С того конца радуги

Может ли сумасшествие быть заразным? Передаваться... половым, например, путем? Как вирус. Или еще какая-то хрень. И уже у каждого принимать свою форму. И еще - от любого ли любому? Или только с некой хитровыебанной избирательностью? Потому что... Иногда Микки кажется, что он придумал Йена. Сам. Для себя. Идеальным. Причем, поскольку ничто хорошее и уж тем более идеальное не могло бы принадлежать ему по праву и изначально, он придумал его чужим. И отнял, присвоил, украл. Отбил. Как еду, выпивку, как каждый чертов сникерс и всякое прочее дерьмо, как все, в чем когда-либо нуждался, или хотел, но... И расплатился за это - свободой и кровью. Не так уж и дорого, если по правде. Глупый пацан, мелкий злоебучий бандит из гетто сам сотворил себе игрушку, дал ей имя, душу, жизнь. Назвал своей. И сам же сломал. Он помнит слова, что били наотмашь. Помнит удары, что врезались в страдающую живую плоть. Помнит кровь разлетающуюся темными каплями, пятнающую израненную бледную кожу. И боль. В глазах, в голосе, в каждом жесте. И в сердце. Йен говорил: я не сломан, меня не надо чинить. И в это было легко поверить. Потому что хотелось. Но Микки знал: это ложь - удобная, желанная, почти спасительная, но все равно - неправда. Это так просто - сбросить с себя ответственность. За сказанное и не сказанное. За сделанное и несделанное. Он пытался. Но - даже ради Йена - он просто не может. Иногда Микки кажется, что он сходит с ума. Что, ломая Йена, он что-то сломал в себе. Что, придумав себе идеального... Любовника? Нет, скорее, наверное, ебыря. В общем, придумав идельного для себя Йена, он не додумал, как тот будет жить с его - Микки - неидеальностью. О да, он никогда не был склонен к иллюзиям и самообману, он знает: Микки Милкович - гопник, мудак и хам - далек от совершенства. Не то чтобы ему было не пофиг. Поначалу. А потом... Он хорошо помнит. Как хотел, чтобы этот слишком чистый, честный и свободный - весь мечтах и надеждах - парень стал проще и ближе. И вот - он изуродовал своего идеального. Себе под стать. И лишь таким - обломанным, потасканным, достигшим дна - окончательно смог принять. Он думает об этом. Всегда. Подспудно. Эта мысль никогда не покидает его голову. Теплится в глубине или маячит на периферии. Но однажды, когда уже больше года, как все хорошо, он почти забывает. И мироздание решает намекнуть, что зря. Это даже не угроза. Просто предупреждение. И в некотором роде ответ. Очень странный, похожий своей обманчивой простотой на иллюзорную ясность сна. Или скорее прихода. Когда любой идиотизм кажется естественным и сам собой разумеющимся. Верится в любую дичь. И каждая глупость вдруг может обрести значение и смысл. Они смотрят первый сезон Американских Богов, когда сериал уже не нов. В своей новой квартире, на новом ноуте. И все ничего, пока не доходит до "Молитвы о Сумасшедшем Суини"*. И реальность как-то неуловимо меняется. А Микки, между прочим, в тот вечер не курил ничего кроме обычных сигарет и не пил ничего серьезнее пива. Но. Он неожиданно верит в сказку. Словно в потерянное и негаданно всплывшее из неведомых глубин воспоминание. Так многое внезапно находит свое объяснение, причины и следствия встают по своим местам, рисуя вычурную, практически невозможную, но слишком четкую картину. В которую вписывается буквально все. Даже то, как Йен стоял у границы с Мексикой и не мог ее перейти. Не мог ступить на чужую землю, где еще верят в сказки. Про иных - чужих богов и монстров. Даже то, что было после. То, как ебаный Галлагер создал, по ходу, реальный культ - имени себя. Заставил хуеву кучу народа верить. Так, как Микки поверить не смог. Проложил для себя этой верой дорогу к чужим краям, прежде недоступным. К Микки. И позвал. Дернул - к