И рука — хвала богам! — тут же отозвалась зудом. Значит, вот как. Они должны признать, что приготовленные им блюда хороши. Наставница Лань покачала головой. — Дети разбаловались. Лекарства хотят сладкие, учёбу полегче, уроки покороче. Не потакайте им, Лю Шулянь. Жалость губит, строгость пестует добродетель. Но, говоря это, она словно невзначай коснулась волос одной из девочек, убирая их с плеча. Цзинь Гуанъяо мог узнать заботу, когда видел её. Наставница Лань была бездетна, и там, где Лю Шулянь видела строгость, он различал почти материнскую любовь. — Ваши ученицы вырастут достойными заклинательницами. Наставница Лань фыркнула. — Ещё бы. Я Лань Цижэню говорила: отдай мне хоть половину уроков, одинаково же учим. Нет, упёрся: юношей должен учить мужчина. А у самого нет времени и учить, и орденом заниматься. Боюсь, если глава клана не выйдет из затвора, обучение в Облачных Глубинах перестанет быть тем образцом, каким считалось до сих пор. Цзинь Гуанъяо словно обухом по голове ударили. — Из затвора? — переспросил он, надеясь, что ослышался. — Когда покойный Цихэн-цзюнь ушёл в затвор, на то, по крайней мере, была причина. А Цзэу-цзюнь? Не верю, что это лишь из-за смерти названых братьев. Наверняка было ещё что-то… — Тут наставница Лань умолкла, вспомнив, что ученицы всё ещё стояли рядом и с большим интересом слушали. — Так, ступайте в библиотеку! Вам ещё надо подготовиться к занятиям. Спрошу обеих! А вы, Лю Шулянь, не делайте такое лицо. Мы не сплетничаем, а беспокоимся о судьбе ордена. Цзинь Гуанъяо сумел изобразить приличествующий прощальный поклон лишь по привычке, приучившей его исполнять всё, что должно, без заминки, что бы ни творилось в сердце. Он был смят, оглушён. Все эти дни, пока он считал, что жизнь в ордене Гусу Лань идёт привычным чередом, что Лань Сичэнь всего лишь занят и поэтому еду ему носят отдельно… Нет, раньше — все те годы, пока они с Не Минцзюэ грызли и рвали друг друга в гробу, исходя мёртвой ненавистью. Он оттолкнул тогда Лань Сичэня с мыслью «живи!» — и думал о хорошей, счастливой жизни. Такой, которую тот заслужил. Несмотря на то что убил — да что там, не его следовало винить. Это всё Не Хуайсан с его вечными жалобами и слезами. Как же он ухитрился лгать и ненавидеть и остаться при этом за ширмой, играя ими всеми, словно марионетками? Цзинь Гуанъяо дёрнул головой, отбрасывая досадные мысли. Не Хуайсан мстил — Цзинь Гуанъяо мог его понять. Уничтожил бы, если бы раскусил вовремя, но что уж теперь. Цзинь Гуанъяо больше нет, есть старая кухарка Лю Шулянь, которой надо думать о том, как накормить старейшин чем-нибудь вкусным, чтобы не лишиться бессмертной души. И есть глава клана Лань, проводящий дни и ночи в маленьком домике здесь же, рядом. — Я не хотел, — прошептал Цзинь Гуанъяо, хотя вряд ли кто-то мог подслушать. — Это же не из-за меня? Отвечать было некому. И сам он не стал искать ответ — потому что тот, который мог бы найти, не желал слышать. То ли Лю Шулянь и впрямь была такой, какой представлял её Цзинь Гуанъяо, методично изучивший все записи и исследовавший дом, то ли занятые совершенствованием Лани не обращали особого внимания на кухарку. Никто не заметил подмену. С ним здоровались, уступали дорогу, женщины и молодёжь кидались помочь, если он брался за тяжёлый горшок или кувшин с водой. Цзинь Гуанъяо благодарил, растирал суставы и не позволял себе опрометчивых движений — слишком быстрых или выдающих навыки воина. Только когда оставался один, мог потянуться или сделать несколько упражнений, разминая суставы, которые действительно побаливали. Почти как на службе у Вэнь Жоханя, только там его ждала мучительная смерть, а здесь — гибель души. Узнав, кто скрывается под личиной Лю Шулянь, Лани казнят его или отправят в заточение до конца жизни. А значит, желания старухи останутся невыполненными, и жизнь закончится очень скоро. Но он уже был в заточении: новое тело стало клеткой более тесной, чем тюремная камера, сильнее сковывающей, чем любая цепь. Слабое, дряхлое тело старухи! В юности духовные силы Цзинь Гуанъяо были такими же слабыми, но тело гибким и сильным, как у любого не праздного человека. Теперь он осознавал, сколь многое терялось с годами. Его руки подрагивали, стоило поднять горшок с водой и подержать немного, пальцы с трудом могли выбрать соринку из горсти риса, не прихватив с нею несколько белых зёрен, а ноги к концу дня становились тяжёлыми, словно их налили свинцом. Цзинь Гуанъяо пытался укрепить тело медитацией, но она лишь помогала снять усталость до следующего дня. И оно было чужим, это тело. В первые дни Цзинь Гуанъяо вздрагивал, заметив собственное отражение в зеркале — словно сама Лю Шулянь глядела на него сквозь мутную бронзу. Цзинь Гуанъяо вырос в ивовом доме и видел обнажённые женские тела, но они были молодыми и красивыми, и в тот единственный раз, когда он разделил ложе с Цинь Су, под его руками было юное гладкое тело. Когда ему впервые пришлось совершить омовение, он не сразу заставил себя опустить взгляд на отвисшую грудь — благодарение богам, довольно маленькую — и дряблый живот. На ноги с узловатыми коленями. Прикасаться к себе было неприятно, а ведь это тело теперь стало его на весь остаток жизни. Он заставил себя привыкнуть. Расчёсывался перед зеркалом, придавая лицу разные выражения: удивления, грусти, радости. Разглаживал морщины, и они тут же появлялись снова. Привыкал ходить, сдерживая шаг, соизмеряя движения с тем, как положено двигаться женщине. И радовался, что Лю Шулянь — простая заклинательница, а не знатная госпожа. Никаких служанок, днём и ночью не отходящих ни на шаг, никаких сложных причёсок с тяжёлыми украшениями. До чего же проще жилось мужчиной. Сплетни и лишняя болтовня в Гусу Лань запрещались, но «беспокойство о судьбе ордена» проявляли многие, так что Цзинь Гуанъяо очень быстро узнал, что происходило за годы его смерти (если можно было назвать смертью бесконечную драку в тесном гробу). Ничего, в общем, особенного не происходило. Цзинь Лин возглавил орден Ланьлин Цзинь — хоть и шептались, что за ним стоит Цзян Ваньинь, но всё же молодого главу в основном одобряли. О Не Хуайсане всё ещё отзывались пренебрежительно, но Цзинь Гуанъяо помнил его взгляд из-за плеча Лань Сичэня и знал, что все они ошибаются так же, как и он когда-то. Недооценивать Не Хуайсана было смертельной ошибкой. Лань Сичэнь сразу же после событий в храме Гуаньинь ушёл в затвор и выходил лишь по особой необходимости. Раза три за все годы, не более. Вэй Усянь с Лань Ванцзи поженились и странствовали по Поднебесной, изредка заглядывая в Облачные Глубины. Хорошо, что изредка. Вэй Усянь сумел перехитрить его в прошлой жизни, и в этой от