«Вовсе ты не плохой человек! Ты очень хороший человек, с которым случилось много плохого, понимаешь? Вдобавок мир не разделен на хороших и плохих, в каждом есть и тёмная, и светлая сторона, главное в том, какую ты выбрал — это определяет всё.»
@ Сириус Блек
О чем он думал, когда засыпал? Вспоминал, размышлял и ненавидел. Сам себя. Испытывать какие-либо отрицательные чувства по отношению к другим не видел смысла. Ведь виноват он сам. Во всем. Эта вечная тревога не давала ему спать ночами, и он покидал спальню, садился за компьютер и работал, работал, работал долгие часы, иногда переходящие в полноценные сутки. Кто-то непонимающий мог бы сказать: «Поблагодари Бога, Сергей Разумовский, без подобных порывов ты бы ничего не добился!» А он бы только подумал в ответ, ни в коем случае не вслух, вы что: «Если бы я только мог променять все это на спокойную человеческую жизнь…» И закончил бы на этой ноте мысль. Потому что он знает, какие мысли пойдут дальше. И легче от них не становилось. От некоторых размышлений дергались конечности. От некоторых все тело окутывала мелкая дрожь и желание провалиться к чертовой матери, кем бы она не была, сквозь взмокшие от пота простыни. А с другой стороны… Чего он хотел? Никто и никогда не сможет его понять. Они не были на его месте. Не проходили его путь. Не смотрели на вещи его глазами. Они знали только ту его часть, которую освящали неугомонные СМИ. Только ту, что он им показывал. Или старался показать. По правде говоря, иногда он и сам себя не понимал. А может и к лучшему. В такие отвратительные моменты хотелось только одного — отдохнуть от самого себя, а лучше, как уже было сказано ранее, провалиться, пропасть, исчезнуть. Но это же невозможно. Правда? Было страшно. И стыдно. Очень стыдно. И снова за себя. Тревога накатывала, прошибала в голову словно двести двадцать и напрочь запрещала дышать. А спорить не получалось. И он вновь, чуть потрясываясь, садился на кровать и пытался утихомирить звон в ушах, убедить себя, что все хорошо и никто не может его осуждать хотя бы потому, что не знают, кто он на самом деле. Что он за человек, и через что он прошёл. Он не оправдывал себя. Нет, что вы. Только лишь твердил себе, нашептывая под нос: — Ты хороший человек, Сережа, хороший… И долго приходил в себя, пытаясь открыть глаза. Но и из этого ничего хорошего, как правило, не выходило. Ведь он возвращался в реальность. Реальность, которую, во многих ее проявлениях, старался игнорировать. Нет. Вы не так поняли. Когда открываешь глаза, а тебе никак не тринадцать. Когда кругом лишь сплошное и непомерное одиночество. Не то чтобы он грезил о своём детстве, нет. Кому захочется возвращаться туда, где тебя не любили и унижали, гнобили просто за твое существование? Возвращаться к противным воспитателям детского дома, которым было откровенно класть на судьбы детей. Не все такими были. Татьяна Михайловна не была. Но таких, как она, к сожалению, крайне мало. Тогда он хотя бы был не один. Она вот была. Да и другие люди вносили хоть какую-то лепту, социализация и все такое. А еще Олег был. Всегда был. С ним и засыпалось совсем по-другому. А теперь нет. Его теперь нет. Но Серёжа об этом ещё не знает. Завтра утром он получит извещение о смерти, переправленное из их детского дома, спасибо Татьяне Михайловне, очередное. Похоже, ей сил не хватило лично рассказать. И он не осуждал, правда. Можно ли считать этот мертвый кусок переработанного дерева за последнюю в их жизнях весточку от Олега? Он же обещал письма ему писать, чтоб Сережа знал, что тот живой. С последнего около полугода прошло. Пять месяцев, две недели и три дня, если быть точным. Но кому сейчас нужна эта точность? Сереже нужна. Он же дни считал. И придёт Он. Но не сразу, нет. Пройдёт пару дней или неделя. Серёжа вам точно не ответит, если вы вдруг спросите. Он будет биться в истериках, ненавидеть себя и весь этот несправедливый мир пуще прежнего, кричать