себе, назад. Домой. Даже то, что Микки тогда ощутил озарением, молниеносным гениальным решением, безусловно и единственно верным путем - обратно - к нему. К абсолютно неизбежному воссоединению. Святое дерьмо, сказал тогда Йен... И был невъебенно прав. С какой-то болезненной отчетливостью Микки понимает, что не он, и даже не Галлагер, а мир сошел с ума. Причем давно - века назад. И бесповоротно. Он смотрит на своего рыжего, любимого и идеального - пристально и так долго... - Что? - нервно ерзая под его взглядом, наконец, спрашивает... нет, вопрошает Йен. Очевидно, что под этим взглядом ему уже почти невыносимо. Микки хочется отвернуться. Но не получается - Так вот ты кто, - через силу выдавливает он после слишком затянувшегося молчания. - Чертов Лепрекон. Блядская нечисть. Дующий во все стороны ебучий ветер. Глаза Йена в один миг становятся совсем круглыми, а в следующий он уже хохочет. Искренне, от всей души и так заразительно, что Микки хочется рассмеяться вместе с ним. Но что-то ему не дает. Так что он лишь кусает губы и продолжает пялиться. - Серьезно? - вытирая слезы со щек, говорит Йен, отсмеявшись. - Дующий... Лепрекон, да, Мик? - и уголки его губ все тянутся наверх и в стороны, он просто не может перестать улыбаться. Но в бесстыжих зеленых глазах странный огонь - опасный и предостерегающий. И сумасшедшинка - игривая, но и немного злая. - А что, - его голос становится ниже вкрадчивей, как мурчание большой - очень - большой кошки (хотя чаще, с Микки наедине, он похож на дурную лису - из тех ручных-домашних, что в роликах на Ютубе - говорливых и ласкучих), - в этом есть некий резон. И даже кое-какая логика. Ирландец, рыжий, сумасшедший - классика жанра. И Галлагер, к слову, фамилия древняя - с историей и со смыслом. Причем первое крепко связано со вторым. Йен лукаво щурится и почти делает вид, что сомневается, стоит ли ему рассказывать дальше, но Микки так полно сосредоточен на нем, что тянуть, реально, нет смысла. - Есть апокрифическая легенда** о том, что когда-то давным-давно - больше тысячи лет назад первый корабль викингов, достигший берегов Ирландии, потерпел крушение. И местный вождь пришел на помощь команде. Будучи смелым и милосердным, тот мужик спас морских разбойников, позаботился о них, помог собраться в обратный путь домой. Только чтобы через какое-то время они - подготовленные и уже не на одном корабле - вернулись. Грабить и разорять его землю. Так он и стал первым Галлагером - главой клана Галлагеров. Заботящийся о чужаках - вот, что означает это имя. Ксенофил*** почти что, прикинь... Йен ржет, словно забавнее истории нет на свете. А Микки почему-то безоговорочно верит. Что именно так все и было. Почти видит... И ему почему-то вдруг пиздец как жутко. До ебучих вставших дыбом волос. - Откуда ты, бля, это знаешь, - шепчет Микки. - Почему ты это знаешь, если больше никто из твоей семьи... Они... Да вот хоть гребаный всезнайка-Лип бы не затыкался об этом, если бы знал... - Ну, кто-то же должен, - улыбка Йена становится кривоватой и больше не достигает глаз. Зеленый цвет радужек с травянисто-яркого выцветает почти до серого, а на дне зрачков плещется уже настоящая злость. - Кто-то же должен хотя бы иногда об этом вспоминать. - Так это правда... Тепрь ты нафиг уйдешь? Исчезнешь... - Даже не надейся, - жестко обрывает его путанный лепет Йен, крепко и цепко сжав руку Микки в своей. - Ты мой. На тебе мое имя - пусть и с ошибкой, но от души. И мое кольцо. Ты сам на это подписался. И я в равной мере твой. Так что - хрен тебе, а не исчезну. И даже ебаная смерть будет бессильной, ты же видел. Вот это правда, - припечатывает он, придавливая пристальным свинцовым взглядом. - А остальное? Как на счет горшка с золотом? - Микки пытается изобразить небрежную