него следовало держаться подальше. О мести Цзинь Гуанъяо не помышлял. Не в этом теле. Не тогда, когда времени осталось слишком мало и нужно успеть главное. Цзинь Гуанъяо умер. Пусть остаётся мёртвым. Несколько раз, когда большая часть адептов была занята тренировками или улетала на ночную охоту, Цзинь Гуанъяо решался подойти к стене ханьши. Крадучись, словно вор. Изнутри не доносилось ни звука. Цзинь Гуанъяо замирал, обратившись в слух: пусть Лань Сичэню не с кем было разговаривать, но хотя бы перебор струн гуциня или трели флейты… Тщетно. Иногда его посещала ужасная мысль: что, если Лань Сичэнь умер и орден хранит это в тайне? Цзинь Гуанъяо гнал эту мысль прочь. Тарелки с рисом и овощами, которые относили в ханьши каждый день, возвращались пустыми, а старшие адепты, судя по разговорам, всё же общались каким-то образом с главой ордена, если это требовалось. У простой кухарки Лю Шулянь не было ни единого повода привлечь внимание главы, ушедшего от мира; а если бы был — разве стоило бы так рисковать? Слишком опасно. Лань Сичэнь знал его лучше всех, хотя Цзинь Гуанъяо и скрывал от него многое — но не то, что позволило бы узнать его. И всё же Цзинь Гуанъяо не переставал перебирать в мыслях возможные способы увидеться. Но не находил нужного. Пока же стоило позаботиться о себе: время шло, а раны на руке напоминали о его скоротечности. С адептами получилось совсем просто. Молодёжь, едва вышедшую из ученического возраста и ещё не обретшую достоинство взрослых, частенько отправляли на кухню заниматься грязной работой — в наказание за нарушение какого-то из бесчисленных ланьских правил. Не прошло и месяца, как Цзинь Гуанъяо начал узнавать в лицо самых злостных нарушителей и выделять их среди прочих, взглядом или кивком выказывая расположение. Когда один из юнцов назвал его за глаза «бабуля Лю», не догадываясь, что слух у «бабули» ничуть не притупился, можно было действовать. Понадобилась самая малость — отправить помощниц отдыхать, заверив, что за юнцами Лю Шулянь проследит сама, а потом дождаться, пока все будут заняты, толкнуть со стола плошку с сухими фруктами и громко охнуть: — Ай, что же я наделала! Эта старуха стала совсем никудышной! Как Цзинь Гуанъяо и ожидал, юноши тотчас побросали ножи и недочищенную редьку и окружили его. — Что случилось, госпожа Лань?! Горестно всхлипывая, Цзинь Гуанъяо указал на горшок с варёным рисом, «совершенно случайно» оказавшийся прямо под упавшей плошкой. — Испортила рис! И фрукты пропали! Кто же мне, растяпе, теперь доверит еду готовить! — Ничего страшного, госпожа Лань, — вежливо сказал Лань Фэнъян. — Это всего лишь горсточка риса. Никто не заметит, если вы его выбросите. — Всего лишь горсточка риса? — гневно спросил Цзинь Гуанъяо, и Лань Фэнъян испуганно захлопал глазами. — Знаешь ли ты, с каким трудом растили этот рис? Собирали, чистили, везли на продажу. Столько усилий в него вложил какой-то бедный крестьянин — а ты хочешь просто выбросить его! Хорошо же вас воспитали! Юнцы смущённо переглянулись. — Ну, тогда… — осторожно заговорил другой, Лань Цзинъи. — Тогда мы можем этот рис… употребить по назначению. Со всем уважением к крестьянину, который его растил, собирал и всё такое. — Да, точно, — оживились его товарищи. — Это ведь будет благое дело! Чтобы чужой труд не пропал зря. Цзинь Гуанъяо горько вздохнул — делать нечего! — и потянулся за ложкой. Миски ему протянули мигом, не успел он опустить руку. Пришлось отвернуться, чтобы юные Лани не увидели его улыбку, когда у первого, попробовавшего «испорченный рис», изумлённо расширились глаза, и он толкнул товарища локтем, глазами указывая на миску. Сухие фрукты сверху были лишь для вида; «восемь сокровищ» прятались на дне горшка, надо было лишь зачерпнуть поглубже, чтобы добраться до красных бобов, семян лотоса и чуть поджаренных орехов. Выглядело не так красиво, как при правильной подаче, но тут уже ничего не поделаешь. Горшок опустел в мгновение ока. — Спасибо, бабу… госпожа Лань, — промычал Лань Цзинъи, облизывая ложку. — Такой замечательный рис никак нельзя было выбрасывать. Если у вас ещё что-нибудь нечаянно испортится — только скажите! Мы никому не проболтаемся, правда. — Воистину благородных мужей воспитал учитель Лань! — растроганно произнёс Цзинь Гуанъяо, утирая несуществующую слезу. Стоило подумать, чем ещё можно угостить этих ребят. Полезно иметь союзников. Осталось три раны, и каждая из них обещала более серьёзную задачу, чем первые две, вместе взятые. Настало время прибегнуть к помощи Лань Шанфэна. Цзинь Гуанъяо по-прежнему готовил ему вкусную, хотя и не нарушающую правил ордена еду, и даже находил в этом удовольствие. В прошлой жизни он любил изысканные блюда за то, что лишь немногие люди могли себе их позволить, и он наконец-то стал одним из этих немногих. Но самыми лучшими, самыми вкусными были такие, как он ел в детстве и юности: простые, которые могла приготовить каждая хозяйка, щедро приправленные травами и специями. У Лю Шулянь был богатый их запас. Все свежие, но почти не тронутые — она хранила их, не имея возможности использовать, и при этом следила, чтобы всё было высшего качества. Как будто ждала единственного шанса, который мог наступить в любой момент. Дождавшись, пока Лань Шанфэн доест тушёную тыкву с молодыми стручками фасоли, Цзинь Гуанъяо сел напротив и уставился на него в упор. Лань Шанфэн не спеша облизал ложку, отодвинул пустую миску и подпёр подбородок кулаком. — Уж не собралась ли сестрица Лю требовать с меня плату за эту жёсткую тыкву? Не стоило её так долго хранить, вот что я скажу. Каждому овощу своё время. — Если моя тыква тебе не нравится, зачем же ты её ел? — Исключительно из уважения к сестрице Лю. Чтобы она, бедняжка, не расстроилась, что кому-то не понравилась её стряпня. Цзинь Гуанъяо преувеличенно громко вздохнул. — Ты прав, братец Лань. Сестрица Лю расстроена, что никто в этом ордене не ценит её стараний. Кроме тебя, конечно. — И не оценит. — Лань Шанфэн сочувственно похлопал её по руке. — За столько лет могла бы уже понять. Цзинь Гуанъяо убрал руку. — Готов ли братец Лань побиться об заклад? Когда Лань Мэншу, отвечающий за подачу блюд на мужской половине, сообщил, что Лань Цижэнь требует позвать Лю Шулянь в обеденный зал, вид у него был встревоженный. Цзинь Гуанъяо представлял, какими словами учитель Лань высказал это требование. Ланьской сдержанностью он никогда не блистал. Удивительно, как отличались от него оба племянника. Хотя, если вспомнить, что вытворял молчаливый Лань Ванцзи, когда речь шла о Вэй Усяне… Цзинь Гуанъяо кивнул Лань Сянъюн, чтобы продолжала раскладывать овощи, и неторопливо направился в обеденный зал. Со всем достоинством пожилой