на стены и задавать себе слишком много вопросов, на которые никто уже не сможет дать ответы. Казалось, что все вокруг остановилось и не существует больше ничего, кроме оглушающей пустоты и до тошноты и хрипоты приливающего к горлу комка эмоций. Потом и ком пропадет, и вообще ничего не останется. Только уставший от пристального взгляда потолок. И однажды Сережа увидит. Силуэт. Будто к потолку прикрутили зеркало без его ведома, а в темноте и не разберёшь, так ли это на самом деле. А Он не будет ждать — приблизится. Посмотрит нахально в глаза ничего непонимающие, проследит, чтобы огонь в них загорелся. И жажда всепоглощающая. Справедливости и мести непонятно кому и непонятно за что. Улыбнётся так, будто встретил старого близкого друга. И Серёжа уснёт, наутро чуть вздрагивая, вспоминая о вчерашнем страшном сне. В содержание того письма Сережа откажется верить и вычеркнет эти воспоминания из своей головы, словно какую-то ныне бесполезную исписанную бумажку. Так пройдет год, в терзаниях и сомнениях, в скитаниях по офису и разглядывании питерских крыш за панорамным окном, в попытках заглушить странный звон в голове алкоголем и газировкой из автоматов. И много, очень много работы. Даже в офис переберется, дабы не расходовать время в пустую. А дальше все как в кошмаре. В самом непредсказуемом и ужасном, что когда-либо у него были. Презентация Вместе. Гречкин. Чумной доктор. Олег. Гром. Птица. Птица…? Психиатрическая больница. Боль. Ни. Ца. Снова один. Только теперь на препаратах. И то, давать не сразу начали, видите ли, «случай интересный, нужно понаблюдать». Тревога по-прежнему его накрывает, но и с собой он проводит больше времени. А ещё больше с Птицей. К пониманию того, что к положительным результатам это общение не приведет, Сережа пришел почти сразу. Однако сделать вообще ничего не может, руки связаны. Буквально. Он не понимал как к этому все пришло. Как он мог убить? Он же «хороший человек»! Ведь так? Раньше он пытался себя в этом убедить, доказывал что-то сам себе, жертвовал деньги в различные организации, много помогал детскому дому в котором вырос. Только последнее разве что не ради себя. Понимает ведь, как живется тем детям. Они ведь тоже одни. Теперь лишь спрашивает. Но ответа не получает. Только саркастичный смех в голове эхом отдает. С ним иногда разговаривают врачи. Дольше, чем ему хотелось бы, потому что толку в этом никакого. Да, он все ещё чувствует чрезмерное одиночество, но и за внимание не цепляется. Все это не то, что ему на самом деле нужно. Благодарен этим болтунам хотя бы за то, что теперь ночами легче засыпать. Есть что-то в этих таблетках, которыми его неустанно пичкают. Теперь он не может вычеркнуть факт смерти Волкова из своей головы, от чего еще поганее на душе становится, хоть головой об стенку бейся. Да умирать не очень хочется. Не верит он в загробную жизнь, и что с Олегом там встретится. Не встретятся еще и потому что по разные стороны будут, однозначно. Совсем не весело. До всего этого ужаса, до смерти Олега казалось, что все налаживается, что их жизни наконец имеют хоть какую-то ценность. Что они не мусор. Теперь же Серёжа убежден, что никому до него на целом свете больше дела нет. Теперь он враг государства и псих. Если раньше он думал, что просто отличается, теперь имелись соответствующие документы, подтверждающие его невменяемость. Хороший анекдот бы получился, да несмешно никому. Разве что Птица все еще ухмыляется саркастично. Он знал, что все ещё в своём уме, однако не верил никто. И доказать возможности не было. Не на это он хотел променять все своё состояние и известность как минимум на всю страну. Но Олег в те, почти забытые, планы входил. Лишь бы просто был рядом. Лишь бы просто был живым. Прошел еще месяц. Месяц среди голых стен и серых докторов, которым до него дела никакого, кроме «случая интересного». Он ждал непонятно чего, прежде чем понять, что чуда не произойдёт. Он один.