****
[Вечером, в холоде В маленькой комнате В этом злом городе Я тону в омуте…]
Жизнь часто представляет собой совокупность часов, месяцев и лет, которые бегут друг за другом, напоминая тикающую минутную стрелку старых настенных часов с кукушкой, которые в момент особого перенапряжения и плохого расположения духа, страшно раздражают, заставляя какие-то внутренние расприи происходить в трещащей от напряжения голове. Чувство это напоминает дьявольские силки, которые внезапно решили побесновать в твоей ни в чём неповинной светлой головушке, жестоко вынуждая запустить пятерню, где три пальца, а именно большой, указательный и безымянный, испачканы в густых чернилах, от только что сделанного конспекта. Римус отлично помнит старые, деревянные часы с отвратительным орнаментом, и просто непомерно раздражающей кукушкой, в кабинете профессора Вилкис, которые каждый час, который любой уважающий себя студент ненавидел до глубины души, оповещали, когда эта противная птица начинала измываться и орать на весь кабинет, нарушая покой мирно спящих студентов, в результате чего те подскакивали с дико округлёнными глазами, ещё даже не до конца отошедшие от мира грёз, где успели прочно обосноваться. Профессор преподавала Прорицания в Хогвартсе, где-то с пятого года обучения, и Римус, вместе с остальными мародёрами записался на её факультатив по чистой шалости, как ещё часто говорят «для галочки», когда этот предмет уже перестал быть обязательным для СОВ… Какое же мирное время было тогда, в те рассеявшиеся по ветру, школьные годы, когда четверо юных ребят прозвали себя «Мародёры» в надежде звучать гордо, с крупным оттенком пафоса и несомненным самодовольством. Как же жить тогда было приятно Но жизнь… Эта дрянная, бессердечная тварь, страстью которой явно является мука своих подопечных — слабых, бесхребетных людишек, которые только и могут что бесприкословно подчиняться каждой её прихоти, безропотно притворять в жизнь каждую афёру, ставить на кон собственную душу, светлую или изодранное на жалкие лоскутки безобразие, ранее почётно носившее за собой гордое звание «душа», настоящая, человеческая. Хах, кажется, что Римус выступал её непризнанным фаворитом с самого своего рождения, чёрт бы побрал подобную удачу. На какое-то время, которое в те годы казалось бесконечным, но она была к нему милостива, позволив ему, наконец-то позволив ему получить лучших людей на всём белом свете. Трёх лучших друзей с которыми проще простого было сорвать урок профессора Макгонагалл очередной шалостью, так и ночь провести наедине с оборотнем, коим он же, по великой иронии судьбы, являлся. Римус был готов пойти за друзей на край света, прыгнуть в тёмную бездну, свернуть горы и устроить потоп. Он мог бы убить за них, разодрать любому глотку или распороть брюхо. Настолько преданным он был тогда… Насколько самонадеянным и обманчиво сильным, когда за его исполосанной уродливыми шрамами спиной стояли трое лучших друзей. Бродяга, Хвост и Сохатый. Почему-то он сам «Лунатик» — такое невинное прозвище для такого чудовища, как он, хах. Они всегда были другими, словно никогда не замечали на лице тихого и правильного лучшего друга множество проклятых отметин, будто смотрели на совершенно обычное лицо, вовсе не отличающее его от иных, каждый божий день сновавших по многочисленным коридорам замка, ставшего за семь лет роднее отчего дома, но они всегда принимали его, никогда не судили за причинённую в пылу боль, терпеливо сносили упрёки и пожуривания, умалчивали даже о царапинах, что оборотень мог оставить в пылу захватывающей игры с оленем, псом и крысой. Но теперь… Теперь их имена отдавали горьким привкусом скорби на языке. Кажется, будто со смертью одного, все остальные резко испарились, перестав существовать в целом, хотя Мародёры всегда являли собой живой организм, где Сохатый был горячим сердцем, Римус был безызменной совестью, Хвост был спиной, прикрывая их, а Бродяга был холодным рассудком. Казалось бы, где Бродяга и холодный рассудок? Когда от этого вечного повесы и весельчака можно было дождаться сдержанности, порой некоторой холодности? Как оказалось, можно. Всех нас меняет женщина. Женщина — корень проблем, причина всех мужских несчастий и высшая награда, дарованная небесами. Только женщина