госпожи, уважаемой не только за прожитые годы. В этом теле он был старше Лань Цижэня и большинства старейшин и не собирался об этом забывать. Лань Цижэнь, разумеется, был в ярости. Он даже поднялся со своего места за столом. — Женщина! — громко воззвал он. — Что ты сделала с едой?! Его порция была едва тронута; у других же, заметил Цзинь Гуанъяо, окинув взглядом стол, миски были пусты наполовину, а то и больше. — Эта скромная кухарка приветствует учителя Ланя, — сурово ответил он. Если бы Лань Цижэнь понимал намёки, он бы устыдился собственной грубости. Но его ничто не смутило, а вот остальные отвели глаза, явно чувствуя себя неловко. Кроме Лань Шанфэна — тот смотрел не смущаясь и даже одобрительно. — Еду я сварила и приготовила на пару, смотря какое блюдо имеет в виду уважаемый учитель. К спрятанным взглядам прибавились поджатые губы. Вероятно, смеяться за едой тоже было запрещено, тем более друг над другом. «А он часто смеялся и вовсе не скрывал этого, — вспомнилось тут же. — И когда мы ели — тоже». Цзинь Гуанъяо невольно огляделся снова, но напрасно. Он ведь сразу знал, что того, кого он хотел видеть, здесь нет. — Не притворяйся, что не поняла вопрос! — Лань Цижэнь ткнул пальцем в свою миску, чуть-чуть не вляпавшись в содержимое. — Кто дал тебе право изменять блюда по своему желанию?! Еда в Облачных Глубинах предназначена для того, чтобы укреплять тело и питать энергию ци, а не для того, чтобы позволять себе… излишества! Ты что же, решила, будто лучше наших предков знаешь, как следует питаться адептам нашего ордена? Цзинь Гуанъяо с достоинством вскинул подбородок. — Я полагаю, уважаемый учитель Лань хочет спросить, почему в составе блюд сегодня сделаны изменения? — Он выждал ровно столько, чтобы остальные снова поняли упрёк. — Разумеется, я могу это объяснить. Известно ли учителю Ланю, что сегодня утром в запасах корня веретенника была обнаружена мышь? Лань Цижэнь поперхнулся. — Поскольку эта кухарка считает недопустимым кормить уважаемых старейшин мышиным дерьмом, я немедленно отправила Лань Чуньду перебрать наши запасы, дабы убедиться, что они не испорчены. — Один из старейшин укоризненно поморщился, и Цзинь Гуанъяо обернулся к нему: — Простите, если эта невежественная кухарка оскорбила ваш слух, но если бы я сказала что-нибудь вроде «плоды мышиного чревоугодия», пришлось бы, чего доброго, объяснять, что это означает. Я не так хорошо образована, как уважаемые старейшины, и не умею приводить сравнения столь же изысканные, сколь и понятные всем. А обсуждения мышиных… плодов вряд ли уместны за трапезой. Ещё двое Ланей, весьма почтенного вида, прикрыли ладонями рты, делая вид, что задумались. Лань Цижэнь вперил в Цзинь Гуанъяо взгляд столь подозрительный, словно речь шла не о стряпне, а о воровстве из орденской сокровищницы. Бедные ученики. Если учитель Лань так и на них смотрит, неудивительно, что они стараются изо всех сил и всё равно то и дело получают наказания. — И поэтому ты добавила — что ты добавила? — Как известно учителю Ланю, — невозмутимо ответил Цзинь Гуанъяо, — корень веретенника восполняет ци селезёнки и желудка, а также питает кровь. Дабы сохранить это полезное действие, я заменила порошок из корня на имбирь и плоды фиников, обладающие тем же свойством. Можете спросить целителя Лань Шанфэна, правильный ли выбор я сделала. Лань Шанфэн степенно кивнул, однако глаза его лучились весельем. — Совершенно верно. Госпожа Лю Шулянь хорошо разбирается в целебных свойствах различных растений и их влиянии на потоки энергии. Цзинь Гуанъяо подмигнул бы ему, если бы не боялся, что это заметят и истолкуют как-нибудь совсем неверно. — Госпожа Лю Шулянь, — подал голос один из старейшин. Лань Миншэн — Цзинь Гуанъяо помнил его. — Видите ли, мы совсем не подвергаем сомнению ваши познания. — Он улыбнулся, словно извиняясь. — Учитель Лань хотел сказать, что ваш выбор был не совсем подобающим, потому что с финиками еда стала сладкой. Цзинь Гуанъяо благодушно улыбнулся в ответ. Лань Миншэн сказал именно то, чего он ждал. — Так значит, учителю Ланю не понравилось, что еда из пресной стала сладкой? В этом всё дело? — Цель трапезы — поддержание сил в теле, а не получение удовольствия, — кивнул Лань Цижэнь. — Так значит, учитель Лань устроил скандал лишь из-за того, что моя еда пришлась ему не по вкусу? Внезапно стало очень тихо. Даже шорох одежд исчез. Лань Цижэнь открыл было рот, чтобы возразить, но Цзинь Гуанъяо успел быстрее: — Разве правила Облачных Глубин не запрещают проявлять чрезмерную разборчивость в еде? Разве не положено адептам ордена Гусу Лань вкушать пищу, приготовленную сообразно потребностям тела, а не выбирать её по тому, сладкая она или кислая, солёная или острая? Ужасное правило, если вдуматься. Эти люди почти что запрещали себе вкусно поесть. Кому пришло в голову, что совершенствоваться надо через аскезу? Лю Шулянь была права: ни в Ланьлин Цзинь, ни в Юньмэн Цзян заклинатели не ограничивали себя в еде, и это ничуть им не мешало. И Лань Сичэнь не перестал быть одним из сильнейших заклинателей, хотя любил и запечённое мясо, и сладости. Цзинь Гуанъяо всегда старался угостить его чем-нибудь вкусным, принимая в гостях, а ещё лучше — чем-нибудь новым и смотрел, как Лань Сичэнь пробует незнакомое блюдо, и интерес на его лице сменяется удовольствием. Не изысканное яство, ценность которого измеряется временем, потраченным поварами, и деньгами, потраченными хозяином пира. Что-то необычное. Неожиданное. Редкое — пусть даже эта редкость была лишь в том, что однажды у какой-то хозяйки не хватило денег сходить на рынок, и она стряпала из того, что осталось в кладовой, и вдруг вышло хорошо. Вкус — вот что было главным. Даже когда Цзинь Гуанъяо был беден и ел лишь рис да лапшу, он старался приготовить их так вкусно, как только мог. И Лань Сичэню тоже нравилось, он помнил. Лань Сичэнь хвалил его стряпню, а Цзинь Гуанъяо думал, что тот лжёт из вежливости — разве богатому господину могла понравиться какая-то несчастная лапша? Богатые господа привыкли к изысканным яствам, мясу и сладостям. Про орден Гусу Лань он тогда знал, разумеется, но не про их кухню. И когда Лань Сичэнь говорил, что привык к простой еде, считал это… если не ложью, то преувеличением. Этот господин стирать-то не умел, какая там простая еда. Мысли снова ушли куда-то не туда, и Цзинь Гуанъяо опомнился, лишь услышав сдавленный кашель. Это Лань Шанфэн, отвернувшись, прикрыл лицо рукавом. Рукав мелко подрагивал. Поспешно, пока к Лань Цижэню не вернулся дар речи, Цзинь Гуанъяо обернулся к старейшинам: — Неужели уважаемые старейшины тоже скажут, что им не понравилась моя еда? От такого позора этой несчастной останется