Облейся слезами над вымыслом и впредь будь менее зависим от него

      Что может быть хуже лишения свободы? Что может быть хуже, чем осознание того, что за твоей жизнью стоит чужой человек, который в любой момент может разорвать и выбросить её, как лист бумаги? Вероятно, лишь лицезрение того, как это произошло с человеком, что был дорог твоему сердцу.       Неужели кто-то искренне наслаждается столь омерзительным и ранящем чувством, как любовь? Её отягощающие, сладкие цепи, чей звон поначалу даже не слышно, стягивают грудь, прожигая в ней глубокую рану. Эту рану невозможно излечить ничем, кроме дурманящих прикосновений возлюбленного, в ином случае, ты обречён на глубочайшие страдания. И нет участи более удручающей, чем потеря своего драгоценного лекарства.       Оно подобно морфию ублажает тело и душу на некоторый промежуток времени, а затем вызывает ломку, потребность принять ещё. Эта духовная зависимость сломила не одно поколение, беспощадно растаптывая каждую свою жертву.       А Николай Гоголь никогда не мечтал пополнить ряды этих страдальцев. Никогда не желал связать себя обязательством чувствовать что-либо к ближнему и умереть в надежде заполучить благословение на любовь.       Тогда почему же он несчастен сейчас? Разве исчезновение человека, который так нагло пленил его своей невинной добротой и чистосердечной улыбкой, не должно принести радость? Душа Николая ведь, с самого начала каждую ночь изнывала от боли и отчаяния, от осознания своей трагичной участи. Он знал, к чему это приведёт и не ошибся. Как только настал заветный миг, как только ему удалось впустить в себя губительный яд, всё рухнуло на его собственных глазах.       Возможно, это произошло по вине самого Гоголя? Почему он не смог сдержать голос души? Почему не смог остановить порыв чувств и сохранить расстояние между ним и Сигмой? С какой целью он впился в его чудесные, манящие губы принимая тёплые ласки? Неужели он был не в силах предугадать, что его наркотик со слезами на глазах и гримасой боли на лице растворится не оставив после себя ничего, кроме воспоминаний и жгучей раны на сердце?       Никто не имеет право на столь радужное счастье, тем более безликий арлекин вроде него. Глупец, как он мог даже думать о подобном? Сам же безчеловечно заточил себя в гнятущую ловушку разума.       А сколько же блаженства и неподдельного счастья подарило ему то мгновение... Он был готов рыдать от восторга... Сейчас же ему удаётся лишь одну за другой ронять крупные, горячие капли слёз на холодную землю.       Что-то давит на спину, горячим пламенем сжимает грудь и облепляет глотку... Кажется, словно хрупкие руки покойного возлюбленного пытаются поделиться утраченным теплом, безнадёжно обжигая и причиняя лишь боль, не позволяя наполнить лёгкие кислородом.       «Не реви, ты ведь сам этого хотел, не так ли?» – издевательски шепчет разум и добивается лишь очередной порции слёз. Николай выдавливает из себя глухой, скрипящий стон, напоминающий писк задваленной крысы.       Неужели, все люди обречены на это несчастье? Неужели, каждый должен обмануться сладостью неволи, а потом медленно гнить в клетке собственных чувств в борьбе за хоть какую-то часть дозы?       Хотя, какое Гоголю есть дело до посторонних людей? Они невыносимо глупы, всегда пренебрегали и будут пренебрегать осторожностью, будут как мухи липнуть к губительному яду и даже не замечать этого. К ним нельзя питать сочувствие, они обречены на медленную смерть, сами выбрали её.       Жаль должно быть только Николу, лишь он сопротивлялся обману и глядел ему прямо в глаза, изо дня в день пересиливая самого себя и... Не смог устоять. Может ему следовало бы рассказать Сигме раньше? Тогда бы он смог ещё немного насладиться своим наркотиком... Нет. Он бы просто сильнее пристрастился и сейчас бы страдал ещё глубже, ещё невыносимее был бы этот момент.       Гоголь рыдает, теперь и не старается сдерживаться. Такое ощущение, будто покрасневшие глаза уже и ослепли от слёз, но перед собой Николай всё ещё видит проклятую, пустую аллею. Теперь он свободен. Свободен он этой цепи, от чувств, от человека. Ему не придётся краснеть перед любимым за свой поступок, не придётся говорить осточертелые комплименты и обещание, которые всё равно не смог бы сдержать. Он должен благословлять человека, который вырвал сухую страницу из книги и даровал ему освобождение от всей этой чепухи, но почему-то, стоя на коленях он проклинает своего спасителя.       Проклинает весь мир, всё человечество и себя, обозлённый и раненый жестокостью человеческих чувств и их лживостью. Голова раскалывается, словно тот самый “спаситель„ металическим крестом настойчиво пробивает череп Николая, пробирается в глубину его помутневшего от горя рассудка с неизвестными целями. Пульсация, что эхом отдаётся в ушах, заглушала мучительные стоны и всхлипы жертвы обмана. Только сейчас он понял, насколько искусственен был образ Сигмы. Это ведь всего лишь страница книги, ничтожный вымысел, оружие для осуществления чужой цели. И Сигма, вероятно осознавал это наравне с Николой. И никогда не был несчастен от этого, никогда не желал настоящей свободы. От этого сердце Гоголя заныло с новой силой захлестнув хозяина волной боли. Как же ему хотелось прижать к себе этого чудесного мальчика, который и сам не понимал, насколько он несчастен на самом деле... С какой же губительной тоской хочется разорвать барьер жизни и смерти, вернуть своё лекарство и упиваться его теплом, запахом и вкусом... Хочется сделать его столь же счастливым, каким он делал Николая, но увы, теперь это невозможно. Время упущено и уже никогда не повернётся вспять, какие бы страдания это не причиняло одному жалкому человеку.       Нет. Теперь нельзя и мечтать о свободе. Груз столь болезненной и тяжкой любви будет тащиться за Николаем остаток его никчёмной, серой жизни словно мёртвый гусь.       Скрепя сердце Гоголю удаётся заставить себя подняться с колен. Неразгибая спины, сгорбленной под тяжестью груза, что навеки обременил его грязную душу, он поволочился на окрайну города к старому обрыву.       В последний раз Николай окинул пустым взглядом этот омерзительный мир полный ограничений и страданий... Трясясь всем телом он вдохнул чистый воздух и подняв голову к небу выпустил почву из-под своих ног пребывая в томительном ожидании смерти последние секунды существования.