способна остудить пыл, заставив рассмотреть ситуацию под другим углом, и только она способна сподвигнуть на такие поступки, на которые, казалось, ты вовсе не был способен, слишком ли труслив, беден, хил, вовсе не важно… Оказывается, что стоит изящной женской фигурке появиться в твоей бренной жизни, как следом же приходит оглушительное непонимание как же ты мог существовать без неё раньше? Как мог дышать, когда в воздухе не витала лёгкая нотка её духов, как смел шутить, не слыша заразительного смеха в ответ, как смел засыпать без невесомого прикосновения её пальцев в волосах, и как мог жить без её присутствия рядом… Римус знал, что, а вернее кто, изменил Бродягу до неузнаваемости. Чьё присутствие дымчатая радужка друга всегда искала рядом с собой, чьих прикосновений жаждало тело и в чьих советах нуждался разум. Блэк любил так, как не умеет никто. Его любовь к ней была столь прочна, что ту по ошибке можно было и вовсе принять за одержимость — безумную, яростную, фривольную, может даже извращённую. Её голубые глаза и лавандовые духи стали личным героином для бренной души Бродяги, что точно преданный пёс боготворил хозяйку своего сердца, нередко получая скупую насмешку за подобное «представление». Знал Римус и о том, как умел любить Сохатый. Только вот его любовь совершенно отличалась от любви-одержимости друга. Любовь Поттера всегда выходила всеобъятной, мощной, в неё можно было укутаться, как в пуховое одеяло морозным зимним вечером, наслаждаться чувством уюта и защищённости. Но и в его жизни появилась женщина, похожая на ураган с рыжими волосами цвета полыхающего огня и изумрудными глазами, именно такими за которые инквизиция безжалостно сжигала ей подобных давным-давно… Любил и третий друг. А любил Хвост в отличие от двух других — незаметно, но от того не менее преданно. Всегда был верен своему выбору, слепо следуя отчаянному зову сердца, которое направляло к его собственному свету. Но, а он словно мотылёк, летел на встречу свету, верной смерти, но и это не остановило его, только лишь раззадорило больше. Пускай и чувства эти были отравлены и совершенно немыслимы, но любовь творила чудеса, — заставляла развязывать войны и заключать миры. Любовью шутит Сатана, помните? Стоит ли утаивать, что и Римус находил свою ярчайшую звезду на ночном небосводе? Та, что могла указать путь ему, потерявшемуся в тернистой дороге жизни, путнику. Ведь казалось, что надежда на обратную дорогу канула в лету, пока, однажды, глаза цвета самой тёмной ночи не убедили в ином, пока ярким солнечным лучом не блеснули золотистые волосы. Она была инь-янь воплоти, всё в ней было совершенно противоположно друг другу, но это и делало его звезду отличной от всех — в частности от настоящей ведьмы и снежной принцессы, коими так грезили его лучшие друзья. Это больно. Остервенелая боль пронзала каждую клеточку тела, дробила кости, затрагивала даже кончики волос, казалось те страдали, вместе с хозяином, что уже физически было невозможно. Прошло три недели. Три грёбаных недели с того злосчастного дня, когда слаженный механизм Мародёров дал сбой, когда гордое сердце замедлило свой ритм, дабы следом затихнуть навсегда, замирая в вечности. Дня, когда Лили и Джеймс Поттеры испустили свои последние вздохи, оставив годовалого сына совсем одного. Римус знал, что именно она забрала маленького Гарри Поттера до прихода Хагрида в дом на склоне Годриковой Впадины, никто не ставил эту гипотезу под сомнение. Ну ещё бы, если этот… предатель приходился для юного Поттера крёстным отцом, то естественно, что она была рядом, когда Сириуса закинули в Азкабан, а обвинительные статьи украсили все первые страницы жёлтых газетёнок, надеющихся вымолить себе хоть каплю признания читателей в надежде на щедрый гонорар с продаж. Всё в мире было подкупно, упираясь в деньги, золотые монеты, — этому оборотня ещё тогда научила снежная принцесса, как дразняще называл её Сириус — «Снежинка». Насколько жестока может быть судьба, когда нож в спину втыкает самый близкий человек, почти что брат, едва ли что не одной крови? Кто бы сказал шестнадцатилетнему Римусу Люпину, что Бродяга предаст, он бы вовсе не удивился, только горькая ухмылка поселилась бы в уголке его обветренных и искусанных до запёкшейся крови губ. Тот Римус