лишь уйти на покой, раз после стольких лет труда она всё ещё не умеет угодить господам Ланям. — Что вы, госпожа Лю Шулянь — тут же возразил Лань Миншэн. — Ваше искусство приготовления пищи достойно восхищения. Разумеется, нам понравилось это… новое блюдо. И раз Лань Шанфэн подтвердил, что оно имеет то же благотворное влияние на кровь и энергию ци, мы никоим образом не станем возражать против изменений, которые госпоже Лю Шулянь пришлось внести… учитывая обстоятельства. Цзинь Гуанъяо поклонился ему. — Благодарю, господин Лань Миншэн. Ваши слова вернули покой моей душе. Прошу уважаемых старейшин простить — если больше вопросов нет, этой кухарке надо отдать распоряжения касательно следующих блюд. Лань Цижэнь сдавленно промычал что-то. Цзинь Гуанъяо сделал вид, что не услышал. Весь остальной обед остался нетронут: те же унылые овощи, которыми питались Лани многие десятилетия или даже столетия. Но ещё немного переживаний Лань Цижэню не повредит. Маленькая месть за его крики. Лань Шанфэн поймал его у выхода из кухонных помещений, когда осталось только вымыть посуду — и очередные провинившиеся ученики могли справиться с этим без надзора. — Дай-ка руку, — велел он. Цзинь Гуанъяо даже не вздрогнул — невозмутимо протянул ту, на которой не было шрамов. Но Лань Шанфэн не стал задирать ему рукав, а внимательно прослушал пульс. И лицо его стало заметно спокойней. — Хорошо, — сказал он, отпуская руку. — Ну и пошутила ты сегодня над ними, сестрица Лю. А как же твои уверения, что добиться своего через хитрость — всё равно что не добиться вовсе? Цзинь Гуанъяо осторожно расправил рукав. — Может быть, эта женщина на старости лет перестала быть слишком упёртой. Не обязательно разбивать камень, лежащий на дороге, можно просто обойти его. — Хорошо, — повторил Лань Шанфэн. — А я уж подумал… Лю Шулянь, ты ведь медитируешь каждый день? — Не беспокойся, братец Лань. Эта старуха ещё не собирается помирать. — Ну что ты сразу! — Лань Шанфэн досадливо махнул рукой. — Просто это было так не похоже на тебя. Конечно, я беспокоился. Или ты мне и в беспокойстве за тебя откажешь? О. О-о-о. За этими словами точно что-то стояло. Если в молодости Лань Шанфэн ухлёстывал за старухой, то есть тогда ещё не старухой, а замужней женщиной, Цзинь Гуанъяо не хотел об этом знать. — Разве можно запретить беспокоиться за друзей, — произнёс он, улыбаясь так, как когда-то улыбался приглашённым адептам: старший, но почти равный. Тогда это был вопрос статуса, теперь возраста. Он надеялся, что Лю Шулянь хотя бы с виду слишком стара, чтобы за ней можно было ухаживать. — Как насчёт небольшой сделки, братец Лань? Если принесёшь мне рыбу, я приготовлю её с бамбуковыми побегами и грибным соусом. — А что будешь делать, если Лань Цижэнь узнает? — Не сомневаюсь, что целитель Лань объяснит благотворное действие рыбы и бамбука на организм. И особенно соуса. Лань Шанфэн потёр подбородок. — Бамбуковые побеги упреждают простуду и замедляют старение, — важно произнёс он. — Древесный гриб лечит боли в суставах. Рыба… хм. Смотря какая попадётся. В нашем возрасте надо следить за здоровьем, сестрица Лю, это ты верно заметила. Цзинь Гуанъяо вздохнул. — С мясом не получится, да? — Не получится, — так же грустно подтвердил Лань Шанфэн. — Надо нам с тобой найти время и спуститься в Цайи. В таверне старика Ханя отлично готовят свиные рёбрышки. Ты, конечно, приготовила бы лучше. «Это же не свидание? — с весёлым ужасом подумал Цзинь Гуанъяо, когда целитель ушёл. — Боги, только бы это было не свидание! Старуха об этом точно не предупреждала». Но рёбрышек всё равно ужасно хотелось. Теперь остались лишь Лань Цижэнь с Лань Сичэнем, и с ними было сложнее всего. Лань Цижэнь скорее сбрил бы себе бороду, чем признал, что ему пришлась по вкусу еда, не отвечающая традициям предков, а Лань Сичэнь… Еду ему приносили в ханьши, а после уносили посуду. Даже если бы Цзинь Гуанъяо подсунул ему что-то вкуснее простых риса или лапши, как узнать потом, понравилось или нет? Он, конечно, ответит, что понравилось, хотя бы из вежливости. Может, послать одну из помощниц спросить? Ведь старуха не уточняла, что похвалу надо непременно произнести перед ней, то есть теперь перед Цзинь Гуанъяо. Да, это хороший план. Сделать вид, что ошибся, и блюдо предназначалось не главе ордена, а, допустим, какому-нибудь гостю. Здесь же бывают гости? А потом прийти просить прощения за ошибку и… Хотя бы раз его увидеть. «Разве это справедливо?» — думал Цзинь Гуанъяо, склонившись над свитком. В доме старухи ему было нечего делать, только медитировать и читать истории из жизни благородных людей прошлых лет, до которых старуха была большая охотница. Браться за гуцинь он боялся — хоть Лю Шулянь и играла, но он не знал, как именно, и не сумел бы повторить. Разве справедливо, что он вернулся, оказался именно в Облачных Глубинах — и не может увидеться с Лань Сичэнем? Неужели это тоже его наказание? Неужели мало, что его пронзил мечом самый дорогой человек, единственный, кому он доверял и никогда не мог бы причинить зло; мало, что потом уже мёртвое тело долгие годы рвал на части обезумевший мертвец? Может быть, его останки давно уже превратились в месиво из костей и сгнившего мяса. А он заперт в теле старухи и ходит возле того, дорогого, не смея взглянуть и прикоснуться — пытка, достойная Диюя. От этих мыслей горчило во рту. Не давало покоя сожаление, что всё могло бы быть иначе, если бы… Что «если бы» — Цзинь Гуанъяо и сам не знал, да и не было никакой пользы гадать о несбывшемся. Он заставлял себя думать о насущном. Редкие гости не задерживались в Облачных Глубинах настолько, чтобы им потребовалось подавать еду в гостевые покои. Но Цзинь Гуанъяо умел ждать, а отмеренное ему время пока лишь начало истекать. Случай представился через два с лишним месяца. Гость был знаком: Цзинь Гуанъяо, услышав «глава Цзинь», сперва почему-то подумал об отце и вздрогнул, словно ещё один мертвец восстал из могилы. Потом спохватился. Главой ордена (его ордена) теперь стал Цзинь Лин. Уже не мальчишка, а юноша. Цзинь Гуанъяо никогда не представлял его главой Великого ордена. В будущем — может быть, но настолько отдалённом, что даже думать об этом было преждевременно. Тогда. Интересно, о чём он собирался беседовать с главой клана Лань? Говорили ли они о нём, Цзинь Гуанъяо? После Лань Сичэня Цзинь Лин был, пожалуй, самым близким ему человеком. Он же не держал зла за то, что случилось в храме Гуаньинь? Ведь Цзинь Гуанъяо не собирался причинять ему вред. Им бы позволили уйти, и он отпустил бы Цзинь Лина, предварительно обездвижив, чтобы не наделал глупостей. Цзинь Гуанъяо никогда не желал ему зла. Встречаться с гостями из