Ночи электросвинга

       Как появилась музыка? Нет, не совсем так. Кто первым из людей понял, что ритм, резонирующий с сердечными сокращениями, способен ввести человека в трансоподобное состояние, вдохновить его, открыть ему новые возможности своего тела?        Неизвестно. Но точно известно, что тихие шаги слегка пританцовывающей Хани Фазбер были точно в такт веселой песенке, доносившейся из конца узкого коридора, прямо из приоткрытой двери. В этом году обещали много новых гостей — да что там, она это знала лучше других. В конце концов, она и была в некотором роде кастинг-менеджером. Помнила свое первое недоумение, почему Ночь Дьявола, событие года, на котором именитые убийцы собираются все вместе в отеле «Кортез» под предводительством его создателя, Джеймса Патрика Марча, оказалась такой… скромной. Парочка тел в беспамятстве, зарубленные-заколотые будто без особого старания, застолье как на Рождество, только без запеченной индейки, водруженной на праздничный стол. Но помнила Хани и ужас, когда Марч, восхищавшийся ее отцом-душегубом, понизил тон и вкрадчиво, почти что заговорщицки выдал ей: «Но речь сейчас не о нем».        Теперь она понимала, что имел в виду Джеймс. Этот ядовитый плевок «не Ночь Дьявола, а убожество», как ей казалось, обидный, эти слова, адресованные впервые не ее отцу, эта музыка, включенная, как думалось Хани, на прощание. Электросвинг. Ритм, бьющий по ушам, легкий, танцевальный, он не был похож на привычный на подобных мероприятиях лаунж от слова «совсем». Почему надо было веселиться среди серийных убийц, для которых человеческая жизнь ничего не стоит? Почему, в конце концов, ей все это сошло с рук и она вышла из зала празднеств живой и невредимой?        Возможно, по той же причине, по которой сейчас Хани, переживая только за свой голос, чтобы он сегодня ее слушался, шла в тот же самый зал, прекрасно зная, что ее ждет, а точнее, кто. Улыбающийся и приветливый Джеймс Патрик Марч, оставивший для нее положенную дозу абсента. На редкость говорливый и гостеприимный Джон Уэйн Гейси, едва не задушивший ее в объятиях и спешно поправивший на ней чуть помявшееся платье в горошек. Тихий, молчаливый, всевидящий, как видеокамера, Зодиак, которого она не сразу заметила — но обязательно поздоровалась, как подобает хорошей гостье. Невоздержанная на язык, развязная Эйлин Уорнос, отвесившая пару сомнительных комплиментов волосам и платью Хани. Ричард Рамирез, Ночной Сталкер, галатный джентльмен, если не знать всех его преступлений, конечно. А еще застенчивый Джеффри. Но это совсем другая история.        К ее неудивлению, сегодня все было немного по-другому с самого начала. Зал встретил Хани удивительным многолюдием, яблоку негде упасть — она лавировала как ни в чем не бывало мимо собравшихся гостей, пробираясь сквозь толпу к микрофону на стойке, оставленному для нее. Рука легла на холодный пластик, губы почти коснулись металлической сетки, в животе легонько заныло под напряжением диафрагмы. «Эй, братец, есть ли мысли? Старинная пластинка Играет легкий ритм»*        Много новых лиц, но запоминать их незачем. Они все люди, пришедшие сюда на соблазнительного червячка знакомств с темными душами великих убийц. Не-тварей дрожащих, санитаров городских джунглей, ницшеанских сверхлюдей и много кого еще. Все гости были обожателями маньяков, почитателями, будущими последователями. Что ж, некоторые вещи лучше любить издалека, а еще лучше — не оправдывать. Люди разбивались на маленькие группки, пытаясь перекинуться словом, переглянуться, прикоснуться к своим кумирам, которые старались уделить внимание каждому. Даже новое лицо на этой вечеринке, сам Джек Потрошитель, рядом с которым удобно уместилась бессмертная вампирша, успевал урвать кусочек своего времени и для других дам, щедро осыпая их благосклонными словами и обещая написать портреты, подмечая уникальные черты каждой. Какое человеколюбие? Если бы.        Музыка немного стихла.        — За хозяина вечера и величайшего учителя. За мистера Марча! — поднял бокал Рамирез, возвышая голос над толпой. В ответ как по команде вверх взмыли полные абсента бокалы, и нестройный, разношерстный хор голосов ответил «за Марча!»        