***
— Я знал, что ты придёшь. Зум встречает его на пороге мастерской. Настоящей мастерской, а не той, что была во всей красе продемонстрирована Игорю Грому. Изначально на цокольном этаже планировали обустроить тренажёрный зал. Однако папенька решил отдать его под нужды и увлечения своего единственного сына. Интересно, знает, чем он здесь занимается? Если и не знает, то догадывается со стопроцентной вероятностью. — Ты ведь помнишь меня, Сергей? — Помню. Сначала глаза Разумовского никак не могут привыкнуть к тусклому свету люминесцентных ламп. А потом он видит всё. Бетонный пол неровный, грязный, усыпанный осколками гипсовых слепков. На его светло-сером фоне выделяются отпечатки обуви, плохо замытые бурые пятна и клочья длинных волос разных цветов. В центре расстелен полиэтилен, края которого придерживают обломки кирпичей. Здесь же лежит кувалда, обмотанная какой-то тряпкой. К одной из стен прижимается узкий диванчик цвета яичной скорлупы — возможно, время от времени Зум здесь спит. В самом дальнем углу стоит большая ванна, наполненная мутной жидкостью. Не хочется даже пытаться угадать, что это такое. На расположенных в ряд стеллажах хаотично разбросаны новенькие и уже открытые упаковки с альгинатным порошком, клюкарзы, шпатели, стеки, грязные кисти, штихели, скарпели, несколько коробок, банки с неизвестным содержимым и прозрачный контейнер с сусальным золотом. — У меня было всего два пути. Попасть к тебе или выманить тебя. Проникнуть в клинику Рубинштейна даже с моими связями не удалось. Поэтому я выбрал последнее. — Для этого ты устроил публичную казнь моему барельефу? — Сергей убирает руки в карманы и медленно проходится вдоль необработанной стены. — Не огорчайся, я подготовил для тебя кое-что получше. Правда, работа ещё не совсем готова... Но тебе понравится! Центральным объектом студии является нечто прямоугольное, в полтора раза превышающее средний человеческий рост и занимающее приблизительно треть стены. Зум сдёргивает с него брезент. Но Сергей и так успевает догадаться, что окажется под ним. Это барельеф. Серый, украшенный тем самым сусальным золотом с патологическим отсутствием вкуса и чувства меры. Скорее всего, грубо обтёсанный фон по задумке художника должен был имитировать морскую волну. И это единственное, к чему Зум приложил хотя бы толику своего «таланта». Он явно пытался создать нечто, напоминающее фрагмент античной стены из офиса Разумовского. Только изображены на ней русалки. Точные копии девушек, выброшенных в каналы. — Как же ты добился такого сходства? — Сергей и сам понимает, как. — О, это просто! — Зум широким жестом приглашает гостя сесть на диван. — Я оглушал их, но привозил сюда ещё живыми. Топил. Раздевал. Раскладывал на плоскости в нужной позе, пока не окоченели. Ноги расходились в стороны, поэтому их приходилось сшивать. Сначала пытался связывать в нескольких местах, но на них оставались горизонтальные полоски. Знаешь, как у колбасы в собственной оболочке. — А потом? — Сергей приближается к барельефу и касается лица одной из девушек, каждая черта которой навсегда запечатлена в посмертной маске. — Отбивал лодыжки и ступни, чтобы сформировать хвост. Видишь, у всех они разные? Ручная работа. Раздробить кости, не повредив кожу — кропотливое занятие. Когда тело было готово, я обрабатывал его особым составом из учебника. Ещё советского, представляешь? Наносил гипс, подсушивал. Снимал. — Использовал слепки в качестве форм? — Да. Заполнял, переносил на полотно. — Волосы? — Я же не думал, что ты выберешься так быстро. Пока не решил, как закреплю их. Хочу попробовать воском. Как считаешь? Зум протягивает Сергею пластмассовый сундук, похожий на дорожную аптечку. Внутри, перевязанные короткими отрезками проволоки, лежат шесть кос. Судя по неумелому кривому узору, как минимум половину из них он заплетал самостоятельно, чтобы