Ланьлин Цзинь Цзинь Гуанъяо не рискнул — Цзинь Лин наверняка прихватил с собой Фею, а собаки бывают проницательнее людей. Вдруг она узнает его и в этом облике. Сам ведь выбирал умненькую, чтобы Цзинь Лину было легче обучать разным командам. Неловко будет, если Фея вдруг нападёт на старуху кухарку. Цзинь Лин с Лань Сичэнем беседовали долго. Настолько, что время обеда прошло, а гость всё никак не покидал ханьши, и приготовленная для него еда — не самая изысканная, но сдобренная специями и дополненная плошками с соусами — успела остыть, так что пришлось поставить её возле очага. Когда молодой адепт наконец доложил, что глава клана Цзинь вернулся в отведённые ему покои и ждёт, когда принесут обед, Цзинь Гуанъяо осмотрел рис, приготовленный для Лань Сичэня, и отодвинул его в сторону. — Заветрился! — сурово заявил он. — Главе клана не годится такое подавать. Ступайте, отнесите обед главе Цзинь, а я здесь быстро управлюсь. Апельсиновую воду не забудьте, он любит. И тут же прикусил язык: знал ли здесь кто-нибудь о вкусах Цзинь Лина? Но обошлось. Лань Сянъюн и Лань Чуньду засуетились, расставляя на подносе миски и плошки, а Цзинь Гуанъяо раздул огонь под котелком с остывающей водой и достал из рукава припрятанную коробочку со специями. Он знал, что Лань Сичэнь не станет есть то, что сразу сочтёт слишком изысканным. Поэтому — лапша. Без соуса — всё останется в бульоне, из которого она вберёт вкус и аромат. Но не очень яркий, чтобы не заметил сразу. И чтобы не сразу понял, что овощи были замаринованы в винном соусе, а затем обжарены так быстро, что остались сочными и плотными. Пусть Лань Сичэнь хотя бы попробует, не ожидая подвоха. А потом… потом Цзинь Гуанъяо уж как-нибудь вытащит из него признание, что блюдо пришлось по вкусу. Он знал, что придётся. Лань Сичэнь такое любил. Когда лапша была готова, Цзинь Гуанъяо смешал её с овощами, стараясь, чтобы выглядело небрежно. Красиво поданное блюдо всегда обещает быть вкусным, здесь же надо было добиться обратного. Поставив на поднос миску с лапшой и чашку с овощным супом, Цзинь Гуанъяо отправился к ханьши — скорее, пока помощницы не вернулись и не отобрали у престарелой Лю Шулянь поднос, с которым ей, конечно же, не пристало ковылять через все Облачные Глубины. Ноги сами несли его в ту часть Облачных Глубин, куда он когда-то проходил свободно и без сомнений. По дорожкам, хоженым тысячи раз, так, что с закрытыми глазами вспомнил бы все повороты. Даже запах трав здесь казался знакомым. Дверь ханьши была заперта. Цзинь Гуанъяо остановился перед ней, медля постучать. Прежде он выбил бы костяшками пальцев быструю лёгкую дробь, и хозяин, появившийся на пороге, встретил бы его улыбкой, радуясь встрече и наслаждаясь ответной радостью. Теперь же кухарка Лю Шулянь принесла обед главе ордена — хорошо, если он на неё хотя бы взглянет. Он всё же постучал, и через несколько мгновений изнутри раздался шорох одежд. Прежде, чем дверь открылась, Цзинь Гуанъяо согнулся в поклоне. — Госпожа Лю Шулянь? — удивлённо произнёс знакомый голос. — Что случилось, зачем вы сами?.. Перед глазами были только белые одежды, струящиеся, как вода горного источника. — Эта недостойная старуха пришла с надеждой, что глава ордена простит её нерадивость. Не доглядела, испортила обед! Пришлось приготовить на скорую руку, чтобы не заставлять главу ждать. Эта старуха умоляет о снисхождении. — Что вы, госпожа, — поднос вдруг стал лёгким. Один миг Цзинь Гуанъяо почти ждал, что Лань Сичэнь коснётся его пальцев, как прежде, — но он, конечно же, не коснулся. — Любое блюдо, приготовленное вашими руками, будет превосходно. Отдавая поднос, Цзинь Гуанъяо осторожно поднял глаза. И тут же опустил вновь, боясь выдать себя. Лань Сичэнь не изменился — с чего бы ему меняться? — но на лице не было ни намёка на улыбку. Только спокойствие и лёгкая усталость, какая бывала прежде после долгих встреч с чужими людьми. Да, он же встречался с Цзинь Лином. Но рядом с Цзинь Гуанъяо он никогда не был таким, и это казалось неправильным. Цзинь Гуанъяо снова поклонился, отступая спиной, и дверь закрылась прежде, чем он успел отважиться ещё на один взгляд. Снова зашуршали одежды. Цзинь Гуанъяо медленно оправил рукава, размял пальцы, используя старческую немощь как повод остаться возле ханьши ещё на несколько фэней. Лань Сичэнь был рядом, за тонкой бамбуковой стеной. Цзинь Гуанъяо наконец увидел его. С ним всё было хорошо. Может быть, если Цзинь Гуанъяо окажется достаточно умён, то увидит его снова. Больше ждать было нельзя — незачем кухарке стоять у дома главы ордена. Он медленно пошёл обратно к кухне. Половина дела была сделана, осталось только выманить у Лань Сичэня признание, что лапша ему понравилась. Ужасно хотелось, чтобы это был не просто вежливый ответ. После всего, что Лань Сичэнь из-за него пережил, после расставания на годы — годы затвора — Цзинь Гуанъяо не мог больше сделать ничего, только приготовить лапшу. Пусть она хотя бы понравится Лань Сичэню. Подождав некоторое время, Цзинь Гуанъяо отправил Лань Сянъюн забрать у Лань Сичэня посуду и, придав лицу обеспокоенное выражение, попросил узнать, понравилась ли тому лапша. Лань Сянъюн горячо заверяла, что любое блюдо, приготовленное госпожой Лю Шулянь, не может не понравиться, но когда она вернулась, остывшая лапша была едва тронута, а растерянное лицо подсказывало, что спрашивать было излишним. «Не съел», — думал Цзинь Гуанъяо, растирая в ступке семена фенхеля. Улыбался, уверял, что всё в порядке, и не съел. Предпочёл остаться голодным, но не нарушать правила. Когда он стал таким? Прекрасный шанс избавиться от предпоследнего шрама был потерян. Лань Сичэня оказалось не так-то просто обвести вокруг пальца. Возможно, стоило начать с Лань Цижэня. Жаль, что он был ещё более упрям, чем племянник. Если подмешать в его суп что-нибудь для ухудшения здоровья, а потом накормить хорошей едой под видом лекарства? Опасно. Но если заручиться сперва поддержкой Лань Шанфэна? Видимо, всё же придётся идти с ним на это, о боги, свидание в Цайи. Он думал о том, как обмануть Лань Цижэня, всю ночь, но так и не нашёл достаточно безопасного и действенного способа. А наутро Лань Мэншу, отнёсший первую порцию блюд в обеденный зал, вернулся почти бегом и замахал руками, привлекая внимание. — Вести себя развязно запрещено, — буркнул Цзинь Гуанъяо, даже не пытаясь скрыть плохое настроение. Старухам позволено ворчать. А он ещё и не выспался. — Там глава ордена! У Цзинь Гуанъяо из рук выскользнула глиняная чашка и, упав на стол, забрызгала его остатками бульона. К счастью, его оплошность никто не заметил. Забыв про запрет на сплетни, все столпились вокруг Лань Мэншу, выпытывая