знал, что Сириус может предать. Вспомнить бы ситуацию с Гремучей Ивой, когда лучший друг без ведомых им, до сих пор, причин рассказал Снейпу о тайном проходе, решил «повеселиться», даже на миг не позадумавшись о возможных печальных последствиях, грозившим студенту, являвшему собой кровожадного монстра. Но он действительно верил, что Сириус никогда не предаст двух людей, никак не связанных с ним одной кровью. Джеймса — своего названного брата, лучшего друга, с кем он делил завтраки, сплетни, кому вещал о своих снах и делился проблемами с семьёй, кого всегда был готов защищать с пеной у рта, грозившись втоптать в могилу любого, кто хоть посмеет недобрым взглядом на Поттера зыркнуть. Насколько прочной была связь между этими двумя невозможно вообразить, Джеймс сделал Сириуса крёстным отцом для своего первенца, насколько тому доверял, и всё равно получил ржавый нож в спину. Воспоминания всегда являлись такой вещью, которая будто бы вторая личина. Они всегда назойливо преследуют каждый твой шаг, предупреждают об ошибках или заставляют вести себя совершенно глупо… Что ж, воспоминаний этих у него было много, намного больше, чем хотелось бы помнить. А чего ещё можно было ожидать, когда ты жил тремя людьми, которые по очереди покинули твою жизнь, не оставив после своего ухода ничего, лишь зудящую пустоту в сердце, такую, что временами и вовсе казалось, что души у бывшего Гриффиндорца и нет вовсе. Сгинула вместе с каждым из них. Римус столь отчётливо помнил тот день, когда только прочитал заголовок Ежедневного Пророка, что порой воспоминания и образы мелькают перед глазами слишком уж похожие на явь, а запах железа впивается в носовые пазухи. Будучи оборотнем с пяти лет, он не переносил вид крови, но больше всего на свете молодой человек ненавидел этот запах… Она пахла железом, металлическая нотка, где один только вдох казался тяжёлым с её лёгкой подачи, вызывал приступ тяжёлой тошноты, после которой непременно наступало предательское бессилие. В тот роковой день крови было много… С горькой усмешкой на губах, в создании у Люпина всплыл случай нескольких лет давности. Вспомнились и голубые глаза, и тогда вырвавшееся два слова, отдававшие нотами присущего ей губительного яда и презрения по отношению к бывшему школьному другу. «Трус» и «слабак» — то что сказала она ему в тот вечер, преисполненная отчаянием и ненавистью к двум Мародёрам. — А может я и вправду слабак? — сказал он вслух, и голос его показался хриплым, точно у старика кто одной ногой почитай в могиле. Он заговорил впервые за мимолётно пролетевшие недели, по причине этой специфичности голоса удивляться не приходилось. Ослабшие пальцы, напрочь отвыкшие от всякой физической активности, огладили жёсткую щетину поросшую на лице от длительного игнорирования тупого станка, бесхозно лежавшего на углу пожелтевшей раковины в крошечной кухне. Встать с кровати получилось не сразу, да и далеко не с первой попытки. Тело, за время его так называемой «спячки», окончательно задеревенело. Суставы при попытке подъёма хрустели, словно их дробили в мясорубке, а в длинные ноги, исполосанные многочисленными белыми метками, впивались сотни крошечных иголок, как оно бывает при длительном сохранении постельного режима без единого движения. Что ж, может быть, он заслужил и такое. В последний раз стоял на ногах, когда находился на похоронах друзей, точно также не чувствуя ног и рук, будто те и вовсе ампутировали, а в его глазах всего-навсего оптическая иллюзия-обманка. Лучше бы так и было, чем стоять на рыхлой земле и слушать все эти слёзы, всхлипы и шмыганья, будто это им сейчас плохо! Будто они потеряли часть своей жизни! Будто это их единственных друзей закапывают в глубокую яму. Он видел лишь одного человека, который не проронил и слезинки. Она не привела Гарри. Единственный сын Джеймса и Лили не смог проститься со своими любящими родителями. Так пускай тот был слишком мал, дабы что-то понять и по-настоящему испытать режущую горечь потери семьи, но она могла бы заявиться с ним. Для Чистокровной Леди её уровня не было никаких преград для осуществления этой маленькой прихоти, но лицемерие, всегда ей присущее, вновь одержало верх. — Где Гарри? — Не твоё дело. — пугающе спокойно отозвалась она, не утратившая за прошедшие десять