Дороги назад нет. Мисс Эверс сбивалась с ног, угождая всем и каждому и еле поспевая то подложить еще салата или мяса, то подлить алкоголя, то убрать пустую посуду. Ритм электросвинга заставлял сердце биться иначе и разгонял кровь. Голова кружилась, и все казалось таким настоящим. Гости начинали наглеть, чувствуя безнаказанность своих мыслей, слов и действий. Пара мужчин все дальше оттесняла к стене изрядно захмелевшую Эйлин, излишне театрально мотающую головой и подвывающую что-то вроде «ну не на-а-адо». Девушки начали откровенно вешаться на Ричарда, одна излишне старающаяся уже принялась расстегивать на себе лифчик, поглядывая на своего идола помутневшим взглядом. Джефф, которому тоже стали изрядно надоедать разошедшиеся поклонники и поклонницы, бросал на Хани умоляющие взгляды, но она так же молча взглядом отвечала, что время еще не наступило. В организацию вечера входил безупречный тайминг. Все отстроено секунда в секунду, ведь ритм так важен, он очаровывает и размывает связь с реальностью.        Снова тишина. Время следующего тоста?        Хани крепче взялась за микрофон, ощущая сильное биение в груди и холод в конечностях. Молчание. Гости недоуменно застыли, перебрасывая взгляд с одного кумира на другого, кто скажет следующий тост? Хозяева вечера безмолвствовали, переглядываясь друг с другом. Смертным было невдомек в тот момент, что все уже готово для кульминации праздника, на котором они числились всего лишь главным блюдом. Музыка нарастала, вгоняя людей в страх, в панику, почему все замерли, почему никто не говорит тост, почему…        Почему двери закрыты?        Первый бит, и стены, и пол окрасились в кровавый цвет первыми каплями, брызгами, потоками. В воздухе стоял удушающе ржавый запах железа, настолько густой, что один вдох заставлял ощутить на губах солоновато-горький привкус, вызывающий приступ тошноты своей концентрированностью. Оглушительно звучащую песню перебивали звенящие в ушах вопли ужаса, «гости» ломанулись к дверям, давя друг друга до хруста переломанных костей и содранных ногтей в тщетных попытках вырваться из смертельной ловушки, но тем беспомощнее они становились перед своими же обожаемыми убийцами, которые уже были готовы во всеоружии. В их распоряжении оказались разнообразные ножи, пилы, любые режущие подручные предметы, которыми они кололи, кромсали, отрезали куски кожи — так веселее! — украшали еще живые, еще теплые тела алой резьбой вплоть до мяса под поистине дьявольский смех Марча. В такой паникующей толпе загнанных в угол людей, теперь походивших на стадо истерически ревущих парнокопытных, было невероятно легко выцепить очередную жертву, которая падала на пол мешком от одного удара — сложно удержаться на ногах на скользком от крови полу, правда? Колотые раны и отрезанные куски кожи были лишь приятным аперитивом, способом остановить очередное испуганное животное, еще недавно бывшее человеком и растерявшим все свои разум и сознание от ужаса. Настоящим удовольствием было продолжить экзекуцию над верещащим телом — вгрызться металлическими когтями и зубами, чью роль играли ножи и пилы, раздирать тонкую кожу, прорывать плоть, так глубоко, чтобы сквозь кровавый фарш виднелась беловато-розовая кость. А с каким восхитительным влажным звуком мышцы отделялись от костей… конечно, резать было гораздо легче, но если хватало силы рвать руками, то обрывающиеся от хрипа, захлебывающиеся вопли обладателя этой несчастной плоти звучали еще лучше. Еще громче, еще болезненнее, еще дольше.        Вампирша, казалось бы, чуть ли не неподвижно до рокового мгновения сидевшая на стуле как статуя, уже вовсю восседала на коленях Потрошителя и дарила своему возлюбленному жаркий поцелуй, и по их губам стекала дымящаяся кровь, оставляющая желтовато-коричневые следы. Не в ее привычках было разделывать очередного кандидата на ужин как молочного поросенка, но сегодняшнее мероприятие ее к тому обязывало, и тонкий дамский кинжал даже не покидал в этот раз сумочку — женщина прибегла к помощи предоставленного хозяином вечера арсенала. Сегодня можно было не сохранять облик британской интеллигентки и есть настолько грязно и неряшливо, насколько позволяла совесть. Совесть, которая сегодня