подробности. Их было немного: Лань Мэншу всего лишь увидел Лань Сичэня на старом месте за обеденным столом. Одетым как обычно, с сяо на поясе. Словно и не уходил в затвор. Цзинь Гуанъяо прислушивался к разговору, делая вид, что занят наведением порядка на столе. На душе у него было тревожно. Бывают ли такие совпадения? Он принёс Лань Сичэню неподобающую еду — и на следующий день тот покидает затвор. Но ведь Лань Сичэнь не мог его узнать. Никому в голову не пришло бы, что Лю Шулянь на самом деле Цзинь Гуанъяо. Это было просто немыслимо. Но что тогда? Лань Сичэнь подумал, что Лю Шулянь хочет его отравить? Или строит какие-то непонятные пока козни? Следовало затаиться. День за днём он проводил между кухней и домом старухи, никуда больше не отходя. Следил за тем, чтобы вести себя как обычно. Слушал болтовню помощниц, нарезал аккуратно редьку и морковь — руки следовало тренировать. Раздавал травяное желе юным ученицам, которые стайками прибегали к дому Лю Шулянь за «лекарством», принося в благодарность цветы и всякую ерунду вроде платков с защитными заклинаниями. Заклинания были слабенькими, но Цзинь Гуанъяо всё равно брал платки и хвалил девчушек. Приятно было смотреть, как они радуются, что угодили старухе. Иногда Цзинь Гуанъяо думал, что именно так следует проводить преклонные годы. В нетрудных, но приносящих удовольствие делах, окружённым почтительной молодёжью и трудолюбивыми помощниками. В мирном, тихом месте. Вот только не вставать бы ещё с рассветом. И, конечно, лучше бы быть мужчиной. (Он старался не думать о том, что мог бы прожить ещё много молодых, ярких лет в теле, полном духовных сил. Мог пировать и смеяться, летать на мече, обгоняя ветер, а потом на тренировочном поле сносить манекенам головы этим же мечом, чувствуя, как работает каждая мышца в теле, как ци наполняет меридианы. Всё это было отнято у него безвозвратно. Осталось лишь спокойствие старости, да и то, возможно, ненадолго.) О происходящем в Облачных Глубинах Цзинь Гуанъяо узнавал от помощниц и адептов, присланных на кухонные работы. Лань Сичэнь вернулся к прежним обязанностям главы ордена. Лань Сичэнь встретился с главой ордена Цао. Лань Сичэнь спросил у Лань Сянъюн, как здоровье её матушки, а у Лань Чуньду — возобновила ли она занятия с гуцинем, прерванные из-за сломанного запястья. Улыбался, выслушивая ответы с искренним интересом, и вообще пребывал в добром расположении духа. «Тупые куры, — думал Цзинь Гуанъяо, ожесточённо растирая корень аира, — откуда вам знать, был он в хорошем настроении или просто вежлив. Он всем улыбается, а вы — вы же ни гуя о нём не знаете». А он сам — знал? Мог ли предугадать, что Лань Сичэнь добровольно запрёт себя на годы, как его отец когда-то? Что он пронзит младшего названого брата мечом, даже не оглянувшись узнать, правда ли тот угрожал ему. Что вообще поверит, будто Цзинь Гуанъяо ему угрожает! Лань Сичэнь мог сделать что угодно. Цзинь Гуанъяо помнил об этом и был начеку. В доме старухи он не мог чувствовать себя спокойно, ожидая, что Лань Сичэнь вот-вот придёт к нему — один или в сопровождении пары адептов — и потребует объяснений. Конечно, объяснение было: Лю Шулянь на старости лет стала слегка чудаковата, вот и готовит не то, что надо. Но всё же. Через несколько дней Лань Сичэнь вместе с Лань Цижэнем отправился в какой-то малый орден, где не так давно умер дядя главы и из уважения к Лань Цижэню, с которым был дружен, завещал часть своей библиотеки ордену Гусу Лань. Вернуться они должны были поздно, если не на следующий день, и Цзинь Гуанъяо позволил себе вздохнуть свободно. Даже налепил баозцы со щавелем для Лань Шанфэна, который искренне радовался возвращению Лань Сичэня. Щавель, как утверждал Лань Шанфэн, спасает от застоя желчи, а следовательно, улучшает настроение. Пусть радуется, думал Цзинь Гуанъяо, жалко, что ли. И сам съел парочку. Время близилось к часу Крысы, и Облачные Глубины уже погрузились в сон, шелестя листвой ещё тише, чем днём, словно даже бамбук подчинялся строгому ланьскому распорядку. Цзинь Гуанъяо не спал. Перечитывал старухины рецепты, размышляя, что бы такое подсунуть Лань Цижэню. Притравить его уже не получится — если Лань Сичэнь подозревал кухарку в чём-то нехорошем, то сразу на неё и подумает. Надо найти что-то другое. Может быть, напомнить про тот раз, когда Цзинь Гуанъяо удачно обвинил его в потакании собственным вкусам, и заставить съесть что-то новое? Но ведь он даже если съест, потом из принципа не признает, что ему понравилось. Стук в дверь отвлёк его от размышлений, и Цзинь Гуанъяо встал, уверенный, что это Лань Шанфэн пришёл поблагодарить за баоцзы. От правила, запрещающего гулять после часа Свиньи, тот отмахивался, заявляя, что целитель не имеет права ждать, если считает, что должен проверить чьё-то здоровье — а чьё здоровье нуждается в проверке, ему виднее. Может быть, опять станет звать в Цайи. Надо бы согласиться, всё равно в Облачных Глубинах теперь приходится сидеть тише мыши, и это уже порядком надоело. Цзинь Гуанъяо открыл дверь — и невольно отшатнулся. На пороге стоял Лань Сичэнь. Он был в одеждах главы ордена, подходящих для встречи с другим главой, край подола чуть запылился. На поясе висели Шоюэ и Лебин. Вид у него был слегка усталый. Первым, что подумал Цзинь Гуанъяо, было: «Узнал!» Потом опомнился: нет, конечно. Но пришёл не просто так. Сейчас прозвучит обвинение… — Прошу прощения за поздний визит, госпожа Лю Шулянь, — поклонился Лань Сичэнь. — Я увидел у вас свет и посмел надеяться, что вы не спите. У Цзинь Гуанъяо отлегло от сердца. — Прошу главу ордена простить. — Он тоже согнулся в поклоне. — У этой старухи бессонница. Вот и решила вместо того, чтобы лежать попусту, заняться записями рецептов. Память-то уже не та, что прежде. — У госпожи прекрасная память, — с улыбкой возразил Лань Сичэнь. — Мне неловко обращаться с просьбой в такой час, но если вас не затруднит… Дело в том, что клан Му был не очень гостеприимен, и никто даже не позаботился предложить нам с дядей перекусить. А на обратном пути мы попали в непогоду и порядком устали. Дядя отправился к Лань Шанфэну за настойкой для укрепления сил, а я подумал, что если вы не спите, я мог бы попросить… Не приготовите ли вы снова ту лапшу, что в прошлый раз? Цзинь Гуанъяо спрятал руки в рукава, чтобы не выдать себя подрагивающими пальцами — старое тело отвратительно поддавалось контролю. Что это за просьба? Ловушка? — Я думала, что главе ордена не понравилась моя лапша. Вы едва притронулись к ней. — В тот день у меня не было аппетита. Прошу госпожу простить, если мой отказ от еды обидел её. Он лгал, но Цзинь Гуанъяо не мог уличить его в этом. Пригласив Лань Сичэня войти и