шутливую ухмылку все еще непослушными губами, когда облегчение колючими мурашками пробегает по его оцепеневшему телу, превращая все кости разом в кисель, а глаза Йена снова начинают ярко улыбаться - так же, как и его наглый рот. - Горшок... - фыркает он по-лисьи, и жмется, ласкаясь, притирается к Микки, словно желая заново - в очередной раз - пометить всем собой, тянется за поцелуем, так и не выпустив его уже занемевшее запястье из своих длинных и хищных пальцев. - На том конце радуги. Свободной рукой прикасается к губам Микки, ведет кончиками пальцев по щеке к виску, расчесывает встрепанные волосы, оглаживает кромку уха... И вдруг отдергивает руку - так резко, что Микки вздрагивает. - Смотри-ка, что тут у нас, - остро и зубасто ухмыляется, хитро сверкая взглядом, и подносит руку к лицу Микки, ловко крутя между пальцами монетку. Такую же блестящую, как его глаза. И будь Микки проклят, если она не из золота. Будь он дважды проклят, если даже в детстве бы позволил кому-то проделывать с собой подобные фокусы. Будь он трижды проклят, если ожидал такое от Йена. И все в двойном размере, если не вскрикивает в тупом восторге, как малолетний дебил, когда тот щелкает своими блядскими пальцами, и монетка словно растворяется в воздухе прямо на его - Микки - чертовых глазах. Затем, как ни в чем не бывало, Йен снова его целует, ловко убрав ноут из зоны поражения, подминает под себя и так... вдувает, что после Микки даже своего имени не помнит. И вырубается практически мгновенно. Чтобы проснуться среди ночи с ощущением, что видел самый ебанутый в своей гребаной жизни сон. Но задница еще ощутимо ноет, а на правом запястье, хоть боль и не ощущается, все еще четко виден в сумраке темный браслет, похожий на след от наручников, оставленный стальной хваткой ебучего Галлагера. Который мирно посапывает рядом. С безмятежным лицом человека, чья совесть кристально чиста. Человека без тайн и скелетов в шкафу, что даже не поймет смысл выражения "двойное дно". Ебанутый-ебанный-ебучий Галлагер... Иногда Микки кажется, что вся его жизнь - бред сумасшедшего, запертого давно и навечно в комнате с мягкими стенами. С того самого дня, когда вместо того, чтобы превратить одну наглую рыжую морду в фарш, он впустил, им же придуманного, идеального... Нет, не друга. И не любовника. И даже близко не ебыря. Своего идеального... Демона? Лепрекона? Йена Галлагера. Сначала в свое тело, а потом и в сердце. И в душу. Это безумие живет у него под кожей, в крови и в костях. Проросло в саму его суть. Окружает со всех сторон. И да - он знает: даже смерть будет бессильной. Он сам на это подписался. Он сам это захотел. Когда-то - во сне или наяву. Пожелал. И его услышали - на небесах или под землей. Мироздание откликнулось. Пути назад больше нет. По ходу, его не было никогда. Он знает. И на душе спокойно. Пусть его идеальный, как самый оебенелый ветер... Он помнит, как совсем недавно Йен обозвал его варваром. Что ж, так оно и есть. Микки Милкович - ебанный варвар. Язычник. И так будет всегда - до скончания мира и после. Ему больше не нужна иллюзия выбора. Достаточно того, что его Сумасшедший Йен - идеальная рыжая нечисть с ангельски-невинным личиком спит рядом. И их связь так крепка, что ни жизнь, ни смерть не смогут ее разорвать. Теперь, наконец, Микки верит. Имеет ли к этому отношение золотой кругляш размером с четвертак с солнечным диском выбитым с обеих сторон, что он нащупал под подушкой, просыпаясь? А теперь сжимает в кулаке, прикидывая, как бы половче превратить в кулон, который, однажды надев, никогда не снимет. Пиздецки сложно сказать. Но очень может быть. Если, конечно, гребаное лепреконово золото не исчезает с восходом солнца. А если и исчезнет... Не это ли будет только еще одним доказательством?