лет их знакомства, природной красоты. — Посмеешь пожаловаться Ордену на «ужасную несправедливость», — сотру твою и без того не безупречную репутацию вклочья. А я смогу, ты знаешь. — Это было почти сразу же после заключения Блэка в Азкабан. — словно сам себе припомнил молодой человек, облакотившись руками о борты раковины, попутно всматриваясь в осунувшееся зеркальное отражение собственного лица. Внешний вид не радовал глаз вовсе. Заспанные глаза с лопнувшими капиллярами, в следствии чего по всему белку простелились уродливые красные линии, пшеничные волосы засалились и спутались, являя картину неряшливую и весьма ужасающую для когда-то правильного старосты Гриффиндора. Под глазами красовались огромные синяки, а половина лица хаотично заросла, превращая юношу двадцати лет в старика, которому с натяжкой можно дать возраст сорока лет. Холодные доски неприятно ощущались под голыми ступнями, а пыль и мелкий мусор прилипал к ногам. Воспоминания нахлынули надоедливым роем, ударяя опьяневший мозг. **** На небе зажглось множество звёзд, они сияли яркими огнями, которые утопают в бескрайнем небе насыщенного чёрного цвета, что успело заловолочь небо буквально за пару часов. Он думает лишь об одном, почти до крови впиваясь в уже гниющее дерево отстриженными ногтями, с такой силой что костяшки пальцев медленно, но верно приобретают белый оттенок от напряжения в мышцах. Капли пота скатывается с его лба, а вдруг на деле это капли слёз? Он не знает, Римус уже ничего не понимает… Его глаза перебегают на одну и ту же строчку столько раз, что он успел трижды сбиться со счёта. Смятая газета знатно потрепалась за пару часов наедине с юношей, что было довольно комично, учитывая бедную сову, которой пришлось лететь в такую даль, ради жалкого клочка бумаги. А одна лишь мысль бьёт по сознанию каждый раз с новой силой; сильнее, с неистовой настойчивостью, заставляя и без этого уставший мозг буквально вскипать. В произошедшее всё ещё верится с трудом. СМИ имеют закономерную тенденцию врать в каждой своей статье, переворачивать истории с ног на голову, приписывать чужие заслуги не тем людям и красноречиво врать, ради взлетающего рейтинга печати, ведь народ имет грешную страсть копаться в чужом грязном белье: выуживать семейные тайны и с насмешливой улыбкой наблюдать как рушатся чужие семьи, мужчины уходят из семей, а женщины теряют былую власть. И чёрт возьми, как же Люпину хотелось ошибиться, впервые в жизни искренне ошибиться, спихнуть всё на дуру Скитер, любительницу создать «сенсацию» на пустом месте. Но нечто в его подсознании услужливо подсказывает, что статья правдива. Оттого становится физически хуже, будто дыхание замедляется, а в сознание доходит медленно, словно черепаха. «Он убил их» Тошнотворная фраза зазвучавшая в сознании на тот момент, когда глаза смотрят в бумагу, когда бордовая, тёплая кровь начинает проворной струйкой сочиться из выдернутого с корнем ногтя, окрашивая древесину в некогда любимый красный цвет — цвет знамени, ставшего родным факультета. Крошечные занозы застыли на подушечках пальцев, причиняя небольшой дискомфорт, но ему слишком всё равно. Что такое боль физическая, когда душа рвётся на лоскутки? Мир разом лишается пёстрых красок, и ему опять всё равно. Всё равно на жидкость, что продолжает течь, принося жгучую боль и в то же самое время почти мерзкое удовольствие от неё. Римусу по-настоящему мерзко от всего, — от предательства лучшего друга, от беспомощности, от горечи потери, от обиды на детскую версию себя, которая робко лопочет оправдания для предателя, пытается осмыслить причину, выявить какие-то подсказки или мотивы, но ничего… Он бы хотел броситься на леденящий пол, рассмеяться истерическим смехом, зная, что никто не услышит его, посреди лесной глуши, так далеко от родного Уэльса, что его и вовек не сыскать. Понимает, что никто не прочувствует и не разделит с ним эту всепоглощающую боль утраты. Как же жить дальше с мыслью о предательстве? Здравый смысл и трезвый рассудок, которыми Люпину всегда приходилось гордиться, временно покидают его тело, оставляя за собой полную свободу действий. Ожидание пред бурей. И буря эта непременно нагрянет в ближайшее время… Он резко вскакивает из-за стола, опрокидывая деревянный стол, который тут