И в горе и в радости

      «Как же душно в этом ебаном корыте», — первая мысль, посетившая голову Микки, пока захудалый, потрепанный временем минивэн несется по темной, совершенно пустынной дороге. Глаза видят лишь освещенный дальним светом участок полосы, пока все остальное кажется чем-то неестественным и нереальным. Слишком густо окутанным тьмой. А еще его самого колотит. Просто пиздец как трясет. Руки, сцепленные в замок, подрагивают на коленях, пока те, как в панике, ходят ходуном.       Микки не понимает, почему его колошматит так, будто он сел жопой в муравейник. Подсознание орет внутри него: «Идиот, тебя везут хуй знает куда, ночью, в старой тарантайке. Проверь, есть ли при тебе оружие. Проверь, сможешь ли ты, если что, выпрыгнуть из машины». И это дает ему самому окончательно понять, что хуярит его сейчас не зря.       По велению собственных мыслей, Милкович медленно расцепляет запотевшие, но в то же время ледяные ладони, и с никак не унимающейся дрожью, проводит ими по карманам джинс. Пусто, естественно, блядь. Стал бы кто-то в таких условиях оставлять ему что-то, чем он сможет себя защитить? Взгляд перескакивает на двери автомобиля и второй пункт с выпрыгиванием из машины отпадает с такой же скоростью, как и первый. По обеим сторонам от него сидят люди: справа брат, Игги, а слева какой-то ебаный псих с перекошенным грозным ебалом, дружок отца, которого он за всю жизнь видел всего пару раз. — И куда мы жопы намылили? — Микки старается сказать это как можно более спокойно и просто, даже с задором, словно он — часть какой-то операции, где надо выбить из каких-нибудь сосунков дерьмо. Меньше всего хочется думать, что это самое дерьмо будут выбивать из него. — Опять возвращать батины долги у заемщиков?       Водитель, как сраный жнец, везущий его к смерти, не проронил и слова, только руки крепче сжали кожу на руле, впиваясь в нее своими толстыми пальцами. Рядом с ним, как почему-то чудилось Мику, кто-то так же был, но и оттуда прозвучала лишь тишина, которую парень расценил как: «Тебе пиздец».       От своего соседа по сидению слева, Микки в принципе ничего и не ждет, не хочет что-либо слышать. Этот мужик всегда его пугал. Он был реально отбитым отморозком, которого как-то вроде и по телеку показывали, естественно, не за хорошие заслуги. Отец еще тогда хвалился, мол какой у него известный на весь Чикаго кореш. Но все, о чем мог думать Микки тогда, сидя перед ящиком на старом диване рядом с Терри, было: «Ебаный псих. Пожалуйста, водите с моим батей дружбу на зоне. Блядь, не тащи его домой».       Поэтому последней надеждой Милковича оставался один человек. Брат. И пусть они с Игги никогда не ощущали какой-то братской дружбы, он все же был своим. Семьей. И его Мик уж точно не боялся.  — Какого хуя происходит, Игги? Может, ты хотя бы объяснишь?       Машина, как по чьему-то, блядь, велению, останавливается именно в тот момент, когда брат смотрит ему в глаза. И в его взгляде горит то, чего не хотелось бы увидеть, пока ты едешь с какими-то непонятными хуилами по ночной дороге. В них четко виднеется сочувствие, легкий страх и печаль. А еще он как будто извиняется, молча, просто смотря на него вот так. «Пиздец. Это что, дорога в один конец?» — Выходи из машины, — рычит рядом сидящий мужик, небрежно открывая и без того скрипучую дверь, — не заставляй своего отца долго ждать, Микки.       Окей, ладно. Этот больной утырок только что назвал его по имени. Да еще так, будто стоит Мику выйти из автомобиля, как он начнет вытряхивать из него все внутренности, пока от тела не останется груда костей, обтянутых кожей. А еще он, кажется, что-то сказал про батю, ждущего своего отпрыска, а это значит, убить не должны. Забавный факт — в этом Микки не был сейчас так сильно уверен.       Холодный и промозглый ветер дунул ему в спину, подгоняя к чему-то неизбежному, стоило только выйти из душного, облезлого салона. Собственные ноги двигались как в зыбучих песках: неохотно, с трудом отлипая от сырой земли, в которой старые ботинки норовили утонуть с каждым шагом. Ощущение сковывающей беспомощности высасывало всю энергию подчистую, но Мик старался, правда, старался выглядеть как можно более спокойным, с прямой спиной. Это, наверное, единственное, на что он сейчас был способен.       