волосы не распадались. Девушек было тоже шесть. Место осталось ещё для одной. — Смотри! Смотри! Птица тянет за уголок простыни, наброшенной на отдельно стоящую, седьмую фигуру. Под куском ткани, соскользнувшей на пол, оказывается гипсовый мужчина с непропорциональным бугристым телом. Головы у него нет. — Кто это? — Не очень, да? Моя первая попытка. Надо же было на ком-то практиковаться, чтобы не портить материал. В Петербурге не так много девушек с натуральными волосами нужной длины. И не все они любят разгуливать по ночам. — Не помню, чтобы в новостях что-то говорили про мужчину. — Потому что я его сжёг, — Зум спокойно пожимает плечами. — Это был какой-то заросший бомж, не стоящий твоего внимания. Даже голову использовать не получилось. Я брезговал к ней прикасаться. — Тогда остаётся последний вопрос, — Сергей отставляет в сторону сундук с волосами и поднимается с дивана. — Зачем? К чему столько усилий? — А ты не понимаешь? Прилизанное, созданное в стерильных условиях искусство ничего не стоит. Только рождённое через боль и страдания затрагивает нужные струны души. Я давно хотел впечатлить тебя. Но не знал, как, пока в тебе не раскрыли Чумного Доктора. — И это не отпугнуло тебя? — Напротив! Я понял, что мы с тобой похожи. Понял, что ты оценишь мой подарок. — Это подарок? Ты сделал это... для меня? — Если хочешь, можешь считать это валентинкой, — Зум приобнимает Сергея за плечи и подводит к барельефу. — Разве тебе никогда не хотелось, чтобы рядом был... особенный человек? Кто-то, понимающий твою жажду крови? Кто-то, разделяющий или хотя бы принимающий её? Готовый на преступление ради тебя? Готовый рискнуть всем и вывернуть мир наизнанку только для того, чтобы тебя впечатлить? — Хотелось, — честно признаётся он. — Но кое-чего ты не учёл. — Чего же? — У меня уже есть такой человек. — Ты? Или я? — шепчет Птица, расправляя крылья за спиной Зума. — Мы.***
Игорь долго стоит напротив барельефа. Последняя жертва, с которой его связывал только крик, занимает центральное место композиции. Её руки стыдливо прикрывают грудь, голова слегка склоняется к правому плечу, а хвост, хоть и тошно это признавать, получился особенно красивым. В её лице нет ни боли, ни страданий. Только молчаливое умиротворение. Наверное, она простила его, Грома. Возможно, когда-нибудь и он себя простит. — Забыл тебе сказать. Утром пришёл ответ на твой запрос насчёт обыска, — нерешительно кашляет Дима, продолжая делать зарисовки в своём блокноте. — Отказ ввиду недостаточных оснований. — Как всегда вовремя, — Игорь усмехается. — Думаю, теперь он возражать не станет. Обезглавленное тело Зума лежит в ванне. Спустить воду не представлялось возможным, поэтому новобранцев заставили вычерпывать её вручную. На теле нет никаких травм, не считая раздробленных щиколоток. Судя по характеру повреждений, их нанесли ещё при жизни. Отсечённая голова водружена на обрубок шеи Тритона, занявшего место на незавершённом полотне. Он сам стал недостающим штрихом. Лицо повёрнуто к русалкам. А те, в свою очередь, смотрят на него. Чем дольше Игорь вглядывается в них, тем больше ему кажется, что они улыбаются. Ликуют. — Это что ещё за... Твою мать! — один из полицейских поддевает пинцетом окровавленные волосы, торчащие из срезанной гортани, и не сдерживает приступ тошноты. — Кажется, я знаю, что обнаружат у него в желудке, — Игорь достаёт телефон из кармана куртки. — Он глотал волосы. Надо предупредить, чтобы у патологоанатома не случился инфаркт на вскрытии. Кстати, как там телохранитель? — Макарова? Небольшое сотрясение, отлежится дома пару дней. Говорит, на неё напали со спины. Не помнит, кто это был. — Хорошо, потом с этим разберёмся. Проследи, чтобы отпечатки сняли с каждого квадратного сантиметра. Особенно с этой... панорамы. Я хочу знать, кто здесь был. — А ты? — У меня есть одно незаконченное дело, — он выходит из мастерской, прижимая к уху телефон. — Только не бросай трубку! Юль, давай поговорим?***