же лязгнул, давая понять, что ножки сломаны, пара из них треснула пополам. Любимая кружка с волком, — новогодний подарок Мародёров — стоящая на столе, теперь валяется кучей кривых осколков на полу. Одновременно с этим действом, ноги перестали держать, позволяя весу сместить хозяина прямо на деревяшки, где поджав под себя колени, последний друг из четверых, прижал раненную ладонь к поношенным брюкам с кучей катышек, и те в один момент продолжили пропитываться жидкостью с запахом железа, но в голове надоедливым роем лишь одна мысль. «Он убил их» Крик раненого животного срывается с постоянно обветренных губ, а следом приходит усталый стон от боли, непонятно какой, чувство будто сам Римус состоит только из одной лишь боли. Ощущение, что сердце кто-то шкрябает из груди голыми руками, ужасно неумело, заставляя его медленно, но верно умирать. — А есть ли у меня это сердце? Заслужил ли я чтобы этот бесполезный кусок плоти бился в моей груди, когда сердца Джеймса и Лили остановились?! Достоин ли я такого поощрения, после всех моих грехов?! Ещё один крик, снова душа рвётся внутри. Руки хватают светлые волосы блёклого пшеничного оттенка в ничтожной попытке выдрать их, дабы причинить всё ещё мерзкую для мозга, но такую нужную для души боль. Так ведь должно быть с самого начала его истории, так по какому грёбаному праву судьба подарила ему лучшее время в жизни, а потом подло окунула лицом в грязь. Кажется, любимое дело судьбы — создавать ему причины для страдания. Она подарила ему счастье, то недолгое, но заставляющее чувствовать себя абсолютно счастливым… Уже нет и его — Я тоже повинен. Моя вина всё, всё моя… Мокрые дорожки слёз, наконец вырвавшись, нашли свой путь по его искажённому горестью лицу, касаясь безобразных линий шрамов. Римус Люпин постарел на несколько лет всего за десять минут. Глупо это всё, правда? А он смеётся. Да так, что волосы у сторонних наблюдателей могли встать дыбом, пока бы те лицезрели, как тело оборотня-отшельника мучается в конвульсиях, словно истерическом припадке. Одна лишь мысль не исчезает, не может просто уйти, продолжая мучать его. В его сердце навсегда поселится та ноющая боль, которую никогда он не в силах будет исцелить, даже обращаясь с визитом к лучшим целителям мира, те лишь разведут руками, бормоча бесполезные слова сочувствия. А что такое слова? Ничтожество, пустое. Руки соскальзывают в бессилии с мокрых от пота волос, те померкли, затухли, как и он сам, медленно, как-то тупо проводит ладонью по лицу, стирая дорожки слёз, но по факту размазывая вместе с кровью по лицу. Кровь не останавливается, тот факт лишь веселит его. Римус пугающе усмехается, глядя на изуродованный палец, кровь которого пропитала ткань любимых брюк, древесину, теперь и лицо. А ведь запах крови, такой ненавистный, до боли мерзкий, что пришлось подавлять рвотный рефлекс, дабы не закашляться желчью прямо на пол, но он не смог позволить себе и эту слабость. — Достаточно… — прохрипел он, но продолжал сжимать руки, впиваясь остатками ногтей в ладони, формируя новые шрамы — полумесяцы. Лёгкий поворот головы, кажется это всё на что он способен в данный момент, когда силы медленно покидают его, заставляя вытянуть вперёд затёкшие от долгого пребывания в одной позе ноги. Прямо перед глазами свежий выпуск Пророка; тот, что он перечитал до появления в добротной бумаге дыр. Но, он цел и по-прежнему открыт на столь ненавистной первой странице, где открывался вид на колдофото лучшего друга и приятеля — Сириуса Ориона Блэка. Ниже изображения красовалась цитата, выделенная жирным шрифтом: «Тридцать первого октября, в ночь Хэллоуина, было совершено чудовищное нападение на дом семьи Поттер, расположенный по адресу в Годриковой лощине. Напоминаем, что в поместье на момент нападения проживала семья из троих человек: глава Аврората — Джеймс Флимонт Поттер, его маглорождённая супруга — Лили Поттер и их годовалый сын — Гарри Джеймс Поттер. Очевидцы утверждают, что по прибытии мракоборцев, в небе над поместьем, уже красовалась метка Пожирателей Смерти, коей эти чудовища помечают каждое место, где успели «наследить». С огромным грузом и сожалением сообщаем, что Джеймс и Лили Поттер были найдены мёртвыми на момент прибытия помощи, и к сожалению спасение молодых родителей уже было невозможно. Сотрудники больницы Св.