Голубые глаза напряженно уставились в темные силуэты брата и психованного дружка отца, идущих впереди. «Может, еще есть шанс сбежать? Может, никто не заметит? Какого хуя отец вообще решил встретиться со мной ночью, непонятно где?», — он не успевает развить мысль, только головой пару раз покрутить, в какой раз удостоверившись в наличии всепожирающей тьмы, за которой ничего не видно. И да, это все, что Микки успевает увидеть, перед тем, как врезаться в резко остановившегося брата.       Перед Милковичем расступаются, давая ему пройти, и тот сразу нацепляет свое самое спокойное ебало, вспомнив о встрече с отцом, с которым всегда нужно выглядеть как можно более уверенным. Пройдя на пару шагов вперед и замерев, парень уставился на представленную картину: выкопанная яма, метра два, не больше, незнакомые ему люди с лопатами чуть поодаль, выглядящие как суровые дядьки из старых вестернов, и рядом Терри, с зажатой в зубах сигаретой. Он холодным взглядом всматривался в яму, уж больно похожую на могилу, довольно быстро переключая внимание на пришедших. Особенно на сына. — Знаешь, Мик, я всегда в большей степени надеялся на тебя, — выворачивая Милковичу младшему, презренным и разочарованным взглядом душу наизнанку, Терри рассекает наступившую тишину грубым и низким голосом, затягиваясь сигаретой. — Даже твои братья об этом знали, не претендуя на твое место, — шумный выдох, вместе с ядовитым дымом. — А потом я застаю тебя с одним из Галлагеров, что долбит твой зад.       Легкие Микки внезапно перестают принимать кислород, а руки леденеют, отчего их элементарно даже в кулаки не сжать, настолько деревянные. Пиздец. То есть вот так он решил, да еще и при всех… Интересно. Неужели это реально публичная казнь, с полным унижением перед смертью?        Что ж, на самом деле, Мик готов был к подобному уже тогда, когда Терри спалил их с Йеном. Микки был готов на все, только бы отец не трогал Йена. Все, что угодно, блядь, пусть даже русская потаскуха, скачущая на его хуе. Да Боже, это было просто ебаным подарком в их случае. Потому что тогда Микки ожидал самого страшного, даже пули прямиком в лоб, обрамленным рыжими волосами. Но тогда им повезло.       Оказалось, рано радовался. Предстоящая свадьба на той самой шлюхе, походу батю больше не убеждает. — Бать… — Закрой рот, Микки, я не договорил, — Терри выбрасывает окурок и притаптывает его носком ботинка, сплевывая густую от никотина слюну к краю ямы, делая пару шагов в сторону оцепеневшего отпрыска. — Или ты так спешишь к своей будущей, беременной жене? — рот мужчины искривляется в гримасе, плохо походящей на улыбку. Навряд ли он сам верит в то, что говорит. — Тогда, что ж, пиздеть мы будем мало. А вот дел нужно сделать много.       Он подходит еще ближе и как же, блядь, Мику хочется отшатнуться от него, как от какой-то бешеной псины, что подкрадывается к нему с пеной у пасти. Пиздец, как хочется, но парень не смеет. Стоит смирно, как боец перед войной. Хотя в том случае Милкович боялся бы не так сильно, когда как сейчас он находится в полном ужасе. Это выдает его бледное, почти белое лицо. Микки не знает, чего ожидать. От этого ему страшно только больше. — Для чего это все? Решил показательно закопать меня заживо? — Мик старается смотреть в глаза отцу уверенно и без испуга. — Давай. Если думаешь, что я не усвоил урок… — Я просто считаю, сынок, что от проблем нужно избавляться.       Стоило ему это произнести и из ямы раздался стук, от которого Микки вздрагивает. Может, показалось? Нихуя. Вот уже второй, а за ним и третий. Какого?.. — Микки?..       Внутренности Милковича делают несколько кругов и падают одним пластом, больше не в состоянии собраться в кучу. Просто потому что он, твою мать, узнает этот напуганный и растерянный голос, от которого сердце обычно делало пируэты. И, медленно подходя к яме, заглядывая в нее, Мик видит там самодельный деревянный гроб, заколоченный в нескольких местах гвоздями.       