усадив подальше от старухиных записей, он развёл огонь в очаге, чувствуя спиной внимательный взгляд. — Можно ли поинтересоваться, как прошёл ваш визит в орден Шуань Му? — Не слишком хорошо. Но мы этого ожидали. Библиотека господина Му — драгоценное сокровище, и наследники были… огорчены тем, что она попадёт в чужие руки. Дяде пришлось выдержать несколько довольно неприятных моментов. Вот зачем ты c ним полетел, подумал Цзинь Гуанъяо, устраивая над очагом котелок. Чтобы хватать уважаемого учителя Ланя за рукав и улыбаться, вежливо повторяя всё то, что он хотел проорать. Ты всегда был посредником, всегда старался сглаживать острые углы, особенно между братьями. И куда это нас всех привело? Вода закипела быстро. Цзинь Гуанъяо отмерил порцию подсушенной лапши и взялся за специи. Нужно было вести себя уверенно. Никаких подозрений, никакого страха. Он — просто кухарка, которая готовит лапшу для главы ордена, решившего перекусить в поздний час. Цзинь Гуанъяо брал коробочки с имбирём и сухими кореньями неторопливыми движениями, словно делал это сотни раз — ну, может, не сотни, но десятки точно делал. Когда-то давно. Отмерял, сыпал, размешивал. Мариновать овощи не было времени, он окунул их в соус и бросил на раскалённую сковороду, не отряхивая. Хоть сколько-то вкуса возьмут. Лань Сичэнь всё это время сидел за столом, с интересом разглядывая старухино жилище. Был ли он здесь прежде? Может, и был. Хорошо, что Цзинь Гуанъяо успел исследовать всё до последней полочки. Если попытается подловить — ничего не выйдет. Когда лапша сварилась, Цзинь Гуанъяо перемешал её с овощами и поставил перед Лань Сичэнем. — Прошу главу ордена не сердиться, если вышло не хорошо. Овощи не подготовила толком, на них время надо. — Благодарю, госпожа Лю Шулянь, — улыбнулся Лань Сичэнь и взял палочки. Цзинь Гуанъяо уселся напротив, сочтя невежливым прибираться в присутствии главы ордена. Вместо этого он смотрел, как ест Лань Сичэнь. Аккуратно. Изящно. Словно на приёме у верховного заклинателя. Словно не мог иначе — а он и вправду не мог, Цзинь Гуанъяо помнил, как Лань Сичэнь сидел в его тесной юньпинской комнатушке и с тем же изяществом ел простую лапшу с кусочком имбиря в бульоне, потому что ни на что другое у Мэн Яо не было денег. И смеялся, и говорил, что ему очень вкусно, а Мэн Яо хоть и знал, что перед ним знатный господин, почему-то верил. Ведь Лань Сичэнь не мог ему лгать. Горло перехватило, словно удавкой. Они были так похожи — тот Лань Сичэнь из его памяти, юный и радостный, и этот, сдержанный и спокойный, — и в то же время так отличались. Если бы только можно было вернуть те дни, когда они были молоды и ещё не разделены смертью, своей и чужой. Пусть — бедность, пусть — война, но они могли смотреть друг другу в глаза, ничего не скрывая, и смеяться вместе, и надеяться, что впереди ждёт что-то хорошее. Он отказался от этого. Променял на положение в ордене Ланьлин Цзинь — признанного, но всё же незаконного сына главы ордена, которому улыбаются в лицо и презирают за спиной. На отца, нашедшего в нём безотказного исполнителя любых грязных дел, тем более ценного, что не надо было даже приказывать — Цзинь Гуанъяо сам предвосхищал все приказы и бросался исполнять. Потом он стал верховным заклинателем, но А-Сун был уже мёртв, и отец, и Не Минцзюэ... Их тела ложились между ним и Лань Сичэнем непреодолимой пропастью. Вот что он выбрал — и получил в итоге. В той комнатушке перед ним было драгоценное сокровище, а Цзинь Гуанъяо променял его на побрякушку с дешёвым жемчугом. И этот выбор было уже не отменить, не переиграть заново. Он выбрал — и лишился всего. — Госпожа Лю Шулянь, — встревоженно позвал Лань Сичэнь. — Что с вами? Цзинь Гуанъяо поднял руку, стирая текущие по морщинистым щекам слёзы. — Всё хорошо, — сказал он. Голос был сдавленный, жалкий. — Всё в порядке. Расчувствовалась. Мы, старухи, любим смотреть, как молодые едят. У самих-то аппетита нет. Не обращайте внимания, глава клана Лань. Он встал, отвернулся к столу, на котором резал овощи, сделал вид, что убирает очистки. Снова вытер лицо, стараясь сделать это незаметно. Надо же было так… не вовремя, некстати, и Лань Сичэнь сейчас начнёт сочувствовать, утешать — он всегда это делал. И ещё труднее будет смотреть на него и лгать вместо того, чтобы расплакаться и обнять, и будь что будет. Но нельзя, надо держаться до последнего, глупая старуха Лю Шулянь всего лишь подумала о внуках, которых у неё никогда не было, или обрадовалась, что кто-то ест её лапшу и благодарит, а не воротит нос, как некоторые. За спиной стукнула о стол пустая миска, зашуршали одежды — Лань Сичэнь встал. — Было очень вкусно, — негромко сказал он. — Спасибо, А-Яо. Сердце замерло у Цзинь Гуанъяо в груди. Даже долгожданный зуд в руке он едва почувствовал. Два слова сбили его с ног, и когда он вспомнил, как дышать, прошло слишком много времени. Непоправимо много. — Глава клана Лань что-то путает, — произнёс он, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы не дрожал голос. — Эту старуху зовут Лю Шулянь. — Лю Шулянь никогда не извинялась, — всё так же спокойно ответил Лань Сичэнь. — Она принесла бы мне ту лапшу с лицом, говорящим «Ешьте что приготовлено или не ешьте вовсе». Лю Шулянь была искусной кухаркой и знала, что каждая хозяйка использует разные специи, и одна никогда не повторит блюда другой. Она предпочитала острое и не любила имбирь и сельдерей, а ты любил. «Это совпадение!» — хотел крикнуть Цзинь Гуанъяо и не мог, потому что любое возражение выглядело бы сейчас оправданием. Красные перцы действительно висели возле очага аккуратными связками. Он не обратил на них внимания, потому что не привык использовать в пищу. Хоть и вырос в Юньмэне, но острую еду так и не полюбил. — Твой дом стоял возле реки, и в нём всегда было влажно. Ты брал специи и нюхал, чтобы проверить, не заплесневели ли они. Когда я узнал вкус, то ещё сомневался. Но ты сделал это сейчас. Ей было незачем. Как он мог надеяться, что Лань Сичэнь не узнает? Нет, с ужасом понял Цзинь Гуанъяо. Он надеялся, что узнает. Что Лань Сичэнь помнит его. Что разглядит в любом облике, даже старой гусуланьский кухарки. Это значило бы, что он помнил Цзинь Гуанъяо, знал его всего, до мелочей. Если бы Цзинь Гуанъяо действительно хотел остаться неузнанным, он вспомнил бы об этой своей привычке. Он никогда ничего не забывал. Снова шорох — Лань Сичэнь шагнул ближе. — Зачем ты это сделал? Ещё можно было возразить, притвориться, что Лю Шулянь не понимает, о чём он говорит. Но какой в этом был смысл? — Я ничего не делал. Вам стоило лучше прятать записи о ритуале, который совершил Мо Сюаньюй. Или это Вэй Усянь с ней поделился по-дружески? Лань