Олег приходит в себя, когда по плотно сомкнутым векам скользит тёплый оранжевый свет. Он с трудом открывает глаза и не сразу соображает, что находится на переднем сиденье автомобиля. Странно оказаться здесь, когда отключался совсем в другом месте. Да ещё заботливо пристёгнутым ремнём безопасности и с чем-то мягким, подложенным под шею вместо подушки. Кажется, это полотенце, свёрнутое в валик. — Господи... — он потирает виски и зажмуривается от острой головной боли. — Что это было? — Проснулся? — сидящий за рулём Сергей так искренне радуется пробуждению Волкова, будто тот только что вернулся из заграничной поездки с кучей подарков, сувениров и коллекцией магнитиков на холодильник. — Наверное, мне не захочется знать, зачем ты это сделал? — Просто закрыл ещё один гештальт, — он убирает руку от руля и аккуратно касается шишки на затылке Олега. — Я хотел приложить что-то холодное, но боялся тебя разбудить. Всё ещё больно? Прости... — Не больно. Не переживай, — он ловит его руку и ободряюще пожимает пальцы. — Но в следующий раз просто попроси меня притвориться мёртвым. Я подыграю. — Не думал, что буду так скучать по твоим шуточкам. Сергей широко улыбается и переводит взгляд на дорогу. Он выглядит так, будто только что как минимум получил международную премию и появился на обложке ведущего европейского журнала для сливок общества. Он действительно счастлив. Свободен. Больше, чем когда-либо прежде. Огонь горит в его глазах. Огонь горит на рыжих волосах, вновь приобретших былое сияние. — Уже рассвет? — Олег зевает и опускает стекло, чтобы впустить в салон немного прохладного воздуха и взбодриться. — Закат. — Что? Это шутка? Я, что... — Да, ты проспал почти сутки. Говорю же, я очень старался тебя не разбудить. Ты заслужил хороший отдых, — он включает радио и сразу попадает на выпуск новостей. — Полиция не исключает, что похищение тела Сергея Разумовского может нести ритуальный характер. Последователи Чумного Док... — Выключи. — Когда будешь в следующий раз организовывать моё похищение, не забудь подготовить эпичный плейлист. Можно со звуковыми эффектами перестрелки, — он послушно выключает радио и протягивает Олегу телефон. — Вот. Включи, что тебе нравится. — Ты на энергетиках? Откуда столько бодрости? Ты же всё это время был за рулём? — Не всё время. Я выходил купить нам поесть. Кстати, ты же наверняка голоден? Я набрал кучу всего. Ещё не забыл, что ты любишь... — Серый. — Олег, я в морге отоспался. Спасибо, долго ещё не захочу. — Точно не устал? Может, сменить тебя? — Ты не знаешь, куда ехать. — И куда мы едем? — Домой, — заговорщически подмигивает Сергей. — Тебе понравится. — Ему понравится, — подтверждает Птица, встретившись с ним взглядом в зеркале заднего обзора. — Он вытащил нас. Теперь мы о нём позаботимся. — Ты дал мне слово, — посерьёзнев, тихо говорит Сергей. — Что? — Олег выуживает гамбургер из пакета на заднем сиденье. — Дал. И сдержу. Я его не трону. — Тебе понравится, — повторяет Сергей и улыбается. — Достань и мне тоже. Только с двойным сыром. А сможешь горчицу найти? Она где-то на дне должна быть, по-моему. Помнишь, ты раньше под булочку... — Ну начинается! — Что? Ты делал соус, смешивал майонез с... — Смотри, пожалуйста, на дорогу. — Ну Олег!***
Миру нужны антигерои. Они не белое и не чёрное. Они насыщают полутонами извечную борьбу божественного с дьявольским. Разнятся лишь пропорции чернил и молока, выплеснутых в одну чашу. Они — не свет, заключенный в кандалы правосудия, заклейменный буквой закона и готовый подставить другую щёку. Они — не тьма, охваченная жаждой беспричинного хаоса. Они истребляют тех, кто ещё хуже них. Истребляют методами, о которые условное «добро» мараться не станет. Миру нужны антигерои. Без них он не справится.