И снова стук, более громкий, как в панике. — Галлагер? — голос Мика дрожит, пока он немигающим взглядом глядит на гроб, пытаясь сглотнуть слюну, застрявшую в глотке. Ситуацию он принять просто не в состоянии в принципе, Микки прошибает холодный пот, и голос больше не пытается быть спокойным. Это выше всех его сил — Йен?.. — Блядь, мне страшно, Мик. Я не понимаю, что происходит… Терри, он… Блядь, он ебаный псих, — теперь стук был такой силы, будто тот, кто находится внутри, старается проломить крышку гроба, пока Милковичу кажется, что в этот самый момент сломали парочку костей ему. — Ты можешь выпустить меня?!        Рыжий придурок, вероятно, не совсем понимает, в какой, не поддающейся словами ситуации, он сейчас оказался. Они оба оказались. И у Микки в голове столько вопросов разом появляется, что навряд ли ответы на них найдутся так же быстро. Тут и нескольких часов будет маловато. А еще все это подкреплено непередаваемым страхом, даже ужасом и отчаянием, сжимающими темную, невысокую фигурку Микки, стоящую прямо у выкопанной могилы.       Найдя в себе какие-то силы, и игнорируя этот гребаный панический стук из ямы, готовый выбить его перепонки с каждым хлопком кулака о дерево, Мик, на не сгибающихся коленях, поворачивается к отцу. Терри смотрит на него с простой насмешливой улыбкой и победой во взгляде, так, словно он, наконец-то, поставил своего сына на место. Например, вырубил ему компьютер, когда тот пообещал выключить через пять минут, а прошло уже целых десять. Или вырвал лист из его тетради и заставил все переписывать заново из-за одной ошибки. Вот такое выражение светится на его лице. Будто бы он вовсе и не засовывал еще живого человека в гроб и не заколачивал его там. — Какого хуя… — Микки обводит сначала лицо отца, а потом и остальных взглядом, разглядывая ледяные, хладнокровные физиономии. Только во взгляде Игги, за который Мик успевает зацепиться, он замечает панику и отчаяние. Милкович и сам понимает, что брат сейчас ничем не сможет ему помочь. — Какого хуя происходит? Почему Йе-, — и так запинающийся голос срывается, и парень, откашливаясь, поправляется, — Галлагер здесь? Что ты задумал? — Галлагеры — гребаная семейка отбросов. Жалкие насекомые, что могут максимум напугать своим числом. Проблем от них не возникало, пока рыжая башка не заимела на тебя виды, — Терри подходит поближе к яме и встает совсем недалеко от сына, вслушиваясь в стуки и крики жертвы так, как люди слушают любимый плейлист, — в самом мерзком смысле. А ты позволил ему это, — мужчина гневно сверкает взглядом, замечая, как Микки колотит и сколько ужаса и смятения на его лице. — Спидозная мелкая мразь должна получить по заслугам. И ты ему это предоставишь.       Внутри Милковича-младшего начинает пробуждаться что-то вроде истерии, и самое странное, сразу словно в обе стороны. Ему хочется орать от нарастающей паники, клокочущей по телу, как если бы парень находился на жутком морозе… Но, при этом, есть дикое желание рассмеяться в голос, причем прямо в рожу отца, чтобы тот подумал — разочаровавший его сын, еще и с катушек слетел окончательно. Смешно было оттого, что Терри считал Галлагеров отбросами. Терри Милкович, имея при себе кучу судимостей, таких же детей уголовников, сводящих концы с концами и сбывающих по углам тяжелые вещества, Терри Милкович, который плевать хотел на свою семью и на хоть какую-то человечность в принципе, считает кого-то отбросом. Если это не ебаная шутка, то от этого Мику, наверное, даже еще смешнее. — Мик? Микки, пожалуйста! — из кучи мыслей Милковича отвлекает громкий, отчаянный голос из ямы, который, казалось, становится еще более напуганным и молящим.       