Мунго утверждают, что смерть обоих супругов наступила в результате непростительного заклинания — Авада Кедавра, которое угодило прямиком в грудь. Так-же очевидцы сообщают о прибытии на место трагедии Альбуса Персиваля Вульфрика Брайна Дамблдора — директора школы волшебства и магии Хогвартс, кавалера ордена Мерлина первой степени, Великого волшебник, Верховного чародея Визенгамота, Президента Международной конфедерации магов. Глава Ордена Феникса с неописуемым сожалением сообщил журналистам о пропаже сына Поттеров. Годовалый наследник буквально испарился из колыбели, словно его никогда там и не было. Однако, детская игрушка и потерянный носок, наталкивают на мысль о похищении мальчика кем-то кому удалось скрыться без следов. Наши эксперты следов стороннего присутствия не обнаружили, равно как и следов энергии метки обнаружено не было. Наше издательство спешит успокоить читателей новостью о пропаже тёмного мага, именуемого Волан-Де-Мортом или же Тем-Кого-Нельзя-Называть. Предводитель террористической группы называемой «Пожиратели Смерти», испарился в результате неустановленных причин. Подозрения в содействии для осуществления коварного плана по убийству семейства Поттер пали на лучшего друга молодой семьи — Сириуса Ориона Блэка III, также известного как старший сын действующих Лорда и Леди Блэк. Следствие полагает, что Сириус Блэк мог быть причастен к смерти Джеймса и Лили Поттер, поскольку был пойман мракоборцами в районе поместья. Подсудимый вину отрицает и содействовать следствию категорически отказывается. Сириус Блэк утверждает, что к пропаже крестника не имеет никакого отношения, а далее цитата: «Говорить стану только в присутствии моих адвокатов, а пока следствие не докажет мою вину, я и пальцем для вашего продажного следствия не пошевелю». Уточняется, что уголовное дело уже заведено, и стороны постепенно собирают адвокатов, а также проводится опрос свидетелей случившегося. Семейство Блэк от комментариев отказалось. Мы приносим свои искренние соболезнования родным и близким семейства Поттер, и искренне надеемся на скорое возвращение наследника Рода Поттер в свет! Берегите себя и своих близких в это непростое время!С вами был специальный корреспондент «Ежедневного Пророка» — Рита Скитер»
Первое прочтение статьи вызвало те-же самые эмоции, что и десятое. Каждый раз сложный, запутанный клубок эмоций, начинающийся от беспомощности и кончающийся агрессией, ранее невиданных масштабов. Римус был скотски зол, до скрежета зубов, и это отравленное чувство, подобно яду распространялось на бывшего друга, которого когда-то Лунатик считал чуть ли не семьёй, а в данный момент времени, вновь посматривая на движущееся фото и видя, как горят ненавистью серые глаза, как в презрении искажается оскал, понимает, что Бродяга уже давно как мёртв. Человек с фотографии Люпину совершенно не знаком. Ему доводилось встречать Сириуса Ориона Блэка III лишь единожды… Онемевшие от боли пальцы находят в себе последний клочок энергии, дабы разорвать ненавистную бумажку на мелкие кусочки и подбросить вверх, чтобы те, уносимые воздухом, разлетелись по всему периметру крошечной кухни. На этом всё. Сил хватило обмотать палец бинтом, поскольку магией пользоваться в таком состоянии чревато серьёзными магическими последствиями. Далее следовал долгий, беспокойный сон, наполненный кошмарами и призраками прошлого, несмотря на два зимних одеяла ему было холодно внутри. Меж тем за окном уже начало рассветать, небо потихоньку светлело. Рассвет в тот день не стал раскрашивать небо в яркие краски, отдав предпочтение серым оттенкам, явным свидетелям ближайшей ноябрьский непогоды. Из распахнутого окна по небольшой избушке пронёсся холодный порыв ветра, сметая старый лист с календаря. На упавшем листке красовалась красная цифра 3 с лаконичной подписью «ноября» в самом низу… А ведь он помнил всё с самого начала. Помнил, как завертелась их странная, до боли родная история… Начало которой было положено с поступлением четверых мальчишек в Хогвартс, — первые друзья, первые отношения, первая любовь, ссоры, интриги, смех, вечеринки. Казалось бы ничего необычного? Но каждый нашёл в этой истории нечто дорогое. Что-то своё. Такое, что всё внутри противится