спала совершенно мертвым сном, закрывая глаза на то, как ее обладательница отделяет для себя кусок отменной вырезки с чьей-то спины и вгрызается в него зубами. Вкушал все радости вечера и ее спутник и соотечественник, которого все присутствующие по привычке звали Джеком, на что он даже не обижался, хоть несколько раз и просил звать его Уолтером**. Парочка женщин, особенно яростно напрашивавшихся на написание их портрета, уже пали к его ногам с разрезами на шее от уха до уха, такими глубокими, что голова практически болталась на паре пучков мышц и порванной коже — Потрошитель не любил мучать жертв заживо, ему мешали дерганья и отвлекали крики, потому обе фанатки, кажется, отмучились относительно легко. От хирургически точного вскрытия и отделения все еще пульсирующих и сочащихся кровью и желчью органов убийцу отвлекла как никогда сытая возлюбленная, с длительным и требовательным поцелуем передавшая ему глоток до горечи соленой крови, свежей и практически горячей. Сейчас уже был совсем не тот момент, чтобы помнить об их договоренности интеллигентно не афишировать никакой своей связи, совсем не тот.        Вот Рамирез аккуратными, почти что ювелирными движениями снимает с подергивающегося тела одуревшей фанатки пласт кожи, на котором была вырезана перевернутая пентаграмма, в качестве сувенира. Ему было искренне забавно наблюдать, как затихают ее вопли и как болезненные подергивания меняются на предсмертные судороги в тот момент, как охотничий нож входил в ее шею настолько глубоко, что его кончик вонзался в деревянные половицы — он проходил насквозь. Крик, затем хрип, затем клокотание в гортани, заканчивающееся фейерверком из крови, фонтаном рвущейся наружу, когда лезвие покидало плоть. А неподалеку Эйлин лениво попинывает трупы потенциальных насильников, то и дело выкрикивая глумливые шутки — женщине кто-то из товарищей по ремеслу еще в начале шоу передал пистолет, который она с удовольствием пустила в дело. Она была одной из хозяев вечера, а потому в расходных материалах ее не ограничивали, позволяя выпускать в ее «избранников» пулю за пулей, опустошая магазин раз за разом, пока их тела и головы не превращались в дымящийся и слегка обугленный по краям ран фарш.       Гейси горой возвышался над парнями, пристегнутыми наручниками к трубам, выбирая, кто из них отправится первым на тот свет на глазах у бледных как смерть товарищей — несчастливцем оказался тот, чей желудок не выдержал и вывернулся наизнанку, отправляя на ковер все содержимое. Просто задушить его было бы ужасно скучно и пресно в такой дурманящей атмосфере всеобщего безумия, да и к чему предосторожности? Здесь и сейчас не было никакой опасности в том, чтобы запачкать полы кровью, лимфой и прочими возможными выделениями. Здесь и сейчас можно было оставлять глубокие, практически повреждающие кость, порезы, и делать это так медленно, чтобы с каждой секундой срывающийся на жалкий скулеж вой только усиливался. Можно было прижечь это открытое мясо, пульсирующее и извергающее липкую кровь, раскаленным до красноты куском металла вместо простой сигареты — оно сначала коричневело, затем чернело и обугливалось, испуская сероватый дымок и восхитительный аромат поджаренного стейка. Ну чем не воскресное барбекю от гостеприимного весельчака Джона!        Синее платье Хани стало фиолетово-черным, когда к ней ринулся озлобленный и перепуганный до бледноты мужчина, но тут же оказался зарезан рукой Дамера — у шеи пульс особенно силен, а кожа настолько тонка, что хватает малейшего разреза, чтобы горячая и яркая артериальная кровь брызнула с такой силой, что отдельные капли долетали до ближайшей стены. Их глаза встретились посреди творящегося безумия — настоящий мужчина не причинит боль даме… и не посмеет допустить, чтобы ее обидел кто-то другой.        Хани танцевала, и ее туфельки скользили в скользкой, теплой крови, густой запах которой отдавал лишь металлом и солью, давно переставшими вызывать тошноту. Ритм учащал пульс и отдавался вибрирующим гулом в голове.        Ее насмешливый певческий голос и издевательский, надменный хохот убийц — последнее, что услышит каждый смертный, кто переступит порог зала празднеств на Ночь Дьявола.