И, пока Галлагер кричит, оцепенелый Мик замечает одного из незнакомых ему мужчин, который со спокойным лицом льет что-то из канистры прямо в яму, на деревянный ящик, в котором заколочен ни в чем не повинный Йен. Мик понятия не имеет — что там, ровно до того момента, пока в ноздри не ударяет знакомый запах горючего. Это бензин. Раньше Микки казалось — отец уже перешагнул черту, но оказалось, что он делал это сейчас, всучая в руку застывшего сына какую-то длинную палку. С трудом отведя взгляд от незнакомца, лившего бензин в яму, Микки разглядывает в собственной крепко сжатой руке лопату, которую вручил ему отец. Когда это рука так вцепиться в черенок успела?.. — Он не заслуживает этого дерьма, — сквозь зубы с трудом выдавливает из себя младший Милкович, понимая, как же сильно у него пересохло в горле. При глотании появляется чувство, что внутри проходятся лезвия. — Йен ни разу не появлялся после…того случая, — последнее Мик цедит с болью в голосе, пока отец буквально просверливает в голове парня дыру. Чтобы такое говорить Терри в лицо, нужна охуеть какая смелость, — он ничего больше не сделал. Зачем? — Я всегда говорил, что пидоров нужно сжигать или заживо закапывать, а тут такой удачный случай подвернулся, — Терри старается быть спокойным, хотя ему безумно хочется избить сына до полусмерти за то, что тот в принципе смеет нести что-то подобное. Ведет себя не как Милкович, а как какая-то размазня, тряпка, пидор. Так и слышна жалость в его голосе, даже страх, и это бесит мужчину еще больше. Не таким он его воспитывал. — Считай, сына, что это просто мой эксперимент, и я хочу, чтобы ты лично в нем поучаствовал. Всегда мечтал подобное провернуть с каким-нибудь гомиком.       Терри хлопает Микки по спине с такой силой, что тот чуть ли не падает в яму на крышку, по которой продолжают неистово бить кулаком с другой стороны. А еще эти крики… Микки кажется, что все мольбы о помощи, заплаканный и испуганный голос Йена отпечатаются навечно у него в памяти и будут проигрываться как пластинка, которую будто зажевало в проигрывателе. Снова и снова. Снова и снова. Блядь, да лучше сразу самому застрелиться. — Или, возможно, тебе пригодится это, — отец сует в свободную руку Микки что-то маленькое, металлическое, довольно тяжеленькое. Кое-как расцепив мгновенно затвердевшие пальцы, парень в полутьме замечает зажигалку. Блядь. Да какого хуя здесь происходит вообще? — И именно здесь начинается самая интересная часть нашего эксперимента. — Какая? — Микки и сам не понимает, как из него вообще может выйти вопрос, так как вся его способность говорить практически сходит на нет. — Выбор, Микки. Старый, добрый выбор. Тебе предоставляется честь самому выбрать, как именно он сдохнет. Можешь закопать его, — Терри кивает на руку Мика, сжимающую лопату, — а можешь сжечь — тут только огонька немного понадобится, — мужчина сжимает между зубов сигарету, показывая этим, какой из выборов ему больше по душе, поднося еще и ко всему прочему собственную зажигалку к губам, чтобы закурить.       Внутри все падает в бездну, когда Микки понимает, что отец не собирается оставлять Йена в живых, ведь почему-то какая-то часть парня все еще на это надеялась. Мик наивно думал, что отец, возможно, решил просто запугать до усрачки их обоих, чтобы уж наверняка друг к другу и на метр не приближались… А на самом деле происходит пиздец. Все намного хуже, чем Микки вообще мог когда-либо представить.       А самым страшным в этом всем является то, что отец заставляет убить Йена, считай собственными руками. Еще и давая снисходительный выбор: мол, можешь замочить его мучительной и страшной смертью, а можешь позволить умереть не сразу, пусть задохнется под землей самостоятельно.       Охуенно просто. Милосердию Терри Милковича можно только позавидовать. Мику сейчас страшно и хуево так, как никогда раньше. Он не хочет здесь находиться, не хочет слышать крики и мольбы человека, которого он любит так, как никого и никогда в своей никчемной жизни. И самое главное — Микки не хочет ничего, блядь, выбирать. Ему хочется, чтобы Галлагер жил. Желательно подальше, никогда не подходя к нему и дому Милковичей, но жил. Возможно, даже в будущем найдя достойного человека для себя, а не отброса по типу него. Да что вообще Йен нашел… — Микки, шевели задницей, — рычит отец за спиной, следя за напряженными мышцами парня, который натянулся весь, как струна, а еще, кажется, его трясет, — никто не будет ждать, пока ты что-то из себя выродишь. Приступай.       