со словами — «отдай, это моё!». **** Римуса бесцеремонно вынули из собственных мыслей и вновь затопившей печали. Тот сначала подумал, что стук ему почудился, а разум уже потихоньку начал сдавать позиции от столь длительного отсутствия у хозяйкой деятельности. Мерлина ради, какой сумасшедший смог бы отыскать его в этой глуши? В глубине непроходимого леса, куда даже почтовые совы не всегда находят дорогу, дабы передать молодому человеку свежую газету, а здесь кто-то объявился? Хах. Он подождал секунд десять, решив, наконец, взять в руки бритву, как стук повторился вновь. Требовательный, несколько нетерпеливый и настойчивый. Люпин громко фыркнул и швырнул бритву на прежнее место, попутно вытерев мокрые руки о полотенце, неприятно пахнущее влажностью. — Кого там кентавры на хвосте принесли? — недовольно пробурчал мужчина, вовсе не готовый к встрече с абсолютно любым представителем человеческой расы, будь то маггл или волшебник. Видеть не хотелось никого, и он уже смаковал идею наслать Обливиэйт на нарушителя спокойствия, пока открывал дверь. Но стоило ему разглядеть человека на пороге, как разум стал полностью пустым от мыслей и Лунатик просто застыл на месте. Единственный хриплый вопрос, обращённый к неожиданному гостю, сорвался с его губ, то была хорошо известная с одиннадцати лет фамилия. — Блэк? ****[Замок Чародейства и волшебства Хогвартс. Кабинет Альбуса Персиваля Вульфрика Брайана Дамблдора]
В самом большом кабинете во всём замке сейчас горел камин, где деревянные поленья приятно потрескивали, одаривая двух собеседников своим теплом. Время было позднее, настолько позднее, что за окном проглядывались многочисленные звёзды, а лунный месяц яркой точкой светил на небосводе, привлекая к себе настолько, насколько и отпугивая. Многочисленные портреты директоров громко храпели, ну или старательно делали вид, что находятся в царстве Морфея, в то время как сами грели уши, желая углубиться в жизнь школьных сплетен, кои им всегда были страстно интересны. Альбус Дамблдор, разумеется, об этом знал, поэтому изредка косился на стену с деревянными портретными рамами со своей тихой знающей ухмылкой, однако своих предшественников сдавать не собирался, а потому обошёлся без полога тишины. Даже дивный Фоукс подозрительно замолчал, точно сам погружённый в десятый сон, хотя в такое время фениксы часто бодрствуют, как жаль, что он стал слишком стар, а потому и утомлялась чудо-птица живее обычного. Впрочем, мы отошли от темы. Директор подлил горячий чай с ромашкой, сидящей в алом кресле напротив Минерве Макгонагалл. Очки её съехали на нос, с головой выдавая чувства женщины, если о тех можно судить по опухшим от долгих слёз глазам. Женщина аккуратно взяла кружку, любезно отказываясь от любимого угощения директора, и пригубила успокоительного напитка. — Ему сейчас очень тяжело, Альбус. Мой бедный мальчик остался совсем один. — горько ответила женщина, прижимая белоснежный платок к покрасневшему носу, будто снова была готова проронить слёзы. Директор улыбнулся одобрительно, закинул в рот лимонную дольку в сахаре, и смакуя лакомство возвел глаза к спящему фениксу. — Мы ничего не можем поделать, Минерва. Римус и Сириус давно не те дети, которыми ты их видишь. Эти бедокуры, именующие себя Мародёрами, успели вырасти и завести свои семьи. Наша задача была обучить их, и мы прекрасно с ней справились, эти молодые люди получили чудесное образование и отличные аттестаты. — Но, но мальчик… Они наши ученики, пускай и давние выпускники. Но как можем мы проигнорировать их жизни, после стольких лет? — глаза вечно строгой преподавательницы Транфигурации вновь наполнились солёной влагой, но были утёрты платочком. Минерва применила последний аргумент в надежде убедить. — А как же Гарри? Мальчику ведь едва минул год, а нам до сих пор неизвестно его подлинное местонахождение! — О Гарри Поттере позаботится, я уверен. Никто не решится причинить вред наследнику этого Рода, всё же Поттеры были не последней фамилией в волшебном мире, их родственные линии тянутся ко всем Чистокровным семьям Англии. Вероятно, когда мальчик найдётся, многие из них поборются за возможность воспитать будущего Лорда. Всё изменится со временем, будьте терпеливы, друг мой. — Что может измениться в одно