Сичэнь за его спиной прерывисто вздохнул. — Я говорил, что им не стоит восстанавливать эти записи. К любой двери можно подобрать ключ. Зачем же она… — Может, ваша Лю Шулянь была не из Ланей, но по упрямству она вас всех обставила. — Но зачем? Чего она хотела? У Цзинь Гуанъяо невольно дёрнулся уголок рта. Желание старухи значило для неё так много, что она пожертвовала душой, но со стороны — он представлял, как оно звучало. Он сам бы посмеялся, если бы не был вынужден выполнять его. И если бы не прочёл записи, открывшие Лю Шулянь с тайной, никому не известной стороны. — Накормить вас всех нормальной едой. — А? Восклицание было таким непонимающим, что Цзинь Гуанъяо наконец обернулся. Лань Сичэнь смотрел на него — уже на него, не на Лю Шулянь — с искренним удивлением. — Накормить? — повторил он. — Но зачем? То есть… не может быть, чтобы из-за такого пустяка... — Для тебя, — перебил его Цзинь Гуанъяо. — Для вас. Пустяк, да? Она любила готовить больше всего на свете. Это был её единственный талант. А вы — все вы — не просто не замечали его, но и не давали ей совершенствоваться. Представь, что ты не заклинатель и умеешь только играть на сяо, а вокруг — одни глухие, и они ещё норовят отобрать у тебя Лебин. И вот твоя жизнь на исходе, и ты понимаешь, что мог бы стать великим музыкантом, но самое большее, что тебе позволяли, — развлекать игрой гостей, пока хозяева зажимают уши. Разве не захотел бы ты доказать им напоследок, как хороша была твоя игра? Лань Сичэнь побледнел. — Но ей никто не запрещал. Мы просто… — Вам просто это было не нужно, — кивнул Цзинь Гуанъяо. Видеть Лань Сичэня таким — растерянным, осознавшим, что Лани оказались к кому-то несправедливы и даже жестоки, было пугающе приятно. А потом сразу стало стыдно за это. Львиная доля бед Лю Шулянь была на совести самой Лю Шулянь и её гордыни. — Она вас не винила. Просто хотела, чтобы вы наконец увидели её и оценили, как она того заслуживала. — Я понял, — медленно кивнул Лань Сичэнь. — Я… подумаю, что можно сделать. Орден не изменит свои традиции, но мы постараемся, чтобы память о таланте Лю Шулянь не исчезла. А ты — ты всё сделал, что она пожелала? Вот они и перешли к главному — к его судьбе. Цзинь Гуанъяо невольно сглотнул. Сердце билось неровно, тяжело — старое тело опять не подчинялось воле хозяина. — Почти. Осталось одно желание. — А потом? Лань Сичэнь смотрел на него внимательно, собранно. Как смотрел в храме Гуаньинь, уже не доверяя. А потом ударил мечом, не тратя времени на выяснение, угрожал ему Цзинь Гуанъяо на самом деле или нет. Они больше не были братьями. Лань Сичэнь пришёл, взяв с собой Лебин и Шоюэ, и был готов пустить их в ход. Он видел в Цзинь Гуанъяо угрозу, и вряд ли это изменится. Цзинь Гуанъяо упал на колени и уткнулся лбом в пол. — Глава ордена, этой старухе осталось не так уж много. Умоляю, позвольте ей провести остаток жизни в мире. Он слышал, как Лань Сичэнь шумно вздохнул там, наверху, но не поднимал глаз. Лань Сичэнь не жалел его, но Лю Шулянь, чьё тело всё ещё жило и дышало, могла уповать на его милосердие. — Встань, — сказал Лань Сичэнь после недолгого молчания. — Я не собирался казнить тебя. Цзинь Гуанъяо поспешно поднялся, однако выпрямляться не стал — так и застыл в полупоклоне. — Я не стану рассказывать всем, кто ты. Но если задумаешь что-то дурное… За тобой будут следить. Я не имею права оставить тебя просто так. Цзинь Гуанъяо склонился ещё ниже. — Благодарю, глава клана Лань. Он уловил едва зародившееся и тут же оборванное движение, но запретил себе думать, что это было: Лань Сичэнь подхватил бы его под руки, прервав поклон? Или не его, а Лю Шулянь? Он не хотел узнать, что этот жест был не только для него. — Если я заподозрю, что ты задумал дурное, то не стану выяснять, правда это или нет. Постарайся не дать мне повод. — Я понял, глава клана Лань. — Кто-нибудь знает? Или хотя бы догадывается? — Никто. Лю Шулянь, она была… — Цзинь Гуанъяо осёкся. Руку пробрало знакомым зудом — но это же было невозможно?.. Забыв про почтительную позу, он задрал рукав и увидел, как бледнеет и исчезает последний порез, оставляя чистую кожу. Он думал, что этот шрам — для Лань Цижэня, но тот наверняка уже спал. Неужели он ошибся? — Что это? — Лань Сичэнь подошёл ближе, разглядывая его руку. — Её желания? — Да. — Цзинь Гуанъяо погладил себя по руке, ещё раз убеждаясь: не показалось. — Все исполнены. Сам не знаю, как так получилось. — Это хорошо. В голосе Лань Сичэня была теплота. Для него или для старухи — Цзинь Гуанъяо не стал думать. Радость наполнила его сердце — тихая радость человека, увидевшего перед собой будущее, которое прежде казалось потерянным навсегда. У него не было больше богатства и власти, но была жизнь. Он освободился от воли Лю Шулянь, его душу ждало перерождение, а до того — не меньше десятка лет спокойной жизни в Облачных Глубинах, рядом с человеком, который всё же оставался самым дорогим ему, неважно, что пролегло между ними. Возможно, боги всё же смилостивились, дав второй шанс. Когда он наконец поднял голову, то увидел, что Лань Сичэнь улыбается тоже. — Не успокаивающий настой тебе нужен, — сказал Лань Шанфэн, — а перекусить перед сном. Лань Цижэнь смотрел на него так, словно целитель предложил ему залезть на стену правил и прокричать оттуда петухом. — Заклинателю моего уровня не нужно есть каждый день. Инедия достаточно питает тело. — Инедия, — прервал его Лань Шанфэн, — не питает, а поддерживает. Телу нужна еда! Инедия — это костыли, без которых не обойтись, если сломаны ноги, а вы похваляетесь, кто дальше на них пробежит. А потом бессонница, желудочные болезни, отёки... Питаться надо с умом и вовремя. Особенно в твоём почтенном возрасте. — Да я вдвое моложе тебя! — встопорщился Лань Цижэнь. — А не заметно. — Лань Шанфэн достал из плетёного короба, стоящего на столе, баоцзы и протянул Лань Цижэню. — На, съешь. — Время вечерней трапезы уже прошло. — Это не еда, а лекарство. Ты пришёл к целителю — изволь его слушать. Лань Цижэнь нехотя откусил кусочек баоцзы. Тщательно пережевал, стараясь не думать о вкусе, лишь о необходимости проглотить и усвоить нежную хлебную мякоть с кисловатым щавелем, мягким, но сохранившим свежесть. И бархатистый тофу, сладковатый от соуса. И ароматные крупинки арахиса… Баоцзы закончился. — Ну? — насмешливо спросил Лань Шанфэн, глядя, как Лань Цижэнь вытирает кончики пальцев и сглатывает оставшийся во рту вкус. — Скажи ещё, что тебе не понравилось. Лань Цижэнь хотел бы ответить, что еда не должна нравиться, а тем более не должно нравиться лекарство, и он ел через силу, покоряясь необходимости. Но правила ордена Гусу Лань запрещали лгать. А баоцзы был хорош.