Зажигалка тут же летит куда-то в сторону, а дрожащие руки втыкают лопату корешком в кучу земли, лежащую у могилы. Микки, ненавидя себя, свою жизнь, своего гребаного отца и всех этих ебаных психов, что стоят рядом и просто молча смотрят на все это садистское недошоу, закидывает первую партию земли, пока крики не унимающегося Йена режут по ушам. «Заткнись. Йен, пожалуйста, блядь, заткнись!», — орет внутри то, что Мик выпустить наружу просто не в силах.       Главное — действовать на автомате. Не в коем случае не слышать. Не чувствовать. Не замечать пелену перед глазами и что-то горячее на щеках, затекающее за шиворот толстовки. Просто нужно делать вид, будто ничего этого нет. Только лопата и сырая земля, глухо падающая куда-то вниз. И похуй, что ничего из этого сделать толком не получается. Вообще посрать. Всего-лишь немного терпения и силы воли, осталось совсем чуть-чуть.       Микки сделал свой выбор.       …Его наверняка все ждут где-то у машины. Милкович плевать на них хотел с высокой колокольни. Взгляд голубых, потерявших искры глаз, вглядывается в собственную руку, растертую до мозолей, пока вторая сжимает пистолет, любезно предоставленный после всего произошедшего Игги. Какой заботливый брат, не предложивший спасение Галлагера, или бунт там, против всех учинить. Он слишком ссыться отца и последствий, когда как Микки абсолютно и различно плевать в данный отрезок времени. Даже если его самого пристрелят, он хотя бы попытается. Попытается спасти Йена, увести его. Галлагер этого не заслуживает. Да никто, блядь, не заслуживает. А рыжий...просто не заслуживает особенно. Этот придурок - лучшее, что с случалось с Микки за всю его недолгую жалкую жизнь. Он должен жить. - Йен! Йен, ты слышишь меня?! - непонятно как, но выходит шептать и кричать одновременно, пока младший Милкович, как собака, начинает рыть землю голыми руками. Его потряхивает. Начавшийся дождь с силой бьет по плечам и лицу. Ветер заставляет и без того холодные капли заледенеть на теле. - Йен, я вытащу тебя! Держись там блядь!       Микки достигает крышки будто Йен не под слоем земли в полтора, а может и больше, метра. Такое чувство, словно он закапывал дольше лопатой, чем откапывал голыми руками. Парень рвано выдыхает, утирая грязной от вязкой влажной земли рукой собственное мокрое лицо. Мик с силой ударил по крышке кулаком, сразу же приложившись к ней ухом. - Йен? Йен, ты слышишь меня? - Ты...ты пришел, - сдавленный, глухой и панически-испуганный голос раздался где-то там, внутри. Просто от этого голоса у Микки со всей силы запрыгало в груди сердце. - Блядь, мне так страшно, Мик. Я думал, мне гребаная крышка... - Я знаю. Знаю, Йен. Я сейчас придумаю что-нибудь. Ты будешь жить, я тебе обещаю... — Эй, детка, ты в порядке? — еще не до конца проснувшееся сознание тут же улавливает родной, любимый голос и чья-то огромная рука ласково приглаживает волосы. — Пиздец как хмурился во сне и даже что-то недовольное мычал… Опять кошмар?       Мик помнит, что они с Йеном говорили об этом, еще в доме Галлагеров. Он знает, что может все доверять, но…все равно не хочет рассказывать ему сон. Не стоит того, чтобы портить такое теплое и уютное утро, где его обнимают, гладят, целуют. Что еще нужно для счастья? Просыпаться после такого лютого дерьма и осознавать, что все у тебя в жизни хорошо, что ты стал далеко не ублюдком и отбросом — разве не это главная ценность? — Ага, типа того, — протерев глаза и приоткрывая их, Микки сонно вглядывается в любимое лицо, не замечая на собственном светлую улыбку. — Хватит болтать уже, иди сюда.       Микки притягивает к себе рыжее веснушчатое недоразумение и целует его крепко, с такой большой любовью, на которую только способен. Йен понятия не имеет, насколько он любим на самом деле. Но точно знает, что пиздец как счастлив и хочет таким же сделать своего мужа.       А Микки, в свою очередь, в собственном счастье даже и не сомневается.