мгновение, Альбус? Неужто тебе под силу будет вернуть мне студентов, которых я учила семь лет, чьим деканом пробыла столько времени и сколько нервов потратила из-за них. Считаешь, что мне так просто махнуть рукой на этих детей и просто забыть, понадеется на лучшее? Я уже слишком стара для веры в сказки, директор. — с горечью в голосе отметила профессор, вновь потянув похолодевшие ладони к горячей чашке с зелёной жидкостью. — Не верну, тут ты права. — загадочно цокнул директор, не изменяя впрочем своей манере загадочности и таинственности. — Однажды, один мудрейший волшебник сказал мне очень занимательную фразу, над которой я порой философствую до сих пор… — Какую же фразу? Я вновь поверю в чудо, если она сможет прояснить мне происходящее, хоть на кнат. — «Мотылёк погибает, когда достигает цели». Каждый из этих ребят достиг определённой для себя цели, теперь очередь за новым поколением… — Что же это должно означать?! — Признаюсь, я так и не смог раскрыть истинный посыл этой фразы. Мне всегда казалось, что смысл заключается в конечной цели, представленной быстротечностью небытия. Мотыльки видят своей конечной целью свет. Он всегда манит их, притягивает к себе, обещая многое… — директор приподнимается с кресла, принимаясь во время собственных слов неспеша преодолевать пространство кабинета. — Но свет же этот является и их концом. Насекомые просто сгорают, стоит им хоть на миг приблизиться к желанной цели. Из плена Смерти сбежать невозможно, это всё равно что заставить студентов гадать на ромашке, вместо кофейной гущи, вещи отдалённые и близкие, которые постепенно сходятся в одном и том же, но столь же разнённые между собой при удобном случае. Но теперь мнение моё изменилось, ведь всё зависит от самого человека, не так ли? На лице профессора Макгонагалл приподнялась вверх тёмная бровь, которая слишком явно кричала о том, что директор и её умудрился запутать своей заумной речью, где удивительным образом стали сочетаться цветы и живые студенты! — О каком, во имя Мерлина, свете может идти речь? Часть моих студентов мертва, один заключён в Азкабан, второй прячется от внешнего мира, точно мы чумные! Какое доброе направление и надежду можно вычленить из этого? — У нас есть надежда на свет, профессор Макгонагалл. Всегда есть надежда на свет… — Не понимаешь ты, Альбус. Я живу каждым своим студентом! Все они — живая часть моей души, напоминание о том, что любой студент индивидуален, со своими косяками, радостями и маленькими неудачами. Меня от Горация отличает лишь то, что я не собираю своих студентов на роскошные вечера, где подают шампанское и ведут светские разговоры, но я зову студентов на чай, справляюсь об их успехах, интересуюсь детьми и новыми должностями. Я люблю этих детей всей душой. Я воспитывала их, на моих глазах Мародёры выросли из одиннадцатилетних мальчишек в достойных молодых людей, которые избрали свою сторону в жизни. Каждым их успехом я гордилась, этой их прочной дружбой, их красивыми ухаживаниями за юными леди, каждым из них четверых я горда. — Минерва несдержанно всхлипнула, но упрямо приподняла подбородок, продолжая пылкую речь. — А теперь представь какого мне знать, что Мародёры, главная отдушина этого замка, пускай и главная беда, вместе с тем. Трое из этой компании мертвы, один замкнулся от цивилизации, а второй оказался в Азкабане, в тюрьме, Альбус, понимаешь? В самой опасной тюрьме волшебного мира! Где дементоры рискуют высосать из этого мальчика все воспоминания, — о друзьях, о семье, о любимой женщине, в конце концов! Ты действительно полагаешь, что Сириус Блэк сдастся без боя? Позволит каким-то тварям отнять у него самые ценные воспоминания за которые, без году готов убить? Вздор, такого никогда не будет. Не мог Сириус убить Джеймса и Лили, не в его это характере! — Следствие не врёт. — Следствие ошибается. — холодно парировала мадам Макгонагалл, и присела в положеное место, будто бы посматривая на директора сверху вниз, хотя была на голову того ниже и порядком по возрасту младше. Директор поспешил пойти на мировую, не желая рассориться с преданным другом. Он сделал глоток чая, прежнее чем улыбнуться с нотками ностальгии. — Помнишь ли ты, как всё начиналось, Минерва? Кто знает, возможно у этой истории будет иметься совсем другой конец…